Был или нет у преступника автомобиль — не важно.Разве не приходилось ему по меньшей мере трижды за время службы в уголовной полиции сталкиваться с убийцами — в том числе с одной женщиной, — которые отвозили свои жертвы в вокзальную камеру хранения на такси? Достаточно запастись объемистым чемоданом или сплетенной из ивовых прутьев корзиной, повсеместно используемой в торговле.А не намеревался ли в данном случае преступник обезобразить погибшую до неузнаваемости перед этой последней поездкой, с тем чтобы сделать ее опознание невозможным?Если это дело рук Негреля, то почему он не вернулся завершить злодеяние в воскресенье, когда ему ничто не мешало, поскольку Жозефа находилась у дочери?Ответ, однако, напрашивался сам собой: в выходной день у него не было никакого повода для визита в здание на бульваре Османн и консьержка, безусловно, заметила бы, как он проходит под аркой, тем более если затем покидает дом с тяжелым чемоданом в руке.— Судя по виду, ты в отличном настроении, — бросила комиссару жена, открыв дверь.Это все потому, что он подтрунивал над самим собой.Мегрэ играл нынче в сыщика-любителя — он, который всегда насмехался над ними. Там, у себя на набережной Орфевр, они оперировали точными данными и при возникновении гипотезы располагали возможностями проверить, верна ли она.Мадам Мегрэ была почти готова — оставалось лишь надеть шляпку и натянуть перчатки. Сегодня он решил сводить ее отужинать в итальянский ресторан на бульваре Клиши.Как ни странно, в этой области Мегрэ не импровизировал. И если впрямь не строил планов насчет того, как проводить свои дни, и давал волю фантазии, из этого вовсе не следовало, что он не придерживался основополагающей идеи.Как Мегрэ вчера вечером признался Пардону, он сейчас потакал своим маленьким прихотям, чего ежедневная работа не позволяла ему делать.Он вновь побывал у дядюшки Жюля, насладился пескарями во фритюре и жареной кровяной колбаской. Возможно, все прошло не столь же восхитительно, как двадцать лет тому назад, но он остался доволен.Его вполне устраивало наблюдать по утрам из окна за суетой на бульваре Ришар-Ленуар или за грузовиками, вползающими в пакгауз Катуара и Потю и выбирающимися оттуда.Итальянский ресторан на бульваре Клиши, куда он повел супругу, был ему не знаком. Он никогда там не бывал, но, не раз проходя мимо и вглядываясь в утопающий в полумраке интерьер, сделал зарубку у себя в памяти: было бы неплохо как-нибудь отведать здесь спагетти.Мегрэ придумал и еще кое-что, но не стал говорить об этом жене из боязни, что она поднимет его на смех. Может, он все же решится отыскать малолюдное местечко где-нибудь на площади Вогезов или в парке Монсури?Комиссар горел желанием усесться там на скамейку и пробыть долго-долго в мире и покое, ни о чем не думая, посасывая трубку и наблюдая за играющими детьми.— Ты готов? — обратилась к нему мадам Мегрэ, натягивая белые нитяные перчатки.Она надушилась, как делала это всякий раз в воскресенье или в те вечера, когда они ходили в кино, и была одета в цветастое платье.— Минуточку.Ему оставалось всего лишь вырезать заметки из утренних газет и вложить их в желтого цвета папку.После ужина они никуда не спеша, словно заурядные туристы, пройдутся до базилики Сакре-Кер и одолеют Улицу Лепик, а мадам Мегрэ будет время от времени останавливаться, чтобы отдышаться. Глава 3Мнение влюбленных Они предпочли сине-белый цвет, хотя на площадь Тертр претендовали три кафе, и, поскольку каждое старалось выдвинуть свою террасу как можно дальше, у всех зонты под солнцем выглядели флагами: оранжевыми, темно-голубыми и в сине-белую полоску. Одинаковые железные стулья, столы и, вероятно, одно и то же винцо без претензий, что подавали в кувшинах. И нечто вроде нескончаемого праздника кругом — автобусы, выныривавшие из улочек, которые они, казалось, раздвигают своими боками, туристы, увешанные фотоаппаратами, художники — в основном женщины — перед своими мольбертами. И даже глотатель огня, который сверх программы запихивал в рот и шпаги.Мегрэ и его жене случалось и здесь обмениваться взглядами. Оставаясь вдвоем, они вообще помногу не разговаривали. К примеру, в сегодняшнем переглядывании угадывалась ностальгия по прошлому и признательность друг другу.Конечно же от той площади Тертр, которую они знали в те годы, когда Мегрэ только-только начинал служить в одном из комиссариатов полиции, мало что осталось — теперь то была красочная и шумная ярмарка, отличавшаяся нахрапистой вульгарностью. Но не изменились ли они сами за это время? Так зачем, старея, требовать от остального мира, чтобы он застыл в своем развитии?