Человека проводили в застекленный зал, выходивший в длинный коридор.
– Подождите меня минутку.
Тут всегда сидели какие-то люди, взволнованные женщины, кто-то плакал, кто-то старался сохранить спокойствие.
После часа или двух, проведенных в «холодильнике», люди обычно становились разговорчивее. Свидетели, пришедшие сюда с твердым намерением молчать, становились покладистыми.
Случалось, их оставляли здесь на полдня, и они не спускали глаз с двери, всякий раз вставали, когда входил судебный исполнитель, надеясь, что на сей раз очередь дошла до них. Они видели как в двенадцать часов расходятся инспектора, и, собрав все свое мужество, обращались к Жозефу:
– Как вы думаете, комиссар знает, что я здесь?
– Он все еще на совещании.
За неимением другого выхода, Мегрэ поместил Рикена в «холодильник».
А следователю пояснил:
– Он в приемной. Как только получу новые данные, снова его допрошу.
– Ну, а как, по-вашему, он виновен?
Следователь Камю не задал бы такого вопроса, если бы работал с Мегрэ дольше.
– У меня еще нет мнения на этот счет.
Это была правда. Обычно он не торопился делать выводы и не принимал решений до тех пор, пока в его сознании не вырисовывалась истина или противник не сдавался.
– Долгая история?
– Надеюсь, нет.
– Гипотеза об убийстве из корыстных побуждений отпала?
А разве не все убийства совершались из корыстных побуждений? Поистине во Дворце правосудия и в уголовной полиции говорили на разных языках.
Трудно предположить, что какой-то неизвестный после десяти часов вечера появился на улице Сен-Шарль, собираясь поживиться, и Софи Рикен спокойно впустила его в квартиру.
Либо у преступника был ключ, либо это был кто-то из знакомых, кому она доверяла. Скорее всего – последнее. Ведь убийца открыл при ней ящик комода, чтобы достать пистолет.
– Держите, пожалуйста, меня в курсе. Прокуратура в нетерпении.
Ну разумеется! Прокуратура всегда в нетерпении. Телефонный звонок из кабинета министра заставляет трепетать чиновников, которые удобно устроились в своих креслах и представляют себе преступление только по юридическим отчетам и статистическим сводкам.
Ну, а министра подстегивал ажиотаж, раздуваемый газетами. Для них настоящим было только то дело, которое заметно увеличивало им тираж. Если читателя томить слишком долго, он забывает о происшедшем. Тогда и броские заголовки на первой полосе ни к чему.
Мегрэ подмигнул Жанвье.
– Время от времени выходи в коридор и смотри, что он там делает. Чего доброго, с ним случится нервный припадок или, того лучше, взломает дверь моего кабинета.
Он внимательно просмотрел всю почту и отправился на летучку, где собрались все коллеги, чтобы спокойно обсудить текущие дела.
– Ничего нового, Мегрэ?
– Ничего нового, господин начальник.
Здесь не брали за горло.
Когда комиссар вернулся в кабинет – было около десяти часов, – его ждала речная бригада.
– Нашли оружие?
– К счастью, сейчас на Сене слабое течение, а прошлой осенью там проводились работы по очистке дна. В сорока метрах вверх от моста и в десяти от левого берега нашли пистолет бельгийского производства калибра шесть тридцать пять. В магазине было пять пуль.
– Отнесите его, пожалуйста, к Гастин-Ренепу.
И обращаясь к Жанвье:
– Займись этим. Пуля уже у них.
– Слушаю, шеф.
Мегрэ хотел было позвонить на улицу Бассано, но передумал и направился к главной лестнице таким путем, чтобы не проходить мимо приемной.
Однако его уход не мог остаться незамеченным для Рикена, который, наверное, недоумевал, куда пошел комиссар. Мегрэ столкнулся с только что приехавшим Лапуэнтом и вместо того, чтобы взять такси, как собирался, попросил довезти его до конторы Карю.
Он изучил все медные таблички в подворотне, из которых явствовало, что почти на каждом этаже здания размещалась какая-нибудь кинематографическая организация. Общество, которое интересовало Мегрэ, называлось «Кароссок» и располагалось в бельэтаже.
– Пойти с вами?
– Идем!
Это не только входило в его методу, но и рекомендовалось инструкцией для всех сотрудников уголовной полиции.
Подъезд оказался довольно мрачным, поскольку единственное окно выходило во двор, где шофер надраивал «роллс-ройс». Перед телефонным пультом сидела рыжая секретарша.
– Мосье Карю у себя?
– Не знаю, пришел ли он.
Как будто можно незаметно пройти в контору!
– Ваше имя? Вам назначено?
– Комиссар Мегрэ.
Она поднялась и хотела проводить их в приемную, точнее – посадить в «холодильник».
– Спасибо. Мы подождем здесь.
Ей явно не нравилась такая манера поведения. Вместо того чтобы позвонить патрону, она скрылась за обитой дверью и появилась лишь через три-четыре минуты. Но теперь она шла позади свежевыбритого и благоухающего лавандой Карю, одетого в светло-серый с иголочки костюм. Он, несомненно, только что посетил своего парикмахера, и, наверное, ему даже сделали массаж лица. Карю был из породы людей, которые каждое утро проводят добрых полчаса в кресле косметического салона.
