Это был его брат Джино, которому полагалось находиться в Калифорнии.
— Садись!
Он обернулся, чтобы удостовериться, что за ним не следят из окон магазина.
2
Сначала могло показаться, что в машину сел чужой человек. Эдди даже не взглянул на брата и ни о чем его не спросил. А Джино, стиснув в тонких губах незажженную сигарету, уселся так быстро, что дверца успела захлопнуться до того, как на светофоре зажегся красный свет.
Эдди вел машину, глядя прямо перед собой. Миновали бензоколонку, станцию проката машин, мотель — несколько лимонно-желтых бунгало, расположенных вокруг бассейна для плавания.
Братья не виделись два года. Последняя встреча была в Нью-Йорке. Джино приезжал в Санта-Клару только один раз, лет пять-шесть назад, когда вилла «Морской ветерок» еще не была построена. Он даже не видел младшей девочки.
Время от времени они обгоняли грузовые машины.
Проехали уже добрую милю от города, когда Эдди, не поворачиваясь, процедил наконец сквозь зубы:
— Они знают, что ты здесь?
— Нет.
— Думают, что ты в Лос-Анджелесе?
— В Сан-Диего.
Джино был худой и некрасивый. Только у него одного в их семье был такой длинный, к тому же еще кривоватый нос, глубоко запавшие пронзительный глаза и землистый цвет лица. Его тощие руки состояли из одних костей и нервов, так что казалось, будто кожа обтягивает кисть скелета, а пальцы были необыкновенно длинные и гибкие. Эти пальцы всегда двигались — что-то скатывали — то крошки хлеба, то обрывки бумаги — в плотные, словно резиновые шарики.
— Ты приехал поездом?
Джино не спрашивал брата, куда тот его везет. Город был уже далеко позади. Эдди повернул влево и выехал на пустынную дорогу, проложенную через сосновый лес и плантации гладиолусов.
— Нет, не поездом и не самолетом. Я сел в туристский автобус.
Эдди нахмурил брови. Он все понял. Так было безопаснее. Его брат всегда предпочитал огромные голубовато-серебристые автобусы с нарисованной на кузове борзой, которые мерили дороги Соединенных Штатов, как в былые времена дилижансы, и останавливались в каждом городке, на тех же стоянках, где когда-то перепрягали лошадей. Они бывали набиты пестрой, шумной толпой пассажиров — на юге преимущественно неграми — со множеством чемоданов и пакетов, женщинами, окруженными детьми. Одни ехали далеко, другие выходили на ближайшей остановке. Одни жевали бутерброды и стоя наскоро глотали в станционных буфетах обжигающий кофе, другие безмятежно спали, третьи без конца суетились или докучали болтовней незнакомым попутчикам.
— Я сообщил им, что поеду автобусом.
Снова молчание. Две или три мили молчания. По обочинам дороги косили траву арестанты под присмотром двух конвоиров с карабинами в руках. Их было не меньше тридцати, все молодые, голые до пояса, в соломенных шляпах.
Братья даже не взглянули на них.
— Эллис здорова?
— Да.
— А как дети?
— Лилиан все еще не говорит.
Эдди и Джино любили друг друга и прежде были очень близки. Связывали их не только узы крови. Все детство они провели вместе: ходили в одну и ту же школу, мальчишками водились с одной и той же компанией и принимали участие в одних и тех же сражениях. В те годы Джино искренне восхищался братом. Восхищался ли он им теперь? Возможно. О его чувствах трудно было судить.
Эту мрачную сторону своей натуры он скрывал от всех.
Эдди никогда не понимал брата и в его присутствии чувствовал себя стесненным. Многое в нем коробило Эдди. Не нравилось, например, пристрастие Джино одеваться во все броское, кричащее, как одевались подростки-шалопаи, которым они подражали в юные годы, Джино сохранил их повадки, манеру держаться, даже пристальный и в то же время уклончивый взгляд — все вплоть до приклеенной к губе сигареты и бессознательной привычки постоянно что-нибудь катать или теребить длинными бледными пальцами.
— Ты получил письмо от мамы?
— Да. Сегодня утром.
— Я так и знал, что она тебе напишет.
Впереди снова блеснула вода. Лагуна была здесь пошире, чем на Сиеста-Бич. На длинном деревянном мосту, который тянулся к острову, сидели рыбаки. Под колесами затряслись доски. За мостом машина пересекла деревню и выехала на шоссе. Скоро показались болота, кустарники, беспорядочные группы пальм и сосен и, наконец, дюны. Почти полчаса прошло после встречи, а братья обмолвились лишь несколькими словами. Но вот Эдди вывел машину на тропу между дюнами и затормозил в крайней точке острова, на ослепительном песчаном берегу, где грозно ревел прибой и не было никого, кроме чаек и пеликанов.
