чугунная ванна недорого 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Вообще в то время, когда больного еще больше, чем теперь, любили пичкать всякими снадобьями, система Бауэрхана освобождать организм от избытка вредных соков и полагаться больше на диетическое лечение доказывала большую трезвость ума. Однако и у Бауэрхана был свой слабый пунктик: он глубоко верил в алхимию, в возможность добыть «философский камень», обладающий чудодейственной способностью обращать малоценный металл в золото. Потемкин, носившийся с грандиозными планами завоевания полумира, был очень не прочь иметь в своем распоряжении горы золота и никогда не отказывал своему Кукареку в деньгах на производство опытов. Конечно, философского камня Бауэр- хан не добыл, золота не приготовил, а извел немало, но это сделало его очень искусным химиком, а последнее не осталось без пользы и для Потемкина.
Когда Бауэрхан прибежал на зов, новопожалованный фельдмаршал протянул ему левую руку и сказал:
— Ну-ка, пощупай у меня пульс, милейший Бауэрхан!
Бауэрхан взял Потемкина за руку и молча стал считать удары пульса.
— Как ты думаешь, можно будет мне выехать завтра утром? — спросил Потемкин.
— Хоть сегодня, потому что ваш превосходительный пульс бьется так же спокойно, как и мой мещанский.
— А как чувствует себя Бодена?
— У нее очень беспокойный пульс.
— Ты в самом деле думаешь, что у нее лихорадка?
—; Лихорадка? О, да! Но я только все еще не знаю,
что кроется под этой лихорадкой.
— Как ты думаешь, будет ли она в состоянии отправиться завтра утром со мной в Москву?
— Думаю, что не будет, так как она жалуется на приливы крови к голове, головные боли и звон в ушах.
— А почему ты не даешь ей слабительного?
— Да я дал бы, только попробуйте сладить с этой упрямицей! Эта маленькая чертовка твердит, будто я хочу отравить ее, и грозится выцарапать мне глаза, если я буду заставлять ее делать то, чего она не хочет.
— Бодена — просто невоспитанная девчонка и заслуживает доброй порки.
— А знаете, ваше высокопревосходительство, ведь это отличное терапевтическое средство: отвлекает кровь от головы и вызывает быстрейшую циркуляцию в сосудах... Да и во всех отношениях ничего, кроме пользы и всеобщего удовольствия, от столь рационального средства получиться не может. Так вот, я право не понимаю, почему...
— Почему я так снисходителен к Бодене? Это я сейчас объясню тебе, милейший Кукареку. Я, как ты знаешь, очень суеверен. Я почему-то вообразил себе — и не могу отделаться от этого навязчивого представления — будто Бодена является моей счастливой звездой, моим ангелом-хранителем, приносящим мне удачу. Я смотрю на нее как на живой, попавший мне в руки по счастливой случайности амулет, с помощью которого удается прогонять черные думы и меланхолию, по временам терзающую меня до сумасшествия. Я люблю эту девчонку именно потому, что она задорна и невоспитанна. Стоит мне не увидеть ее один только день, и я не нахожу себе места, я тоскую по ней. Я безумно ревную ее, Кукареку...
— Это я уже давно заметил!
— И одна мысль, что она может изменить мне, приводит меня в бешенство.
— Охотно верю!
— Вот поэтому-то я и хочу никогда не оставлять ее одну и без надзора, потому что — ты знаешь — случай создает воров.
— Тем более, что воров этого сорта, и притом уже вполне готовых, не занимать стать при нашем дворе...
— Вот на этом-то основании я и позвал тебя, чтобы попросить; милый мой Кукареку, пусть тебя возьмут все дьяволы ада, но ты должен показать, что недаром учился своему ремеслу, и поставить Бодену на ноги, ну хоть настолько, чтобы она могла без особенной опасности поехать со мной. Ты пойди к ней, поговори, скажи, что ей необходима перемена воздуха. Польсти ей, черт возьми, поругай меня вместе с нею, но сделай так, чтобы она поехала. Сделай это хотя бы из любви к самому себе, потому что иначе мне с отчаяния не останется ничего иного, как повесить тебя на воротах или отдать на потеху собакам.
— Гм... Надеюсь, что в виде последней милости вы предоставите мне самому право выбора! Во всяком случае постараюсь!
Кукареку отправился к Бодене. Он нашел ее еще более возбужденной, чем обыкновенно, а потому предусмотрительно остановился около порога и заговорил самым нежным голосом:
— Я пришел, чтобы осведомиться о здоровье моей маленькой больной. Как ты чувствуешь себя сегодня, очаровательная козочка?
— Мне так плохо, что я готова плакать...
— Значит, возбужденное состояние не прекратилось?
— Оно еще возросло...
— Бедная крошка!
— Ах, ну к чему эти пустые слова, когда помочь мне ты все равно не можешь!
— Как знать, как знать, маленькая упрямица! А вдруг как раз наоборот: дедушка Кукареку знает такое средство, от которого как рукой снимет всю твою лихорадку!
