Любопытные взгляды и неумеренные восторги одних, перешептывание, удивление и откровенный испуг других... Нескончаемый поток желающих поздравить лично. "У гроба покойного собрались родные и близкие"... И конечно, слухи! О, эти слухи! Оказывается, руководство нарочно подослало меня к бастующим, чтобы выявить зачинщиков. А что уволили меня, так это для маскировки. Кончилась забастовка — вот и вернули. Других-то, кого по-настоящему уволили, не вернули!
Но это еще цветочки. Дальше оказалось, что я негласный агент отдела общественной безопасности, который сам и распространял подобные слухи. Мол, что, брат, торжествуешь? Думал, твоя взяла? А мы тебе нервишки потреплем, а мы тебя — грязью, грязью, да так, что люди от тебя шарахаться станут..." Ничего, уйдешь! Как миленький уйдешь, сам убежишь, не выдержишь.
С тяжелым сердцем возвращался я в тот день домой. Все, ну буквально все, за что я ни возьмусь, рушится. Победа оборачивается поражением, удача — провалом... Почему!
Амина сидела на диване; холодное лицо подчеркнуто спокойно, но в глазах отчаяние и бессильная ярость. Едва взглянув на нее, я понял — узнала!
Ну и пусть. Как будет, так и будет. Все, выдохся. Больше не могу. И не хочу. Не хочу оправдываться, доказывать что-то — нет у меня больше сил. Руки, ноги как свинцовые... А она все говорит, говорит... Солнечный зайчик прыгает по полу... Ботинки у меня грязные, не грех бы почистить... Зря она отпустила длинные волосы, раньше было лучше. И глаза подкрашивать ни к чему — совсем другой человек... Расстанемся? Пожалуй. Это теперь несложно, ведь нас не связывает уже больше ничто... Потом я, кажется, кидал в чемодан какие-то вещи, потом стоял на ступеньках лестницы и глядел на пустынную улицу и бездомную собаку, которая поплелась было мне навстречу, но передумала и убежала... Потом Амина что-то сказала, я машинально достал из кармана ключ, отдал ей, подумал, какие у нее холодные руки. После этого — провал, помню только деревянную скамейку в вагоне метро-Круглый стол, поблескивают на солнце серебряные приборы. Я потянулся в кресле, зевнул и закрыл глаза. Тихие шаги рядом — Джафар!
— Доброе утро, Джафар. Утренние газеты еще не приносили? — Он скользнул к телефонному столику и подал мне газеты.
— Что будете завтракать?
— Кофе с молоком, тосты, сметана, джем, апельсиновый сок... На двоих. — Я оглянулся, но он уже исчез. Никогда не слышу, как появляется и исчезает этот призрак, даже дрожь пробирает. Я поплотнее запахнул халат. За раскрытым окном Нил, уже окрасившийся зимней голубизной... Голос Рут за дверью, ее шаги, и вот она сама влетает в комнату и разом заполняет ее всю своей буйной, бьющей через край жизнерадостностью. Не перестаю удивляться щедрости, с которой она мне себя отдает. Мужчина, как бы он ни любил, на подобное не способен: тому, кто привык только брать, искусство щедрости дается не так-то просто. Но я испытываю к ней чувство огромной благодарности, я люблю ее и не скрываю своей любви, я не стыжусь обнажать перед ней свое обезображенное шрамами тело... С ней я становлюсь, каким был когда-то в далекие-далекие годы, — неопытным юнцом, наивным и чистым. Отброшены все условности, все унизительные подозрения и пошлые уловки, столь обычные в отношениях между мужчиной и женщиной. Мы любим друг друга, нам хорошо, мы счастливы тем редким неподдельным счастьем, которое приходит к человеку, когда он идет навстречу своему чувству с поднятым забралом, не вооруженный ни злобой, ни ложью...
Тоскливой и нерадостной стала теперь моя работа в компании "Фивы". Невыносимо видеть, как люди тебя избегают, ловить на себе осуждающие взгляды, постоянно слышать о себе все новые и новые сплетни. Надо уходить, я понимал это с каждым днем все яснее. Да и ради чего мне здесь оставаться? Даже Сайда больше нет, нашел себе работу в Асуане и уехал. С того вечера, как он заходил к нам домой, я его больше не видел и, надо сказать, не горю особенным желанием увидеть, тем более теперь. Амина по-прежнему на своей фабрике, там же, в Хелуане, того и гляди, столкнемся где-нибудь на дороге. Что тогда? Нет, надо уносить отсюда ноги. Бот только куда? Как выбраться из западни, которую устроил себе сам? Опять просить Рут? Нечего сказать, красиво получается: не успел толком поработать на одном месте, а уже клянчит другое. Нет, это исключено. Разбаловался, братец. Знаешь, что есть запасная лазейка, вот и валяешь дурака. "Рут, помоги в этом, Рут, помоги в том..." Спекулируешь на любви, делишки свои устраиваешь? Мало тебе, что живешь в ее доме, как альфонс, наслаждаешься чужим комфортом? Ничтожество, даже Джафар тебя презирает. Хорошо еще, что рядом Рут с ее умом и тактом. Ни жестом единым, ни взглядом не дает почувствовать, что ты ей всем обязан. "А разве на моем месте ты поступил бы иначе?" — вот и вся ее логика. Крыть, как говорится, нечем.