Это или нечто подобное и выражали их взгляды наряду с искренней взаимной благодарностью за совместно пережитое.Винцо оказалось прохладным, немного с кислинкой.Складной стул поскрипывал под грузным комиссаром, имевшим привычку откидываться на спинку. Рядом, взявшись за руки и молча созерцая толчею туристов, сидела парочка влюбленных, совместный возраст которых не дотягивал и до сорока. Волосы у парня были чересчур длинными, у девушки — наоборот, слишком короткие. Свежеокрашенные дома выглядели опереточными декорациями. Гид одного из автобусов что-то объяснял в мегафон сначала по-английски, затем по-немецки.И в этот момент на сцену ворвался продавец газет, в свою очередь выкрикивая какой-то невнятный набор слов, серди которых угадывались лишь два: «…сенсационные разоблачения…»Мегрэ выбросил вперед руку и щелкнул пальцами, как делал это в бытность школьником. Он купил сразу две соперничавшие между собой газеты, влюбленные соседи удовольствовались одной.Оставив себе ту из них, в которой сотрудничал этот плут Лассань, он передал другую жене.С первой страницы на читателя смотрела, опершись о лодку, девушка в купальнике. Худенькие ножки и бедра, остренькие, недоразвитые груди. Она застенчиво улыбалась в объектив фотоаппарата.Отчего при взгляде на нее создавалось впечатление помеченной судьбой жертвы? Изображение было расплывчатым. Газета явно увеличила моментальный кадр, отснятый на пляже при неудачном освещении.«Эвелин, — пояснялось внизу, — сфотографированная братом в тот год, когда она познакомилась с доктором Жавом».Провинциальная девица, благоразумная и унылая, прозябавшая, должно быть, в доме с суровыми нравами, тоскующая о другого рода жизни.Ниже приводились сведения, полученные вездесущим Лассанем от Ива Ле Терека. Заголовок гласил:«ИНТЕРВЬЮ С ДОКТОРОМ НЕГРЕЛЕМ».Так, значит, один из двух вовлеченных в дело мужчин согласился высказаться если и не на пресс-конференции, то, по крайней мере, в беседе с журналистом. Лассань, тощий, рыжий непоседа, не хуже обезьяны, последние часы прожил, видимо, весьма бурно, и Мегрэ, дав волю воображению, представил себе, как тот, домчавшись до редакции, тут же устремился к столу, дабы настрочить статью, и посыльные выхватывали ее у него из-под пера частями и сломя голову неслись в наборный цех.Хотя в ней и не было ничего, как обещал разносчик газет, сенсационного и, собственно говоря, речь не шла о каких бы то ни было разоблачениях, содержание все же оказалось небезынтересным. Лассань, верный своему стилю, начинал с описания места событий:«Доктор Негрель любезно согласился дать нам эксклюзивное интервью в своей квартире в ветхом здании на улице Сен-Пер, в двух шагах от Сен-Жермен-де-Пре.Когда-то этот дом был особняком, и до сих пор на его фронтоне красуется герб одной прославленной французской фамилии, но уже давно в его пришедшие в упадок стены вселились многочисленные жильцы.Двор заставлен веломоторами, велосипедами и детскими колясками. На первом этаже разместилась столярная мастерская, ступеньки лестницы с перилами из кованой стали, видавшие славные времена, поизносились.Мы поднялись по ней на пятый этаж с мансардой, где раньше размещалась прислуга, и в глубине мрачного коридора постучали в дверь, к которой прикноплена простая визитная карточка.У нас была договоренность о встрече. Дверь открылась, и на пороге вырос темноволосый молодой человек с матовым лицом, которому играть бы в каком-нибудь фильме роль первого любовника.Доктор Негрель, как он рассказал нам чуть позже, родом с Юга Франции, из Нима, где проживало немало поколений его семьи, пережившей и взлеты и падения.Один из Негрелей служил морским врачом при Наполеоне. Другой был прокурором при Луи-Филиппе.Ныне здравствующий отец Негреля — фотограф, а сам он получил высшее образование в университете города Монпелье.Доктор…»Мегрэ, прервав чтение, прислушался. Двое влюбленных за соседним столиком просматривали ту же газету примерно с той же скоростью, что и он, и девушка прошептала:— Ну, что я тебе говорила?— ЧТО?— Это любовная история.— Дай мне спокойно почитать.Мегрэ спрятал улыбку, уткнувшись в газетную страницу.«Доктор Негрель, несмотря на авантажный вид, произвел на нас впечатление человека простого и серьезного, глубоко потрясенного событиями последних дней.Его жилье так и осталось на уровне студенческого и ничем не напоминает квартиру врача, которому прочили блестящую карьеру. Он принял нас в комнате, служившей одновременно кабинетом, гостиной и столовой. За открытыми дверьми виднелось еще одно помещение без каких-либо признаков роскоши и крохотная кухня.