я очень нежная
и добрая девочка.
- Глядя на вас, Таня, - чуть перехваченным голосом сказал
Симагин, - в это нельзя не верить.
- Я в вас влюблена по уши.
Он смолчал. Она глубоко вдохнула воздух и отчаянно спросила:
- Вы бы хотели, чтобы я стала еще другой вашей женой? У него
совсем перехватило горло. А она, мягко и жарко сверкая взглядом
ему в лицо, спросила еще:
- Не просто до утра, а надолго? Чтобы и я, и она? Нет, не
так, простите, - всполошенно прервала она себя и поправилась: - И
она, и я?
- А вы бы хотели? - только и смог спросить он, но она, не
давая ему ни секунды передышки, сказала просто и просяще, словно
это разумелось само собой:
- Господи, да я бы все за это отдала, я же вас люблю. А вы?
То была не игра - волшебство. Юная фея нашла тон с таким
пронзительным чутьем, что в ответ нельзя было ни отшутиться, ни
сфальшивить. И Симагин, раздираемый сладкой болью соединения,
сказал, как говорят иногда в миг тоски или счастья со случайными
собеседниками, но почти никогда - с теми, с кем пылесосят
квартиру и считают трешки, оставшиеся до зарплаты:
- Я был бы очень горд, Таня... очень... счастлив. И очень бы
всех любил. И... очень много мог бы, гораздо больше... - он с
силой провел ладонью по щеке, и вдруг улыбнулся беспомощно: -
Значит, хотел бы?.. Но только если бы нам всем не приходилось
друг другу врать. А это, наверное, невозможно...
Она смотрела на него с восхищением и печалью.
- А жена вас часто не понимает?
- Случается... Наверное, как и я ее.
- Не сердитесь на нее. Пожалуйста.
- Я никогда на нее не сержусь. Не умею. Только очень страшно
и все валится из рук.
Она пошла в его руки.
Сквозь неощутимое платье, лишь усиливающее близость наготы,
замерцало в его ладони ее тепло. Перед глазами покачивался
огромный бант. Он ласково передвинул одну ладонь ей подмышку, а
другой осторожно потянул к себе, как бы поворачивая - она поняла,
она удивительно понимала его руки: продолжая переступать в танце,
изогнулась гибко и в распахнутую ладонь Симагина преданно вошла
прохладная выпуклость, увенчанная твердой, набухшей короной.
Симагин потерял дыхание, и Ася не сразу смогла произнести то, что
хотела - настолько оглушающим оказалось это простое
прикосновение.
- Вы не осуждаете меня?
- Я преклоняюсь перед вами.
- Я очень долго не решалась прийти. Но не смогла не прийти.
Потому что любить надо только того, кого любишь, правда? Что бы
там ни было. Иначе жить незачем.
- Моя жена часто повторяет одну фразу: люблю - это значит,
помогаю, пока не сдохну.
- Эту фразу она впервые услышала от вас. Вы просто забыли.
Он хотел спросить: "Откуда вы знаете, Таня?", но спросил:
- Мне можно поцеловать вас?
Она засмеялась тихо, как мама подле засыпающего ребенка, и
плотнее вжалась грудью в его ладонь.
- Вам все можно.
- Все?
- Таким, как вы, должно быть можно все. И я жизнь положу,
чтобы этому помогать. Чем больше вы сможете, тем лучше будет
людям. Всем-всем.
Ослепительной алой молнией касание губ распороло тьму в
закрытых глазах. Мир закружился, закачался, как сверкающий
колокол. Симагин стал снимать с Аси платье, и без памяти
влюбленная девочка, почти не защищаясь, лепетала: "Нет, нет,
подождите чуточку...", а он уговаривал шепотом, властно и нежно
умолял; глубинно светясь, будто белая яшма в лунном мерцании, Ася
упала на колени, помогая раздеться уже ему, прижимаясь лицом,
страстно ловя открытыми губами, а потом, прошелестев,
развернулись, как почки весной, свежие простыни, и Ася стала
маленькой, вся поместившись в его руках, ее можно было лепить,
как глину, как воск, и он слепил из нее живой цветок; счастливый
цветок расцвел от тепла, раскрылся, и Симагин вольно упал в его
трепетную горячую глубину, с гортанным всхлипом Ася выгнулась
дугой, раскинув восхищенные, но по-прежнему таинственные лепестки
рук и ног - терпкая судорога била его и ее друг о друга долго,
долго, и когда, казалось, исступленное двуединство стало вечным,
грянул тянущий взрыв, огненная вспышка извергающегося
протуберанца; они еще обнимали друг друга, но чувствовали:
удаляется... отламывается... гаснет.
- ...Какая ты актриса, - сказал Симагин. Ася тихонько
засмеялась и ответила:
- Лиса Патрикеевна. По должности положено.
- Ничего себе по должности, - он озадаченно покрутил
головой. - Хорошенькие же у вас там должности... Лиска-Актриска.
Она польщенно сказала:
- Ты сам, между прочим... Казанова. Такое мне нашептывал!