Я привязался к ней так сильно, что порой мне кажется, мы с ней одно существо. Если ее долго не бывает дома, я не нахожу себе места. Заслышав, как поворачивается в двери ее ключ, бегу ей навстречу, будто мы не виделись тысячу лет. По вечерам она много читает, обрабатывает собранные днем материалы, возится со своими магнитофонными записями. Глядя на нее, и я с удивившим меня самого рвением снова засел за монографию. Мы часто и подолгу спорим, и это тоже по-своему полезно: она ведь смотрит на вещи своим, не привычным мне "иностранным" взглядом и то, что прежде казалось мне незыблемой истиной, теперь нередко вызывает сомнения. Вот только политики мы стараемся не касаться — тут всякие споры неизменно кончаются ссорой.
Итак, я решил не поднимать с Рут разговор о работе. Но решить-то я решил, да не учел, что за это время мы так хорошо научились читать мысли друг друга, что утаить одному из нас что-нибудь от другого стало практически невозможно. И Рут заговорила со мной о работе первая. Дело было вечером, мы как раз собирались спать.
— Халиль, я все хочу тебя спросить... У меня такое впечатление, будто тебя в последнее время что-то гнетет. Подавленный какой-то ходишь, невеселый. В чем дело? Только не вздумай отнекиваться, меня не проведешь— я тебя уже достаточно хорошо знаю...
Она поймала меня врасплох. Лгать не имело смысла.
— С работой не ладится... Боюсь, мне все-таки придется оттуда уйти.
— Ничего не понимаю! — Она присела ко мне на кровать. — Вот так вдруг, сразу? А что случилось? Ты мне ничего не говорил...
— Да какое там — вдруг! С самого начала совершенно невозможная обстановка: в глаза льстят, а за спиной шушукаются, злословят. До того дошло, что я просто стал бегать от людей. Сижу целый день в своем кабинете, один как сыч...
— Ну, что злословят, так это понятно: тебя уволили, а ты всем назло вернулся, да еще по приказу сильных заступников. Брось, не обращай внимания. Будь выше этого...
— Но пойми, меня это выводит из состояния равновесия. И потом, я еще не все тебе сказал: главное, большинство из них считает, что я агент отдела безопасности, "стукач". Ну, короче, шпион я, понимаешь?
Она вдруг побелела, и я почувствовал, как она опять ускользает в свой загадочный мир, будто торопится спрятаться там, укрыться от моих слов, которые почему-то привели ее в ужас. Невидящий взгляд, обращенный куда-то внутрь себя... Одно мгновение — и рядом сидит чужое, незнакомое мне существо. Что за чертовщина!
— А ты уверен, что тебе не мерещится? Может, ты просто излишне мнителен?
— Да ты что? Со всех сторон только это и слышу! Хороша мнительность — что ни день, то новые слухи, будто специально подливают масла в огонь. Кого ни встречу, в глазах один вопрос: а правда, что вы...? То болтают, будто у меня родственник — влиятельное лицо в министерстве безопасности, то будто я сам давно уже состою у них на службе и в прошлый раз тоже "заложил" своих товарищей, потому и вышел из тюрьмы раньше срока... И что направили меня сюда на работу тоже оттого, что согласился "стучать"... Говорю тебе, это продуманная кампания! Кому-то наверху я стал поперек горла, вот и натравили на меня отдел безопасности. Это их работа, по почерку видно... А ты — мерещится!
А у нее, оказывается, есть морщины, почему-то раньше я никогда их не замечал. Она ободряюще жмет мне плечо — мол, держись, парень, не раскисай!—но на лице ее нет привычной уверенности.
— Ты извини меня, Рут, я не хотел... Но ты ведь сама затеяла этот разговор, а я — я не стал тебе врать... Я огорчил тебя? Ну прости, прости... Я же не думал, что ты примешь это так близко к сердцу... — Я притянул ее к себе, и она, как обиженный ребенок, доверчиво уткнулась носом мне в плечо.
— Пустяки, не обращай внимания... Есть вещи, о которых невозможно говорить спокойно. Но я сейчас не об этом. Как я понимаю, оставаться на этой работе ты больше не можешь. Значит, будем подыскивать тебе новую. Только теперь уж давай без эмоций. Хватит с нас скоропалительных решений... Впрочем, одна идея у меня уже есть.
— Какая?
— Не пойму, хоть убей, почему для тебя свет клином сошелся на работе в египетских учреждениях? Ты же так никогда не развяжешься со своим прошлым, вечно будешь таскать этот хвост за собой. Но это же глупо, особенно теперь! Ты погляди, в стране столько иностранных компаний. Уж тут-то в моих силах подобрать тебе работу действительно по душе.
