А может, плюнуть, не ходить? Да, но как же работа?
— А на какую, вообще-то, работу, вы рассчитываете?
— На такую, которая отвечала бы уровню моего образования.
— Ах, вот как? И какое же, позвольте спросить, у вас образование?
— Степень бакалавра наук... докторская степень в области химии.
Молчит, переваривает мои слова. Потом лезет в ящик стола, достает большой черный блокнот, что-то в него записьшает и кладет обратно в ящик... Я гляжу на его ногти. Ого, да он делает маникюр! Он вообще большой франт — шерстяной пуловер, красивый галстук... Аккуратист! Жестокие люди, как правило, любят аккуратность.
— Боюсь, мы не сможем найти для вас подходящую работу.
— Но почему?
— А это уж вы себя спросите... Сами подумайте, ведь вам же нельзя доверять! Поручат вам какое-нибудь ответственное дело — а вы возьмете да устроите саботаж!
— Разговор о саботаже, по-моему, здесь неуместен. Вы прекрасно знаете, что я пострадал не за саботаж, а за свои убеждения.
Сейчас я его задушу. Схвачу за горло и буду давить, давить, пока не запросит пощады... Большими пальцами вон туда, чуть повыше воротничка... И воротнички модные носит, гад... Я невольно улыбаюсь, и этим явно вызываю его досаду.
— Вот видите, вы уже улыбаетесь. Это хорошо, значит, начинаете понемногу привыкать к своему положению. Только не надо торопить события. К жизни на свободе следует привыкать постепенно.
Нет, это невыносимо. Задаю напоследок традиционный вопрос:
— А бумаги мои? Они к вам, наконец, поступили?
— Что? Ах да, бумаги! Нет, они все еще в Управлении общественной безопасности. Если хотите, зайдите к ним, поторопите немного.
Нет уж, спасибо. Я провел в этом управлении трое суток перед выходом из тюрьмы, и у меня нет ни малейшего желания возвращаться туда вновь.
Проходит четыре месяца. В очередной раз иду к нему. Воскресный день, на улицах пусто... По-весеннему чистое голубое небо, и на сердце у меня тоже весна. Иду, не замечая пыли на дороге, обхожу рытвины, разинутые пасти канализационных люков. В такой бы день гулять с любимой женщиной... Между прочим, когда приду, не забыть бы мне, что там, в лавке, торчит гвоздь. Чуть брюки себе не разорвал в прошлый раз.
— Вы представляете, оказывается, ваши бумаги вот уже целый месяц находятся у нас! А секретарь мне ничего не сказал.
Комментарии, как говорится, излишни.
— Вот теперь мы можем вполне конкретно поговорить о подходящей для вас должности. Тут ведь тоже есть свои сложности. Кем вы работали, когда вас посадили?
Он так прямо и сказал: "посадили".
— Я был доцентом в институте промышленной химии. Мне бы хотелось вернуться на прежнюю должность.
Приставив пальцы ко лбу, он изображает озабоченное раздумье. Тьфу, до чего противные руки! От одного вида тошнит.
— Боюсь, в институт вам вернуться не удастся, Мы подыщем для вас другую работу.
— Не удастся? Почему?
— Управление общественной безопасности возражает против того, чтобы вы вернулись на преподавательскую работу. Студенты, сами понимаете... Я вот тут кое-что прикинул и решил, что вам подойдет работа в области фармакологии.
— Мне?! Какое я имею отношение к фармакологии?
— Не скажите! Фармакология очень близка химии. А тут как раз фармацевтической компании "Фивы" требуется работник в отдел исследований. В наши дни, когда страна избрала политику "открытых дверей", роль научных исследований как никогда велика. И опять-таки, эта должность избавляет вас от контактов с рабочими, а вам после всего, что с вами случилось, просто необходим... покой...
Тут уже я окончательно не выдерживаю. Желудок сводит судорога, еще секунда, и его содержимое будет прямо здесь, на столе. Я вскакиваю.
— Когда можно зайти за направлением?
— Да недельки через две...
Однако прошел еще целый месяц, прежде чем я его наконец получил. Положил во внутренний карман пиджака и уже в последний раз спустился по шатким ступеням... И началась новая жизнь. Теперь я уже не был безработным бродягой, одним из тех, для кого у всевышнего не нашлось на земле подходящего места. Теперь я как порядочный садился по утрам в хе-луанский поезд. Как порядочный, бежал, высунув язык, по платформе, врывался к себе в кабинет, плюхался за стол, перекладывая с места на место папки, пил кофе и, проработав таким образом целый день, возвращался вечером к себе домой. И все бы хорошо, если б не одна назойливая мыслишка, которая стала посещать меня все чаще и чаще. Стою, например, у окна в поезде, гляжу на пролетающие мимо дома, и вдруг как обожжет меня: да неужели же это все? Неужели вот так оно и будет теперь до конца моих дней? Выскакиваю из поезда первым, еще на ходу, несусь по платформе — скорее, скорее, пока не выплеснулась наружу толпа пассажиров!—вылетаю как безумный на улицу... Все то же... Автоматы со штыками... реклама: "Виски"... "Сити-бэнк"... огни... шум... музыка "диско"... крик муэдзина... пыль... смрад... Чрево города переполнено людьми, кровь отравлена выхлопными газами машин... Бреду в толпе как чужой, тщетно пытаясь хоть где-то отыскать приметы старой, знакомой жизни, услышать нормальный, теплый человеческий голос... Увы!