Не открывая дверцы, Эдди заглушил мотор и закурил сигарету. Песок, наверное, обжигал бы подошвы. Длинная полоса ракушек очерчивала границу, которой достигало море во время прежних приливов. Высокая волна, сверкающая такой яркой белизной, что на нее больно было смотреть, вздымалась через равные интервалы и медленно опадала, рассыпаясь искристой пылью.
— Что с Тони? — спросил наконец Эдди, обернувшись к брату.
— А что тебе пишет мама?
— Будто он женился. Это правда?
— Правда.
— А ты не знаешь, где он?
— Точно не знаю. Его ищут. Уже разыскали родных его жены.
— Они итальянцы?
— Нет, литовцы. У отца маленькая ферма в Пенсильвании. Похоже, он тоже не знает, где его дочь.
— А про то, что она вышла замуж, знает?
— Знает. Я слышал, что девушка работала в какой-то нью-йоркской конторе, но с Тони познакомилась в Атлантик-Сити, проводила там отпуск. Потом они, должно быть, продолжали встречаться в Нью-Йорке. Месяца два назад, сразу после женитьбы, они ездили к ее отцу, чтобы сообщить ему о своем браке, и пробыли у него дней десять.
Эдди протянул брату сигарету. Тот взял одну, но не зажег.
— Я знаю, почему его ищут, — почти не разжимая губ, медленно произнес Джино.
— Дело Кармине?
— Нет.
Эдди терпеть не мог разговоров на подобные темы. Все это было от него далеко, словно в другом мире. В глубине души он предпочел бы вовсе ничего не знать. В таких делах всегда опасно знать слишком много. Почему его братья не развязались со всем этим, как сделал он? Даже прозвище Жук, приставшее к Джино, казалось ему непристойным.
— Это я прикончил Кармине, — спокойно заявил Джино.
Эдди и глазом не моргнул. Джино был убийцей по склонности, и это мешало старшему брату, ненавидевшему всякое насилие, чувствовать себя с ним непринужденно.
Эдди не осуждал брата. Не ужасался его поступкам.
Скорее, это его физически стесняло, как стеснял жаргон Джино, от которого он сам давно отказался.
— За рулем был Тони?
Эдди до мельчайших деталей знал, как совершаются подобные дела. Еще мальчиком, в Бруклине он наблюдал, как постепенно совершенствовалась эта техника, пока не стала стандартной.
У каждого была своя роль, своя специальность, и ее редко меняли. Прежде всего наготове был человек, который в нужную минуту должен был доставить машину — быстрый, не очень заметный автомобиль, до отказа заправленный бензином, желательно с номерным знаком другого штата. Это усложняло розыски. Такую работу Эдди поручали дважды, когда ему едва исполнилось семнадцать лет. Тони начал этим заниматься в еще более юном возрасте. Машину надо было привести в указанное место, и платили за это десять или двадцать долларов.
Тони так хорошо знал устройство автомобиля и так лихо ездил, что выполнить эту работу для него было пара пустяков — он иногда уводил со стоянки приглянувшуюся машину только ради того, чтобы несколько часов посидеть за рулем на большой автостраде, а потом там же ее и бросить. Как-то раз Тони врезался в дерево, его товарищ погиб, а сам он не получил даже царапины.
В девятнадцать лет ему поручили работу уже посерьезнее. Это он должен был вести машину с убийцей и его подручным, а затем независимо от того, преследовала их полиция или нет, отвезти всех в заранее указанное место, где их ожидала другая машина.
— За рулем был Фатти.
В словах Джино послышалась ревность. Эдди помнил толстяка Фатти, сына бедного сапожника, который был моложе его и иногда бегал по его поручениям.
— Кто был во главе?
— Винче Веттори.
Задавать вопросы было неосмотрительно, особенно в данном случае. Раз в деле замешан Веттори, значит, оно было важным, требовало сговора между крупными боссами.
Кармине и Веттори, как и Бостон Фил, принадлежали к сферам более высоким, нежели он, Эдди. Они отдавали приказания и не любили, чтобы кто-нибудь совал нос в их дела.
— Все прошло, как было намечено. Кармине должен был выйти в одиннадцать часов из «Эль Чарро», так как немного позднее у него было назначено какое-то свидание в другом месте. Мы остановились метрах в пятидесяти от входа. Едва он зашел в гардероб, нам подали знак.
Фатти тихонько пустил машину, и мы поравнялись с дверью ресторана как раз в то мгновение, когда Кармине из него выходил. Мне оставалось только нашпиговать его свинцом.
От последних слов Эдди передернуло. Он не глядел на брата, а следил глазами за пеликаном, который парил над полосой белой пены, иногда падая камнем, чтобы на лету подхватить рыбу. Вокруг него завистливо кружили чайки, испускавшие крики каждый раз, когда им удавалось поймать добычу.
— Надо думать, в этом деле была замешана какая-то бабенка. Об этом я узнал лишь потом, когда пошли сплетни.
Так бывало всякий раз. Никогда нельзя было толком узнать, что происходит. Боссы старались держать все в строжайшем секрете. Приходилось довольствоваться слухами и делать свои выводы.
