Наконец, они зарычали, и
грузовики, как два дрессированных чудища, попятились в стороны,
открывая нам путь.
По узкой полоске галечного пляжа мы подкатили к подножию
меловых скал и, оставив машину, искали удобное для купания
место. Свет солнца, попав в ловушку меж зеркалами моря и
меловых стен, до боли слепил глаза. Белые глыбы, словно только
сейчас откатившись от скал, циклопическими ступенями уходили в
синюю глубину воды и просвечивали сквозь ее толщу тающими
пятнами.
Для полковника этот день был, наверное, пыткой. Спотыкаясь
и скользя на камнях, он брел вместе с нами, но купаться не стал
-- то ли не умел плавать, то ли это противоречило его понятиям
о субординации. И пока мы плескались в воде и качались на
волнах прибоя, он, в пенсне и мундире, сидел на глыбе мела,
прямо, как суслик над норкой, и смотрел в землю.
Крестовский -- случайно якобы -- прихватил канистру сухого
вина, мы потягивали его, лежа в плавках на теплых камнях, и
полковник тогда позволил себе расстегнуть на мундире две
верхние пуговицы.
Мы вернулись в город к закату, и Бекетов попросил нас
вместе с ним отужинать. За столом он завел оживленную беседу о
живописи и прочитал нам целую лекцию о некоем математическом
алгоритме, с помощью которого, в принципе, можно предсказать
все, до последнего мазка, живописные работы Пикассо. Все
попытки полковника и майора перевести разговор на вируса он
ловко пресекал, и те недоуменно переглядывались, но старались
не выдавать своей растерянности.
За чаем, помешивая в стакане ложечкой, вирусолог спросил
довольно рассеянно:
-- Как вы думаете, полковник, ваш шофер не откажется
отвезти меняк самолету? Через час этак?
-- Он солдат,-- любезно улыбнулся полковник. Отойдя к
телефону, он вызвал заставу и тихим голосом отдавал
распоряжения.
-- Ну что же, придется заняться делами,-- Бекетов положил
перед собой тонкую папку и перебирал в ней исписанные листы. С
его лица сползло благодушие, и он приобрел чуть скучающий
деловой вид, неуловимыми средствами дав внезапно почувствовать
разделяющую нас дистанцию. Он сидел боком к столу, положив ногу
на ногу, и нервно покачивал носком ботинка.
-- Ваш доклад,-- он взглянул на полковника,-- и особенно
ваш,он кивнул Крестовскому,-- вызвали в некоторых инстанциях
повышенный, я бы сказал, нездоровый интерес. Как видите, мне
пришлось прилететь сюда, хотя заключение комиссии было уже
готово. Вот оно, коротко,-- он выбрал в папке один из листков.
-- Первое. Учитывая необходимость для активизации данной
культуры исключительного совпадения ряда химических, физических
и биологических условий, комиссия считает возникновение новых
очагов маловероятным. Второе. Возможность использования данной
культуры для диверсионных актов исключена. И, разумеется,
третье: все ваши действия, предпринятые в связи с данным
карантином, комиссия считает правильными.
Последние слова он произнес с особой механической
жесткостью, и я подумал -- сколько же он видел по-настоящему
страшных вещей и таких карантинов, где автоматчики в домино не
играли.
-- Все, что вы рассказали, весьма интересно. Я готов
согласиться с вашим прелестным учителем, -- он коротко
засмеялся,-- что кошки способны править городом... или даже
страной. Но то, что этим вирусом управлять не может никто --
вот это я вам гарантирую. Скорее вирус сам научится управлять
вами! Вероятность диверсии -- ноль... Увы, друзья мои, великий
Джеймс Бонд не посещал ваш тихий город!
-- А то, что переносчики вируса именно кошки,-- с
нарочитым безразличием поинтересовался Крестовский,-- вы
считаете чистой случайностью?
-- Случайностью! Случайностей не бывает в природе! У нее
есть повелитель -- Великий Хозяин равновесия, и он зря ничего
не делает. Хозяин равновесия вездесущ и вечен! Он не плазма в
море и не облако в небе -- он совокупность законов, но он
совершенно реален, ибо обладает волей и имеет капризы. И, к
сожалению, современной науке он недоступен.
-- Я подобные мнения всегда считал суеверием,-- осторожно
прошелестел полковник.
-- Суеверием? -- пожал плечами Бекетов. -- Да нет, просто
научная корректность... Суеверие значит -- пустая, ложная вера.
Так что противник суевериям -- вера. А наука им не друг и не
враг... Она даже способна их порождать,-- на лице его
расплылась блаженная улыбка,-- как мы с вами имели возможность
наблюдать!
С улицы донесся скрип тормозов, и Бекетов застегнул свой
портфель. Прощаясь, он превратился опять в либерального
благодушного барина.