— Вот как? Какое же это средство?
— Перемена климата. Тебе нужно сейчас же оставить Петербург.
— Ах, как страстно я жажду бросить этот проклятый ненавистный Петербург! Как томлюсь я по родным лесам и степям, по привольной, свободной жизни среди цыганского табора, не ведающего иных законов, кроме велений собственного сердца! Я не родилась для здешней жизни, я должна быть свободной!
— Да, но судьба сделала тебя крепостной, значит...
— Надо примириться, скажешь ты, старый болтун? Да не могу, не могу! И в этом-то вся моя болезнь, все мое несчастье!
— Полно, красавица, твой господин любит тебя так, как никто и никогда любить не будет!
— Молчи, не смей мне говорить о его любви! Разве это любовь? Меня мутит от нее! Я...
— Ты просто упрямое, неблагодарное создание!
— Да, так говорит и он тоже. Но если бы он мог иметь представление, как я страдаю, то даже такое черствое сердце, как его, содрогнулось бы и уступило...
— Да твой господин страдает не меньше тебя, поверь. Он только и думает, как бы облегчить твои мучения. Вот поэтому-то, в интересах твоего здоровья, он и просит тебя сопровождать его завтра в Москву.
— В Москву? Что я там буду делать?
— То же, что и здесь. Ведь ты же знаешь, насколько ты необходима ему!
— Знаю, знаю, еще бы не знать! Как же детке остаться без любимой игрушки! Это называется заботиться о моем здоровье? Так ты скажи ему, что я настолько больна, что ехать с ним не могу.
— Милая козочка, крепостная должна повиноваться желаниям барина.
— Знаю. А я не хочу повиноваться, вот и все!
— Но ведь ты рискуешь...
— Чем это? Ну, уж нет! К счастью для меня, я владею такой тайной, которая может погубить его в одно мгновение!
— И ты способна отплатить ему предательством за все добро?
— Да, способна, раз он хочет силой заставить меня делать то, чего я не хочу.
— Полно тебе! Ведь он может посадить тебя на цепь, может попросту замуровать в стену! Этого ты хочешь?
— И пусть, и пусть! Лучше самая мучительная смерть, чем такая мучительная жизнь с этим отвратительным человеком!
— Значит, ты окончательно отказываешься повиноваться его воле?
— Окончательно. Не желаю ехать в Москву, вот и
все!
— Подумай, Бодена!
— Убирайся к черту, старый дурак, или я запущу в тебя чем попало!
— Иду, иду! Но смотри, как бы тебе не раскаяться!
— Все равно, хуже не будет!
Бауэрхан отправился к Потемкину, чтобы доложить ему о результатах своей миссии.
— Ну-с, приятель, — крикнул Потемкин, увидев входящего к нему врача, — так как же: висеть тебе на воротах или предоставить твое тощее тело на корм собакам? Или ты придумал что-нибудь новенькое? Заранее согласен!
— Лучше вы придумайте, ваше высокопревосходительство, что сделать с этой негодной девчонкой: ведь не хочет ехать, да и только!
— Как? — испуганно вскрикнул Потемкин. — Так неужели она...
— Говорит: ни за какие блага мира!
— Да почему, что с ней такое?
— Говорит, что больна; так больна, что ей хочется рыдать и даже умереть.
— Хочется плакать? Говорит о смерти? Вот не было печали!.. Совершенно ясно: она влюблена!
— В кого? — удивился недалекий эскулап.
— В том-то и дело, милейший простофиля, что я не знаю! Ого! Знай я, кто избранник ее сердца, так не болтал бы с тобой! Давно бы этот негодяй бился в конвульсиях под кнутом палача!
— Господи Боже! Да он-то чем виноват?
— Ничем ровно. Просто я до бешенства завидую счастью быть любимым Боденой, этим сатаной в женском образе!
— Не думаю, чтобы эта черствая, холодная, свое
нравная душонка была способна серьезно полюбить кого бы то ни было!
— Ну, значит, плохо ты знаешь людей, Кукареку! Ты знаешь женское сердце из уроков анатомии, ну а я знаю его лучше и многостороннее, чем ты. Нет такой женщины, которая была бы нечувствительна к победным стрелам шаловливого божка Амура. И чем капризнее, своенравнее женщина, тем страстнее способна она увлечься и беззаветно полюбить! Женщина рыхлая, слезливая, сентиментальная — та скоро примиряется с любым мужчиной. Она может так же легко полюбить, как и забыть. Но необузданная, дикая, своенравная, породистая женщина, как моя смуглянка-ведьма, та непокорна только до тех пор, пока не придет истинный «он». Должно быть, сердце Бодены пленилось кем-нибудь, и я почти наверное знаю, кем именно...
— Ах, так у вас имеется определенное подозрение? — спросил заинтересованный Бауэрхан. — А смею я узнать, кто это?
— А ты умеешь молчать? Смотри, со мной разговор будет короток — проболтаешься, так не жди пощады! С некоторого времени я заметил, что великий князь Павел Петрович сильно заглядывается на мою смуглую козочку!