— Помнишь папашу Розенберга?
— Того, что торговал сигаретами?
Эдди вспомнил лавчонку, где продавались сигары и газеты, как раз напротив «Эль Чарро». В те времена, когда Эдди еще собирал мелкие ставки для одного букмекера, ему часто приходилось устраиваться около лавчонки Розенберга. Тот об этом знал и иной раз посылал клиентов, довольствуясь небольшими комиссионными. Он и тогда уже был стар или по крайней мере казался Эдди старым.
— Сколько ему лет?
— Шестьдесят с небольшим. С некоторого времени он был на подозрении и за ним следили. Подозревали, что он оказывает услуги полиции. По крайней мере дважды в вечернее время к нему заходил сержант О'Мэлли. Придя в третий раз, О'Мэлли увел его к прокурору. Не знаю, правда ли, будто Розенберг выболтал что-то лишнее. Может быть, просто решили перестраховаться. Как раз в ту минуту, когда мы ухлопали Кармине, Розенберг вышел, чтобы закрыть лавку. Конечно, он мог нас опознать. Вот и решили от него избавиться.
Ничто не менялось. Живя в Бруклине, Эдди десятки раз слышал подобные истории, а потом читал об этом в газетах.
— На этот раз, не знаю почему, они не захотели, чтобы я участвовал в деле, и выбрали новичка, огромного рыжего парня по имени Джо.
— За рулем был Тони?
— Да, ты, наверное, читал, как все получилось. Видимо, Розенберг и вправду что-то сболтнул, так как к нему приставили телохранителя, человека в штатском, не из нашего района. Каждое утро ровно в восемь Розенберг открывал свою лавку. Рядом станция метро, а потому в этом месте всегда большое движение. Когда подъехала машина, старик что-то переставлял в витрине. Тут он и заработал три пули в спину. Должно быть, Джо заметил типа, вертевшегося рядом, и учуял в нем шпиона. А может быть, просто решил принять меры предосторожности. Так или иначе он уложил заодно и его, и раньше, чем толпа поняла, в чем дело, машина исчезла.
До Эдди доходили лишь смутные слухи об этом деле, но сцена была настолько знакомой, что он представил ее себе так же ясно, как если бы все происходило на экране.
Такую же сцену он впервые увидел в детстве, когда ему было четыре с половиной года. Из братьев Рико он один был свидетелем происшествия. Джино, которому не исполнилось и двух лет, ползал в то время на полу в комнате у бабушки, а Тони еще и на свете не было. В то время мать как раз донашивала его, и для нее за прилавком был поставлен стул.
Это была не та лавчонка, которую она содержала теперь. Тогда еще был жив отец. Эдди его хорошо помнил.
Это был мужчина с густыми темными волосами, большой головой и удивительно спокойным лицом.
Эдди он уже тогда казался старым, хотя ему было всего тридцать пять лет.
Отец не был уроженцем Соединенных Штатов. Он родился на Сицилии, близ Таормины, где еще подростком работал на канатной фабрике. В Нью-Йорк он приехал девятнадцатилетним парнем. Здесь ему пришлось переменить ряд профессий, по всей вероятности весьма скромных, так как это был мягкий, робкий человек со спокойными жестами и немного застенчивой улыбкой. Звали его Чезаре. Некоторые жители квартала еще помнили то время, когда он торговал на улице мороженым.
Тридцати лет Чезаре женился на двадцатилетней Джулии, только недавно похоронившей отца.
Эдди всегда подозревал, что ее выбор пал на Чезаре только потому, что кто-то должен был продолжать вести дело — торговать в лавке, в которой продавались овощи, фрукты и кое-какие бакалейные товары. Мать Джулии и тогда была уже очень тучной.
У Эдди сохранилось в памяти, как отец поднимал люк, находившийся у левого прилавка, и спускался в погреб, чтобы принести масла или сыру, а может, и мешок картофеля, который он тащил на плечах.
Это случилось во второй половине дня. Шел снег. Эдди с соседским мальчиком играл на улице перед лавкой.
Еще не совсем стемнело, но витрина уже была освещена.
Вдруг на улице поднялся шум, послышались пронзительные голоса, куда-то бежали люди.
Чезаре выскочил из лавки и встал возле своих корзин.
Кто-то из бежавших толкнул его. В то же мгновение раздались два выстрела.
Видел ли Эдди все это сам? Об этом столько судили и рядили в их доме, что его воспоминания не могли не смешаться с рассказами других.
Во всяком случае; он помнил, как отец поднял обе руки к лицу, закачался и рухнул на тротуар. Эдди мог поклясться, что видел своими глазами, как у отца снесло половину лица.
— От левой половины лица осталась одна дыра, — часто потом повторял он.
Должно быть, стрелявший был еще далеко, так как человек, которого он преследовал, успел юркнуть в лавку.
— Ведь он был молодой, правда, мама?
— Лет девятнадцати или двадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16