— Ничего не понимаю в случившемся, — с ходу заявил нам Негрель, усаживаясь на подоконник, после того как жестом показал нам на старое плюшевое кресло красной расцветки. — Полиция, а затем и следователь долго допрашивали меня, задавая вопросы, на которые я был не в состоянии ответить. Все выглядит таким образом, будто меня подозревают в убийстве мадам Жав. Но почему — да-да, с какой стати! — я решился бы на этот шаг?Сошедшиеся у переносицы густые брови придавали глубину его взгляду. На столе были остатки холодных закусок, вероятно купленных для него в этом же квартале консьержкой. Он не брит, без галстука и без пиджака.Мы поинтересовались у него:— Вы позволите спросить вас о том, что интересует наших читателей?— Постараюсь ответить, насколько это в моих силах.— Даже если вопросы окажутся нескромными?Он вяло махнул рукой. Как человек, уже столкнувшийся с самыми яркими проявлениями бестактности.— Начнем: как долго вы знаете чету Жав?— С доктором Жавом я познакомился три года назад.«Там» тоже этим интересовались.— Где вы познакомились?— У моего патрона, профессора Лебье, ассистентом которого я являюсь. Жав иногда приводил к нам пациентов на консультацию. Как-то раз мне срочно понадобилось в центр — вот Жав и подбросил меня на своей машине.— Вы подружились?— Он сказал, что хотел бы пригласить меня как-нибудь отужинать у него дома.— И вы согласились?— Я попал туда спустя полгода, причем совершенно случайно. После одной из консультаций у профессора Лебье он спросил, не свободен ли я вечером, благо у него собирались на ужин интересные люди, — так я и оказался на бульваре Османн.— Тогда-то вас и представили мадам Жав?— Да.— Какое впечатление она произвела на вас?— Среди приглашенных я был наименее значимым гостем и, следовательно, сидел в самом конце стола. У меня даже не было возможности поговорить с ней.— Выглядела ли она счастливой женщиной?— Ни счастливой, ни несчастной. Она вела себя как хозяйка дома.— Вы часто после этого посещали дом на бульваре Османн в качестве гостя?— Весьма.— Ваши коллеги утверждают, что вы мало выходите в свет и редко ужинаете в городе.В этот момент нашей беседы Негрель вроде бы чуть стушевался, но в конечном счете улыбнулся.— Семья Жав устраивала приемы часто, по меньшей мере раз в неделю, и у них всегда бывало человек пятнадцать. Иногда кому-либо из женщин или девушек не хватало партнера, и тогда спешно звонили мне, чтобы я послужил своего рода затычкой в бочке.— Почему вы соглашались?— Потому что они были мне симпатичны.— Оба?— Да.— Ваше мнение о Жаве?— Отличный специалист.— А как человек?— Я всегда считал его порядочным, даже совестливым человеком.— В то же время вам вроде бы не пристало любить докторов, обслуживающих бомонд.— Он не был только салонным медиком.— Итак, мало-помалу вы стали другом семьи?— Другом — это слишком сильно сказано. Несмотря на разницу в возрасте, мы с Филиппом чувствовали себя хорошими товарищами.— Вы обращались друг к другу на «ты»?— Я на «ты» с немногими. Возможно, это объясняется обстановкой, характерной для протестантского Нима, где я родился и провел молодые годы.— Это относится и к Эвелин Жав?— Конечно.Сказано это было довольно сухо.— Какие отношения связывали вас с ней?— Корректные, я бы даже сказал, дружеские.— Она поверяла вам свои тайны?— Она рассказала мне лишь о том, что я и так знал от ее мужа, а именно: она никогда не жила, как все остальные женщины.— Почему?— Из-за состояния своего здоровья.— Она была больна?— Думаю, не будучи ее лечащим врачом, не открою профессиональной тайны, сказав, что она страдала синдромом Стокер-Адамса. Это то, что обычно называют постоянным замедленным пульсом. С детства ее сердце билось не семьдесят раз в минуту, что рассматривается как норма, а сорок — сорок пять.— В чем проявляется эта хворь?— Внешне больной ведет такой же образ жизни, как и все люди. Однако в любую минуту рискует упасть в обморок или почувствовать спазм и даже внезапно скончаться.— Она знала об этом?— С двенадцати лет. После консультации у одного медицинского светила подслушала у двери и оказалась в курсе.— Это страшило ее?— Нет. Она смирилась.— И все же Эвелин была жизнерадостным человеком?— Ее веселость носила, если можно так выразиться, несколько приглушенный характер. Создавалось впечатление, что она все время опасалась спровоцировать приступ излишней возбужденностью.— Эвелин не боялась, заводя ребенка?— Нет. Напротив, она была рада оставить потомство даже ценой собственной жизни.— Она любила мужа?— Полагаю — да, раз вышла за него.— А он?— Я всегда отмечал его очень внимательное к ней отношение.— Приходилось ли вам видеться с ней частным образом, я хочу сказать — в отсутствие мужа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17