- Правда? - глупо гордясь, спросил Симагин. Она встряхнула
головой и задорно продекламировала:
- С неба сыплется снежок! Жить на свете - хорошо!
- Неужели помнишь?
- Самый светлый день, - сказала она его словом, и повторила,
чтобы он вспомнил наверняка: - Мне было так светло. Он вспомнил.
Она поняла это по свету в его глазах.
- Расскажи мне мой стих, - попросил он.
- Думаешь - забыла? - она уселась, обняв колени руками, и
старательно, как первоклашка, стала читать:
- С неба сыплется снежок,
Жить на свете - хорошо.
Я слепил себе снежок,
А потом слепил ышшо.
- Здорово! восхитился Симагин. - Даже про "ышшо" запомнила!
- Не мешай.
Я снежком в тебя попал,
А другой тебе отдал.
Ты промазала в меня
И сказала: жизнь - фигня.
Я еще снежок скатал
И опять тебе отдал.
Ты отнекиваться стала,
Это что-то означало.
Я нагнулся мало-мало,
Как бы что-нибудь нашел.
Ты стрельнула и попала,
И победно закричала,
Заплясала, и сказала...
Она сделала паузу, стрельнув на Симагина озорным взглядом, и
закончила:
- Жить на свете - хорошо.
Симагин слушал, улыбаясь до ушей. Потом перевел дух -
оказалось, он не дышал, пока она читала - и благодарно прижался
щекой к ее упругому бедру.
- Ты мог бы стать большим поэтом, - сказала она лукаво.
- Будешь издеваться - побью.
- Это мысль. Знающие женщины говорят, что когда любимый бьет
- это ни с чем не сравнимо. Он легонько шлепнул ее.
- Давай отложим, - сказала она мягко. - Я же никуда не
денусь. А сейчас спи, любимый.
Он закивал, гладя щекой ее гладкую кожу.
Самый светлый день... Симагин был истерзан стыдом, уже две
недели не встречался с Асей, даже не звонил - и вдруг она
позвонила ему на работу сама, как ни в чем не бывало. Куда ты
пропал, солнышко? Я соскучилась ужасно. Знаешь, мама сейчас в
творческом доме в Комарове, переводы свои переводит, мы с Антоном
едем к ней на субботу. Присоединяйся, сейчас красоти-ща.
Пообедаем там, оставим ей Тошку и побродим всласть! Не пожалеешь!
Мир был скован бесснежным морозом, беззвучным и голубым.
Покрытый изморозью, твердый, как дерево, песок глухо отстукивал
под ногами. Нескончаемый напевный шелест стоял над морем,
затянутым стеклянной чешуей трущихся друг о друга льдинок,
рубиновый свет декабрьского солнца переливался в них и скользко
сверкал.
День угасал, когда Ася и Симагин свернули в лес. Снежная
крупа тонким слоем припорошила песок и хвою на открытых местах;
под огромными елями угрюмо темнели неукрытые бурые пятна. Розовый
отсвет неудержимо таял, воздух заполняли прозрачная синяя мгла и
тихая печаль не то умирания, не то освобождения. Здесь, вдали от
плоского шелестящего простора было потусторонне тихо, и Асе
взгрустнулось; Симагин, чувствуя себя виноватым за все, начал
придуриваться, как умел, смешить, пытался залезть на дерево,
затеял игру в снежки... а стих сложился сам собой после того, как
Ася влепила ему нашпигованным песчинками и хвоинками снежком в
аккуратно и якобы невзначай подставленную филейную часть.
Возвращались, почти не разговаривая, и были так
всеобъемлюще, так по-зимнему нежны друг с другом, что в тот вечер
Симагин смог взять ее.
Вспоминая и улыбаясь, он заснул.
Она некоторое время сидела, не двигаясь, и коротко
взглядывала на его мальчишескую спину с выпирающими лопатками и
позвонками. Смотреть было нельзя - он хоть и отвернулся, но спал
невыносимо чутко. А ей нравилось смотреть. Очень осторожно она
легла и укрылась. Как сегодня чудесно. Даю счастье. Никто так не
может, одна я. Был хмурый, усталый. И вот засверкал. Ей хотелось
еще прильнуть, почувствовать кожу кожей. Он спал. Как он
выматывается. Как он красиво спит. Хочу все время быть женщиной.
Не просто человеком, который заботливо маячит рядом, - желанной.
Всеми желанными. Хочу, чтобы Вербицкий больше не приходил.
Она уснула, и ей снилась радуга. Ася скользила между ее
неощутимыми, туманными слоями, сама бесплотная и невесомая, как
воздух, и ей казалось, что в детстве она уже бывала здесь, да
позабыла дорогу - а теперь нашла и останется уже навсегда среди
праздничного великолепия и тишины, тишины...
Отчаянно зевая, Симагин ворвался в лабораторию.
- Аристарх Львович, - позвал он, - я бы хотел поговорить с
вами перед запуском. У вас найдется время сейчас?