20
Снова наступило затишье. Город как вымер, по улицам никто
не ходил, карантинные власти скрылись опять на заставе и
никаких вестей населению не подавали. Было тепло и безветренно.
Море ночами уже не светилось, неподвижное, черное, сонное, оно
словно копило силы для предстоящих осенних штормов.
Но неподвижность эта длилась недолго. На третий день
поздно вечером, когда месяц повис над степью, в обычные шорохи
крымской ночи вторглись новые звуки: ритмичное тихое ворчание,
будто все цикады окрестностей, неизвестным образом
сговорившись, исполняли в такт свои песни. Звук постепенно
усиливался. Вскоре он превратился в мощный спокойный рокот,
исходящий, казалось, отовсюду, со всех сторон горизонта, а к
полуночи воздух, земля и море сотрясались непрерывным
многоголосым рычанием. С юга к городу приближалась, повторяя
изгибы дороги, вереница огней -- белых, желтых, голубоватых,
разной яркости и оттенков. У окраины этот огненный змей свернул
с дороги и, не вползая в город, стал его медленно огибать,
направляясь к морю, к кошачьей пустоши.
Они принялись за дело, не дожидаясь рассвета. Когда я
пришел на пустошь, работа шла полным ходом. То, что творилось
там, оглушало. Подобно фантастическим животным, тяжело и
медлительно двигались в разные стороны огромные машины, земля
под ногами вибрировала, уши раздирало грохотом, лязгом металла,
рычанием мощных моторов, свистом и воем реактивных двигателей.
Белые снопы света выхватывали из темноты людей, части машин и
кучи рыхлой земли.
Медленно поворчивались колеса кургузых грузовиков, на
открытых платформах которых ревели и бесновались темные злые
машины, очертаниями напоминающие медуз -- отработавшие свой век
на самолетах реактивные двигатели. Они изрыгали бледнолиловые
струи огня, лижущие землю овальными пятнами, на которых сначала
яркими искрами вспыхивали остатки травы, и сразу чернела земля,
а затем начинала постепенно бледнеть и светиться жарким
вишневым цветом, гаснувшим понемногу, когда раскаленные струи
уползали дальше. Желтые большие бульдозеры -- я и не думал, что
они бывают таких размеров -- сдирали слой оплавленной
прокаленной земли, сгребая ее в кучи, которые дополнительно
обжигали другие огненные машины.
То, что они делали, было, видимо, хорошо продумано и на
свой лад естественно, но из-за разноцветных слепящих фар и
адского шума казалось жутким, а в том, что происходило все это
ночью, у теплого тихого моря, мерещилось нечто бесовское.
Зрителей не прогоняли, но с условием, чтобы они оставались
на дороге и не проникали за линию оранжевых флажков.
Любознательных набралось не так уж много, всего человек двести,
но здесь я видел практически всех, кого знал в городе.
Разговоры в толпе не возникали, все вели себя так, будто никто
и ни с кем не был знаком, и с преувеличенным вниманием
наблюдали за эволюциями механических чудищ, точно они должны
были сию минуту выкопать из земли что-то необычайное.
Я оказался тоже под гипнозом этого зрелища. Не хотелось
никого узнавать, не хотелось, чтобы меня узнавали. Я просто
стоял и смотрел, совершенно бездумно, как под темным небом
плясали оранжевые и голубые лучи, то уходя параллельно в степь
к горизонту, то скрещиваясь над морем и высвечивая белыми
точками мечущихся птиц.
Сколько я так простоял, не знаю, может быть, полчаса, а
может, и не один час; осталось ощущение взвешенности во времени
и пространстве, и единственное, что запомнилось -- домой я
вернулся еще в темноте.
Не раздеваясь, как если бы вскоре предстояло идти по
срочным делам, я завалился в постель, но мелькающие перед
глазами огни не давали уснуть. Чтобы от них избавиться, я
взбивал подушку и зарывался в нее лицом, но слепящие фары,
голубые и белые, находили мои глаза и глядели отовсюду.
Отвернувшись к стене, я наконец, уснул, и тут же меня стал
изводить навязчивый сон. Серая старуха в похожей на хлопья
пепла одежде, наклонясь над моей постелью, со старческим
любопытством рассматривала мою шею, почему-то именно шею. Это
сон, просто плохой сон, это совсем не страшно -- убеждал я себя
и пытался усилием мысли прогнать видение. Мне иногда удавалось
заставить ее отодвинуться, но я не выдерживал напряжения, и она
снова склонялась ко мне. Я чувствовал, сил моих скоро не
хватит, чтобы держать ее на расстоянии, и страх, липкий и
серый, подползал из-за подушки. Проклятая старуха, говорил я
ей, где же я видел такую гадость и почему запомнил? Старуха,
старуха, мерзкая старуха! Она не обижалась, ей даже нравилось,
что я начал с ней говорить. Не надо, не надо было с ней
разговаривать... Старуха подступила ближе и протянула руку к
моему плечу. Я закричал, вернее, хотел закричать, но подушка
стала живой и упругой и закрыла мне рот. Проснуться, скорее
проснуться -- приказывал я себе, изо всех сил отпихивая
подушку.