– Как поживаете, дорогой друг?
Он сердечно протянул руку дорогому другу, с которым познакомился только накануне в шесть часов вечера.
– Входите, прошу вас. И вы, пожалуйста, молодой человек. Полагаю, это один из ваших сотрудников?
– Инспектор Лапуэнт.
– Вы свободны, мадемуазель… Меня ни для кого нет, к телефону я не подхожу. Соедините меня, только если будет звонок из Нью-Йорка.
И объяснил улыбаясь:
– Не терплю, когда телефонные звонки прерывают разговор.
У него на столе стояло три аппарата. Комната была просторной, стены, как и кресла, обтянуты бежевой кожей, ковер на полу – в светло-коричневых тонах.
Огромный письменный стол из палисандрового дерева был завален таким количеством папок, что для их разбора потребовалась бы дюжина секретарей.
– Садитесь, прошу вас. Чем могу угостить? Он подошел к низкому шкафу, который оказался баром внушительных размеров.
– Может быть, аперитив еще рановато, но я слышал, вы – любитель пива? Я – тоже. У меня есть превосходное… прямо из Мюнхена.
Он держался свободнее, чем накануне, наверное, потому, что мог теперь не заботиться о реакции Норы.
– Вчера вы застали меня врасплох. Когда я шел ужинать к своему другу Бобу, у которого я частенько бываю, я не думал, что встречу там вас. До этого я выпил две или три рюмки виски да еще добавил шампанского. Я не был пьян. Я никогда не пьянею. И все-таки утром я весьма смутно мог вспомнить наш вчерашний разговор. Жена упрекает меня в излишней болтливости и в чрезмерной горячности. Надеюсь, у вас не сложилось обо мне такого впечатления?
– Я понял, что вы считаете Фрэнсиса Рикена толковым парнем, у которого есть все возможности стать одним из ведущих режиссеров.
– Да, вероятно, я это говорил. Это мой принцип – делать ставку на молодых.
– А сейчас вы придерживаетесь иного мнения?
– Конечно, нет! Что вы! Однако есть некоторые нюансы. Я нахожу в этом юноше явную склонность к разбросанности, к известной анархии. То он переоценивает себя, то теряет всякую веру в свои силы.
– Вы говорили, что считаете эту пару очень дружной. Карю удобно устроился в кресле, положив ногу на ногу, в одной руке – стакан, в другой – сигара.
– Я это говорил?
Внезапно он встал, поставил мешавший ему стакан на столик, сделал несколько затяжек и принялся расхаживать взад и вперед по ковру.
– Я очень надеялся, комиссар, что вы сегодня придете.
– Я так и понял.
– Нора – женщина незаурядная. Хоть она никогда не бывает в моей конторе, можно смело сказать, что она моя лучшая сотрудница.
– Вы мне говорили, что она наделена даром медиума.
– Я это говорю в ее присутствии, потому что ей это льстит. А на самом деле она обладает изрядной долей здравого смысла и редко ошибается в людях. Я часто увлекаюсь… слишком доверяю… А она – нет.
– Иначе говоря, она служит вам своего рода стоп-краном?
– Пожалуй. Я твердо решил: как только получу развод, женюсь на ней. Да, в общем, мы и сейчас уже как муж и жена.
Чувствовалось, что ему стало труднее говорить, что он подыскивает слова, не спуская глаз со столбика пепла на сигаре.
– Ну, как бы лучше выразиться? Нора очень ревнива при всей своей незаурядности. Вот почему мне пришлось вам вчера солгать в ее присутствии.
– Сцена в спальне?
– Конечно. Разумеется, все происходило не так, как я вам рассказал. Софи действительно уединилась в спальне, чтобы выплакаться после того, как Нора зло съязвила в ее адрес – не помню, как именно, все мы тогда прилично выпили. Короче говоря, я стал ее утешать…
– Она стала вашей любовницей?
– Комиссар полиции, не колеблясь, констатировал бы факт адюльтера.
Он улыбнулся с довольным видом.
– Скажите, мосье Карю. Вероятно, в вашей конторе ежедневно мелькают хорошенькие девушки. Большинство из них, конечно, готовы на все, чтобы получить хоть самую крохотную роль?
– Верно.
– Полагаю, вы иногда этим пользуетесь?
– Это одна из составляющих нашей профессии. Все мужчины ведут себя одинаково, разве что не у всех одинаковые возможности. Вы сами, комиссар…
Мегрэ строго, без улыбки взглянул на него.