Математик группы сумрачно поднялся из-за своего стола.
- Объявляется отпуск на четверть часа! - громко возвестил
Симагин. - Покидать помещение разрешается!
- Есть! - бодро воскликнул Вадик Кашинский. И лукаво
осведомился: - А отпускные где можно получить?
Смеясь, Симагин шикнул на него, и Вадик пулей выскочил из
лаборатории.
Карамышев с отрешенным видом озирал бездействующие приборы;
мощные очки его посверкивали холодно. Он был очень дельный
математик, Карамышев. Только нелюдимый. Отгороженный. Ему уже шло
к сорока.
- Помните? - спросил Симагин, показывая ему вчерашнюю
страницу блокнота. Математик всмотрелся.
- Разумеется, - ответил он сдержанно, - странно было бы не
помнить. Наши неудачи мне памятны. Это прогиб в начале
онкорегистра, не так ли?
- Так, - подтвердил Симагин. - Только никакой это не прогиб.
- Простите? - бровь математика удивленно высунулась из-за
тяжелой оправы.
- Знаете, это, наверное, что? 3десь в момент контакта
резонабельных спектров и возникает резонанс. Тут вымахнет
здоровенный пичище. Никакой это не прогиб, а пик, только
потенциальный. Пока спектр не в резонансе, фиксируется лишь
момент ожидания. Естественно, стандартный матаппарат его не
описывает.
- Одну минутку, - чуть нервно попросил Карамышев.
- Участок ожидания аппарат не способен охватить, - пояснил
Симагин, - поскольку этот участок не несет обычной
биоспектральной информации. Мы долдоним: резонанс, резонанс.
Мечтаем о нем... Вот тут он, тут! Ежику же понятно: резонирующий
спектр должен отличаться от несрезонировавшего. В первом случае
спектрограмма обязательно отразит всплеск, вызванный резонансной
накачкой!
- Остроумно, - отрывисто сказал Карамышев, хмуря свой
широкий, с залысинами, лоб.
- Согласны?
- Как рабочая гипотеза ваше...
- Тогда погодите. Есть еще одно. Мы провели пять серий, так?
Пять онкорегистров по восемь полос в каждом - сорок полос. Из них
тридцать семь остались без изменений, три претерпели некие
изменения, которые мы истолковали как частичную подсадку...
- Андрей Андреевич, статистика далеко не набрана, и,
по-моему, выводить закономерности пока преждевременно. Нужна по
крайней мере сотня серий, прежде чем элемент случайности...
- Да нет же, Аристарх Львович, при чем тут сотня! Тот же
резонанс! Что мы делаем? Берем один спектр и сажаем на другой. А
он летит себе мимо, не зацепляется. Потому что зацепиться он
может, только если участки ожидания обоих спектров срезонируют.
Мы, как ослы, разорвали подсадку и резонанс, а это одно явление,
внерезонансной подсадки нет и быть не может, только резонансная
накачка и обеспечит энергетический приоритет внешнего спектра.
Вот здесь, - Симагин ткнул в сопряжение пиков, - резонанс, а уж
дальше по всей полосе - подсадка. Подсадить можно что угодно, но
в запальных-то уж точках будьте любезны удовлетворить требованиям
объекта! Постулирую: по чистой случайности, вероятность которой,
очевидно, не слишком велика, в первой и четвертой сериях так и
случилось.
Карамышев медленно кивал, сосредоточенно глядя куда-то в
сторону.
- Понимаю, - проговорил он после паузы. - Но, простите, это
не частное уточнение, а фундаментальная поправка теории,
качественный скачок. Вы говорили с Эммануилом Борисовичем?
- Не успел еще. Только что придумал, пока ехал. У Карамышева
дрогнули уголки тонких губ.
- Как вам это пришло в голову?
Симагин смущенно улыбнулся и пожал плечами. Откуда он знал,
как. Потел в автобусе, думал обо всем сразу; если сильно пихали -
отпихивался...
- Следовательно, - уточнил Карамышев, - подсадки надлежит
конструировать с учетом этих вот участков каждого объекта?
- Именно! У них своя структура, и мы ее не поймем, пока все
эти точки до единой не выявим. Главное сейчас - разработать
методику обнаружения в спектрограмме этих... потенциальных пиков,
запальных точек, участков ожидания - назовите как хотите.
- Симагинских точек, - серьезно предложил Карамышев. Симагин
замахал на него руками.
- Ну уж! Симагинских дочек...
Они дружелюбно посмеялись. Обычно между ними стоял холодок,
но сегодня они говорили, как соратники, и было вдвойне приятно. И
даже Володя улыбался из папиросного дыма, из-за частокола
мутно-желтых ногтей. Он все слышал, и в глазах его, под вечно
насупленными, лохматыми, смолоду седыми бровями, вновь плясало
пламя. Он бы кожу дал с себя нарезать ремешками, чтобы скорее был
получен результат, - но умел лишь контролировать частотные
характеристики блинкетов, а в прорыв, в бой за жизнь его сына
первыми опять шли другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34