Стою в вагоне, стиснутый со всех сторон... И вдруг — женский голос, тот самый! Сколько месяцев я безнадежно ждал, когда же услышу его снова! Обвожу взглядом сидящих, потом — стоящих в проходе. И вот они, знакомые глаза под темными ресницами, спокойный взгляд. Скоро Хелуан, и я вижу, как она начинает пробираться к выходу. Изо всех сил работая локтями, продираюсь вслед за ней. Только бы не отстать, не потерять ее на этот раз... Вон она идет по платформе — высокая, статная... Длинные стройные ноги ступают уверенно и твердо. Густая копна волнистых темных волос поблескивает на солнце. Я плетусь сзади, и с каждым шагом во мне крепнет уверенность, что сейчас произойдет что-то удивительное, необыкновенно радостное... Догоняю ее:
— Добрый день!
Она оборачивается, хочет что-то сказать, но я не даю ей открыть рта:
— Ради бога, извините... Дело в том... В общем, меня зовут Халиль Мансур, я работаю в фармацевтической компании "Фивы"... Я уже видел вас как-то в поезде... Наверно, вы тоже ездите сюда на работу? Вы не будете возражать, если я немного вас провожу?
Она глядит на меня, спокойно так глядит, долго, будто взвешивает в уме мои слова.
— Да нет, отчего же, пожалуйста. Меня зовут Амина... Амина Тауфик.
Начало есть. Теперь надо о чем-то говорить дальше. О чем? Но она сама приходит мне на помощь:
— Вы давно работаете в Хелуане?
— С августа месяца...
— Да? Почему ж я вас с того раза больше не встречала? Значит, она меня тоже заметила.
— А вы помните тот раз?.. Я тогда сразу обратил внимание на ваш голос-Высокий забор. Мы останавливаемся.
— Вот и пришли. Фабрика современной мебели. Здесь я работаю. — Легкий смешок. — Заведую отделом дизайна.
Я молчу, не зная, что сказать. Отчаянно бьется сердце. Сейчас она уйдет, и тогда все, конец.
— Постойте!.. Когда я вас увижу опять?
На этот раз она отвечает сразу, как будто обдумала ответ заранее:
— Я каждый день сажусь в этот поезд на станции Дар ас-Салям... — И исчезает в проходной.
Теперь мы каждый день по утрам встречаемся в поезде и всю дорогу до Хелуана говорим, говорим — и не можем наговориться. Никакого смущения, никаких закрытых тем. Да, она была замужем. Он врач, познакомились в доме у ее подруги. Нет, прожили вместе недолго, меньше года. Сама ушла, не выдержала. Он стал требовать, чтобы она оставила работу и занималась исключительно домом, а она отказалась наотрез. Нет уж, лучше быть одной, чем жить под пятой у мужа. Да нет, многие потом сватались, но она всем отказывала. Какое-то время жила у родителей, потом стала тяготиться этим, сняла маленький дом в Дар ас-Салямё, там теперь и живет. Мужчины? Нет, отчего же, конечно, были привязанности — правда, все недолгие. Мужчины — трудный народ. Стоит им сблизиться с женщиной, как они уже считают ее своей собственностью, начинают повелевать, вмешиваться в ее дела. Да нет, поздно уже думать о замужестве — как-никак тридцать пять лет. И потом, кому нужна неглупая жена, да еще с претензиями на самостоятельность? Мужчины все такие закомплексованные...
Она звонко хохочет, и пассажиры неодобрительно косятся в нашу сторону, шокированные столь непристойным поведением в общественном месте. ...Что она любит? Рисовать, и даже устроила у себя дома маленькую мастерскую. Вот только времени свободного мало. Да нет, ничего серьезного еще не написала. Ой нет, политикой не интересуется вовсе. Эти игры не для нее: сплошная болтовня — думают одно, говорят совсем другое...
Вскоре эти ежедневные встречи стали мне просто необходимы. Ни свет ни заря я вскакивал с постели и мчался на станцию Баб альЛок, чтобы успеть к поезду. На станции Дар ас-Салям входила она. Стоило только мне завидеть издали, как она энергичной походкой идет по платформе, и мир расцветал всеми цветами радуги: зелеными становились поля и нильская вода в час заката, непередаваемо вкусным "араксос"1 у уличных торговцев, а уж про тертую фасоль, которую мы ели, когда выходили в перерыв вместе пообедать, и говорить нечего. Все, буквально все вокруг, вернуло вновь свой цвет, запах, свое прежнее звучание... Стоим, бывало, в вагоне, кругом давка, теснота, но нам ни до кого нет дела. Мы одни; в своем, особом мире... Или глядим из окон поезда на ребятишек, играющих в школьном дворе, на тележки с аккуратно разложенной на них зеленью, на освещенные утренним солнцем окна проносящихся мимо домов... Случайное прикосновение ударяет будто током — и улетает прочь моя тоска и ощущение одиночества и страшная память о холодных казематах, и вдруг оказывается, что частица моей души, та самая, которую я уже считал потерянной навсегда, вновь со мной, вернулась вместе с появлением Амины.