– Простите, если я вас шокирую. Так о чем я говорил? Я в курсе, что вы беседовали с некоторыми из наших друзей и еще вернетесь к этому. Предпочитаю играть в открытую. Вы слышали, как Нора отзывалась о Софи? Мне не хотелось, чтобы вы составили представление о бедной девочке по ее словам. Она вовсе не была карьеристкой и совсем не походила на женщину, которая ляжет в постель с первым встречным. Какой-то порыв толкнул ее, совсем юную, почти девочку, к Рикену, он обладает фатальной для женщин притягательностью. На них всегда производят впечатление страдальцы, честолюбцы, циники, мужчины с необузданным темпераментом. Словом, она вышла за него замуж. Она поверила в него. Ходила за ним по пятам, как дрессированная собачка, замолкала, если он не желал, чтобы она говорила, почти не занимала места, чтобы ему не мешать, и соглашалась на то неопределенное существование, которое он ей мог предложить.
– Она была несчастлива?
– Она страдала, но старалась не подавать виду. В общем, если он и нуждался в ней, в ее неназойливом присутствии, то бывали минуты, когда она его раздражала. Тогда он упрекал ее в том, что она для него обуза, мешает его карьере, говорил, что она глупа, как ослица.
– Это она вам сказала?
– Я об этом догадывался по некоторым репликам, которыми они обменивались.
– И вы стали ее доверенным лицом?
– Если хотите… Против воли, уверяю вас. Она чувствовала себя очень одиноко в чужой для себя среде, ей не на кого было опереться.
– Когда вы стали ее любовником?
– До чего не люблю это слово! Я к ней испытывал сострадание и нежность. Мне хотелось ей помочь.
– Сделать карьеру в кино?
– Да. Но она возражала. Она не обладала яркой красотой, на таких, как она, на улице не оглядываются, как на Нору.
– Итак, вы хотели «запустить» ее на орбиту?
– Да, я об этом подумывал.
– А с ней вы говорили?
– Очень осторожно.
– Где вы встречались?
– Я обязательно должен отвечать на этот вопрос?
– Иначе мне самому придется искать ответ.
– Я снимал меблированную квартирку, довольно изящную, комфортабельную, в новом доме на улице Франциска Первого. Чтобы быть совсем точным – на углу авеню Георга Пятого. В трехстах метрах отсюда.
– Минутку. Эта квартирка предназначалась только для ваших встреч с Софи? Или там происходили и другие свидания?
– Мы там встречались с Софи.
– Вы никогда не бывали у нее дома в отсутствие мужа?
– Был недавно – недели две назад. Она не позвонила мне как обычно. На улице Франциска Первого ее тоже не оказалось. Я позвонил, и она сказала, что плохо себя чувствует.
– Она была больна?
– Пала духом… Фрэнсис становился все более раздражителен. Иногда на него нападали приступы ярости. Потеряв терпение, она хотела уйти, все равно куда, устроиться продавщицей в первый попавшийся магазин.
– Вы ей посоветовали ничего не предпринимать?
– Я дал ей адрес одного из моих адвокатов, чтобы она проконсультировалась по поводу развода. Так было бы лучше для них обоих.
– Она согласилась?
– Колебалась. Она жалела Фрэнсиса. Считала своим долгом оставаться с ним, пока он не добьется успеха.
– Она говорила с ним об этом?
– Конечно, нет.
– Почему вы так уверены?
– Он бы отреагировал весьма бурно.
– Я хотел бы задать вам вопрос, мосье Карю. Подумайте, прежде чем отвечать. Не скрою, это весьма валено. Знали ли вы, что примерно год назад Софи была беременна?
Внезапно он стал пунцовым и нервно погасил сигару в хрустальной пепельнице.
– Да, я знал, – сказал он, усаживаясь в кресло. – Однако, клянусь вам всем святым, это не имело ко мне отношения. Тогда между нами ничего не было. Именно этот факт и послужил нашему сближению. Я видел, что она нервничает, что ее что-то мучает. Я поговорил с ней доверительно. Она призналась, что ждет ребенка и Фрэнсис придет в ярость, если узнает.
– Почему?
– Потому что это будет помехой для его карьеры. Они и так едва концы с концами сводили, а с ребенком… Короче говоря, она не сомневалась, что он ей этого не простит, и спрашивала, не знаю ли я адреса акушерки или врача, оказывающего услуги.
– Вы дали ей адрес?
– Я помог ей в этом.
– Фрэнсис ни о чем не узнал?
– Нет… Он слишком занят собой, его не волнует, что творится вокруг, даже если речь идет о его собственной ясене. Он поднялся и пошел к бару за новой бутылкой.

С уважительной фамильярностью его называли мосье Гастон. Это был человек серьезный и достойный, сознающий, какая ответственность лежит на плечах портье крупного отеля. Он заметил Мегрэ прежде, чем тот успел пройти через вращающуюся дверь, и, морща лоб, перебирал в памяти лица клиентов, из-за которых он мог удостоиться визита полиции.
– Минутку, Лапуэнт.
Мегрэ пришлось подождать, пока пожилая дама узнает час прибытия самолета из Буэнос-Айреса, чтобы пожать руку Гастону.
– Когда я вас вижу, я всегда начинаю думать…
– Не волнуйтесь. Ничего страшного. Если не ошибаюсь, мосье Карю снимает у вас апартаменты на четвертом этаже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14