Меня трясли за плечо и хриплый негромкий голос говорил
непонятные фразы, состоящие из комбинаций всего трех слов:
-- Срочно... прибыть... полковник...
Мне удалось спустить ноги на пол и надеть башмаки. Было
совсем светло, и в сонном мозгу бродила тоскливая мысль, что
раз уже день, значит будят меня законно, и я обязан не злиться
и попытаться понять, чего от меня хотят.
Рядом стоял солдат со знакомым, как будто, лицом и,
смущенный моей невменяемостью, переминался с ноги на ногу,
ожидая ответа или каких-то действий с моей стороны. Видимо,
требовалось пойти с ним куда-то, и лишь только я встал, он
направился к двери.
Облака затянули небо, дул ветер и стало прохладно. Рядом с
домом стояла полковничья волга -- как же я не узнал спросонья
шофера полковника -- и внутри сидел кто-то, любезно
распахнувший для меня дверцу.
Это был Одуванчик, и как только мотор начал тарахтеть, он
заговорил своим свистящим шепотом:
-- Безобразие! Какая самонадеянность! Начал земляные
работы и не позвал геолога! Или просто кого-нибудь грамотного
-- меня или вас! Преступнейшая халатность!
-- Да объясните же, в чем дело? Почему спешка?
-- Сейчас увидите, сейчас все увидите! Легкомыслие,
преступное легкомыслие, если не злой умысел! Наверняка даже, их
рук дело! -- его губы почти касались моего уха.
Старуха, старуха проклятая -- засвербило назойливо в
мыслях, а Одуванчик притискивался ко мне все сильнее. Я грубо
оттолкнул его локтем, а он, чему-то радуясь, захихикал:
-- С ними покончено, думаете? Это самая мелочь, те, что с
хвостами! -- он у себя за спиной помахал рукой, изображая
кошачий хвост, и оскалившись в идиотской улыбке, придвинулся
снова вплотную. С ужасом и каким-то грязным удовольствием я
почувствовал, что сейчас заеду ему по физиономии.
-- Глдавных вы не увидите! За столом сидеть с вами будут,
из вашей рюмки пить станут, а вы не увидите! Изо рта сигарету
вытащат... -- скрючив пальцы кошачьей лапой, он потянулся к
моей сигарете, и вдруг, вместо его руки, я увидел лапу с
когтями, отвратительно достоверную.
Мерзость, ах, мерзость! Я замахнулся и, как мне казалось,
с отчаянной силой ударил Одуванчика. Но меня отбросило в
сторону, я попал кулаком в спинку сидения и получил мягкий, но
сильный удар по голове.
Переехав канаву, машина затормозила. Я мигом пришел в себя
и лихорадочно обдумывал, как объясниться с Одуванчиком. Он же
растирал ушибленную лысину и шептал мне, попрежнему ухмыляясь:
-- Чуть не убил, проходимец! Это он специально, можете мне
поверить!.. Что же ты,-- он ткнул в спину солдата,полковника-то
аккуратнее возишь?
Не удостоив его ответом, шофер открыл дверцу и сплюнул на
землю.
Все машины стояли, являя собой зримый образ неожиданной
тишины, зевак почти не осталось, а солдаты из оцепления
разбрелись накучки по два-три человека и лениво курили у
дороги.
Полковник вяло пожал мне руку и пригласил жестом на
пустошь. Вместе с нами перешагнул запретную для публики линию и
Одуванчик, причем полковник смерил его своим бесцветным
взглядом, но ничего не сказал, и далее обращался только ко мне:
-- Вы океанолог, профессор, а всякий океанолог немножко
геолог... посмотрите, что у нас получилось.
Он повел меня к дальнему концу пустоши, и по дороге я мог
оглядеться. Еще вчера здесь была степь, а сейчас это место
походило на строительную площадку, словно кому-то вздумалось
рыть нелепый, невероятных размеров котлован. Повсюду
возвышались валы прокаленной мертвой красно-бурой земли. Ночью
машины, начав работу по краю пустоши, постепенно сжимая круги,
приближались к центру, но теперь они бездействовали, хотя
вокруг сфинкса оставался еще довольно обширный остров
нетронутой почвы.
Полковник остановился. Рядом, шагах в двадцати, набегали
на берег пенные гребешки волн, и море вдруг показалось таким
прекрасным и таким недоступным, что отчаянно захотелось сейчас
же бежать со всех ног, бежать от полковника, от куч обожженной
земли, от пахнущих соляркой машин, куда-нибудь в пустынное
место и просто сидеть на песке, и смотреть, как волны в шипящей
пене приносят зеленые темные водоросли и пустые створки устриц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24