1 Араксос - популярный в Египте ягодный напиток.
...Душистый летний вечер. Мы неторопливо идем по пустынной платформе. Внизу, у лестницы, ребятишки играют в классики. Темно-зеленые блестящие кучи арбузов, запоздалые покупатели, толпящиеся у лавок... Мы проходим по узкой улочке, между двумя рядами деловито гудящих примусов и останавливаемся возле невысокой деревянной калитки. Амина толкает ее рукой — входите! Короткая дорожка, в конце которой в темноте белеет лестница. Щелкает задвижка. Вспыхивает свет, и я оказываюсь в комнате. Простая обстановка — книги, два кресла, тахта, стол. Светлые стены, яркие цветные занавески. На белом квадрате стены напротив двери картина — крестьянка ткет ковер.
— Садитесь! — она кивает на кресло. — Есть будете? Могу предложить простоквашу собственного изготовления, брынзу, яйца, хлеб, чай... Пока я буду накрывать на стол, можете, если хотите, прилечь, вот здесь, на тахте...
— А вы будете со мной есть?
— Разумеется.
Она исчезла в другой комнате и вскоре появилась с небольшим подносом. Накрывала она на стол не очень ловко, и я подумал, что в этом доме не очень-то часто принимают гостей. Но мне она, по-моему, была искренне рада — угощала, хлопотала изо всех сил, стараясь угодить, и нисколько не смущалась присутствием в ее доме мужчины в столь поздний час. И мне было с ней легко и просто. Давно уже нигде я не чувствовал себя как дома...
— Когда-нибудь, когда вы придете днем, мы поднимемся наверх, и я покажу вам свою мастерскую. Я очень люблю рисовать. С удовольствием бы не занималась ничем другим, но что поделаешь, жизнь заставляет... Столько замыслов, просто руки чешутся — а приходится рисовать мебельные эскизы. Нет, я не хочу сказать, что эта работа мне противна. Приятно сознавать, что твой труд приносит людям какую-то радость. И все равно, это не моя стихия, вы меня понимаете? Обидно все-таки — окончила художественный факультет, считалась способной... А может, я тоже могла бы стать всемирно известным художником!.. Такие вот дела... Не знаю, может, надо быть смелее, плюнуть на все да и бросить работу. Я долго об этом думала, несколько раз была почти готова — и в последний момент каждый раз останавливалась. А жить на что? Жалованье — мой единственный источник существования. Можно еще, конечно, выйти замуж за состоятельного человека. Но этот вариант не для меня... Да нет, мужчина органически не способен воспринимать женщину как равную, даже жену, хотя она наравне с ним несет все тяготы жизни. А уж тратиться ради жены на какую-то блажь вроде живописи? Да вы что!.. Нет, художникам у нас совсем нелегко. Вся надежда на меценатов... — Она погрустнела и задумалась о чем-то своем, но тут же спохватилась: — Ну а вы? Теперь ваша очередь...
— Да поздно уже, четвертый час. Я должен идти. Как-нибудь в другой раз...
— А зачем вам уходить? Из дома вам добираться до работы долго, а тут — рядом. Оставайтесь ночевать. Утром позавтракаем вместе — и на поезд...
Я смутился. И не потому, что ее приглашение было так уж неожиданно, а потому, что эта женщина оказалась смелее меня и не побоялась первой, отбросив все условности, взглянуть правде в глаза и назвать вещи своими именами. Надо было что-то отвечать.
— Вообще-то, конечно... — промямлил я. — По правде говоря, я бы с радостью остался у вас навсегда!..
— Так что же вы не скажете об этом прямо?..
— Ну, знаете... Как-то неловко... Не принято...
— Не принято, скажите пожалуйста! Это уж мне решать, принято или не принято... А помните, как вы заговорили со мной прямо на улице — это что, принято? Я же не оттолкнула вас, даже встретиться с вами согласилась. То-то и оно! А поведи я себя тогда как принято — мы с вами так и не узнали бы друг друга... В общем, там, в спальне, есть вторая кровать, можете спать на ней...
— А здесь, на тахте, нельзя?
Она смерила меня насмешливым взглядом.
— Как хотите. Но на кровати, по-моему, удобнее, там хоть сетка от москитов есть. А впрочем, ваше дело. Только смотрите, как бы не закусали...
II
...Вот уж никогда не думал, что придется мне сидеть на скамье подсудимых, да еще по обвинению в убийстве! Человек я по натуре мирный, не агрессивный. Конечно, приходилось в жизни драться и мне. Ну, скажем, с полицией в студенческие годы или с правыми экстремистами. Эти, бывало, против нас и с ножами шли. Еще случалось, что по ночам во сне я с наслаждением лупил по морде какого-нибудь ненавистного мне человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21