— Как, великий князь? Да не может быть! Ведь у него очаровательная молодая жена!
— Да, друг мой, но это — жена! Как бы ни была очаровательна жена, но она, так сказать, — будничное блюдо — хлеб, который имеешь ежедневно и в любом количестве. Ну а деликатесов-то тоже небось хочется? Вот то-то и оно! Ну да ты таких тонкостей не понимаешь. Твое дело прописать слабительное или просидеть ночь напролет за ретортой, это по твоей части. Ну а уж женщины — это по моей, поверь. Словом, великий князь заглядывается на Бодену. А потому я ни в коем случае не могу допустить, чтобы она осталась в Петербурге одна, без моего присмотра. И ты тоже, Кукареку, готовься ехать со мной. Ну а теперь я пойду к Бодене.
И он, жестом отпустив врача, вышел из кабинета.
— Козочка, — сказал он, пройдя в комнату, где, зарывшись в подушки, лежала цыганка, — тебе, как я вижу, очень нездоровится? Но доктор говорит, что у тебя ничего серьезного нет и что тебе нужна только перемена воздуха...
— Болван он, только и всего! — со злостью воскликнула Бодена. — Много понимает эта мокрая курица в моей болезни!
— Он понимает ровно настолько, Бодена, чтобы видеть, грозит ли тебе опасностью поездка в Москву или нет.
— А я не поеду, только и всего! — отрезала Бодена и отвернулась от Потемкина к стене.
— Да, но почему тебе не сделать этого, раз я так прошу тебя?
Бодена молчала.
— Сделай это в одолжение мне!
Упорное молчание.
— Бодена, я прошу тебя!
Молчание.
— Слушай ты, упрямое животное! — крикнул вышедший из себя Потемкин. — Если ты сейчас же не переменишь своего дерзкого обращения, то я покажу тебе на деле, что ты — только крепостная девка, в жизни и смерти которой властен я, твой господин! Запорю, подлая!
Бодена повернулась к Потемкину, полупривстала, оперлась на локоть и окинула его взглядом, полным такого неизъяснимого презрения, что гнев всесильного фаворита улегся и его сердце болезненно сжалось.
— Ну, что же, — змеиным шепотом, каждый звук которого дышал бесконечной ненавистью, ответила Бодена, — что же, зови своих палачей, прикажи истерзать, засечь меня!.. По крайней мере избавлюсь от этой ненавистной жизни с тобой...
— Бодена, — тихо сказал Потемкин, и его голос звучал надломом, затаенной болью, — Бодена, неужели я ровно ничего не сделал для тебя, неужели ты никогда не видела со мной ничего отрадного? За что эта ненависть, за что это презрение! Ну да что говорить обо мне! Ты для себя самой должна согласиться на поездку. Вся твоя болезнь — это тоска. Каково тебе будет остаться здесь одной? А там около тебя, кроме меня, будут Бауэрхан, Державин...
Бодена слегка вздрогнула при этом имени, молния сверкнула в ее взоре и тут же погасла.
— Державин? — спросила она. — Кто это такой? Я не знаю его!
— Это поручик гвардии и поэт, назначенный ко мне адъютантом. Да ты должна знать его: он жил у меня еще недавно.
— Ах, этот, как его... Гавриил... Я почти не знаю его...
— Он премилый человек, очень забавный собеседник, с ним не соскучишься. Он находится под моим особым покровительством.
— Должно быть, такой же оболтус, как и ты?
— Что ты, что ты! Это совсем другой человек...
Бодена вдруг неожиданно звонко расхохоталась.
— Чего ты? — спросил Потемкин, пораженный этой странной переменой.
— Ах, да какой ты смешной, косоглазик! — засмеялась Бодена. — Сам сознался, что ты оболтус! Я говорю: «Такой же оболтус, как и ты», а ты мне отвечаешь: «Нет, совсем в другом роде»... — И она продолжала весело, звонко хохотать.
Потемкин понял, что в настроении козочки-смуглянки наступил благодетельный перелом, и он с новой энергией принялся расхваливать Державина:
— Державин — славный человек, и я очень рад взять его с собой. У него отличный слог, и он поможет составлять мне реляции о победах, даже... если их не будет. В таких случаях поэты с их воображением и полетом фантазии просто незаменимы. А кроме того, мне настоятельно предложили взять его с собой, потому что некоторым высокопоставленным особам очень нежелательно, чтобы он оставался в Петербурге. Молодой человек имел неосторожность поднять свои взоры слишком высоко.
— Ах, вот как? Так твой адъютант влюбился?
— Да, между нами говоря, ни мало ни много, как в великую княгиню Наталью Алексеевну!
— Ну, а она?
— В том-то и дело, что она тоже чересчур благосклонно посматривает на молодого поэта — во всяком случае, благосклоннее, чем это нравится матушке-царице, которая недавно со свойственной ей проницательностью разгадала скрытую тайну их сердец. Ну так как же, Боденочка, едем в Москву?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44


А-П

П-Я