Работать у иностранцев? Мда... Но, с другой стороны, хочу я того или нет, они реальность, и с каждым днем их становится здесь все больше и больше. А мне нужна работа, нужны деньги. И я хочу ездить, путешествовать, хочу увидеть мир. Кто, как не Запад, с его возможностями даст мне это? Египет? Да здесь я просижу взаперти до конца своих дней и буду вечно чувствовать себя как мышь в мышеловке. Может, в самом деле права Рут? Почему бы не подрядиться к иностранцам?
— И что же конкретно ты предлагаешь?
— Ну, например, ты мог бы работать у моего мужа... Он связан с крупными компаниями по экспорту лекарственных препаратов. Практически это твоя область.
По-моему, она спятила. Работать у ее мужа, мне?!
— Рут, подумай, что ты говоришь. Мне работать у твоего мужа? Мне?!
Она еще и смеется!
— А что? Ах да, я совсем забыла, с кем имею дело. О, этот Восток! Скажи, пожалуйста, а что в этом предосудительного?
— При чем здесь Восток! Я просто не понимаю: как при наших с тобой отношениях я смогу работать у твоего мужа?
— А что тебя конкретно не устраивает? Работа или отношения?
. Вот ведь куда гнет, чертовка! Я чувствую себя в дураках.
— Все зависит от того, как на это посмотреть. Если ты считаешь наши отношения ошибкой, то никакая работа не убедит тебя в обратном.
— Да, но мне же придется иметь с ним дело, общаться с ним! Как я смогу глядеть ему в глаза, когда я сплю с его женой!
— А если я тебе скажу, что он ничего не имеет против?
— Рут, ты в своем уме? Или ты надо мной просто издеваешься? Уж не хочешь ли ты сказать, что он во все посвящен и наши с тобой отношения для него не секрет?
Неслыханный цинизм! И как только я раньше в ней этого не замечал! Но всему есть предел, с меня довольно... Я уже открыл было рот, чтобы высказать ей все это, как вдруг замер на полуслове. Что такое? Ее будто подменили: лицо напряглось, застыло, недавняя улыбка сменилась гримасой отвращения.
— Испугался за свою дражайшую особу? — Она недобро усмехнулась. — Успокойся, ничего я ему не говорила. Просто много лет тому назад мы с ним условились... Не знаю, как тебе это объяснить, все равно ты не поймешь... В общем, хоть мы и состоим с ним в браке, у каждого из нас своя личная жизнь. Каждый живет, как ему заблагорассудится, делает, что хочет, и не вмешивается в дела другого. Вот и все.
— Тогда почему вы не разведетесь?
— Это долгая история. Когда-нибудь я тебе все объясню. Только не сейчас...
Что же это получается? Он ее официальный муж и, судя по всему, таковым и останется, а я? Мне, стало быть, отводится роль мальчика для удовольствий, так, что ли? Какая мерзость. Вот оно, прогнившее западное общество с его подлой моралью. Да, но а ты-то сам чем лучше? Прошлое свое растоптал, Амину предал, сына бросил. Очертя голову бросился в объятия какой-то американки. А ты уверен, что она и тебя не водит за нос?
— Засомневался? Не спорь, я же вижу. Да, невеселая она, наша женская доля, вечно нас в чем-то подозревают... А ты подумал, каково было мне, когда ты жил с Аминой? Но ведь я тебе, между прочим, ни слова не сказала. И когда ты ушел от нее ко мне, тоже не испугалась и ни перед кем не стала таиться. Чего мне бояться? Пожалуйста, смотрите — вот человек, которого я люблю и которому открыла все — и дом, и душу. И я не требовала, чтобы ты пробирался ко мне потихоньку, как вор. И все делала, чтобы тебе было хорошо, чтоб ты был счастлив. И о себе не думала, первая мысль - всегда о тебе. А ты? Это ж надо, ревновать меня вздумал. К кому? Эх, Халиль, Халиль... Ничего-то ты не понял... Ничего!
Кажется, я опять свалял дурака. Она обиделась, это ясно — вон, сидит нахохлившись, как грустная птица, даже не глядит в мою сторону. И вдруг...
— Ну так что, устраивать тебя на эту работу или нет? Берусь уладить все за две недели. Завтра же напишу ему в Париж, и, если он согласится, рванем туда вместе. Ну как?
Да, с ней, как говорится, не соскучишься! В жизни не встречал человека, который с подобной легкостью решал бы все жизненные проблемы. Вот уж воистину хозяйка своей судьбы. Впрочем, мне бы ее возможности, и я бы тоже... Э, нет, врешь, тут еще и голову другую иметь надо - такую, чтоб мыслила раскованно, свободно, без оглядки. А это уж, извините, продукт иного воспитания, иного общества... Да, с такой женщиной не страшно идти хоть на край света. А что, и пойду! Боже, да неужели все, о чем она тут говорит, возможно? И мы сядем в самолет, и взмоем под облака, и я увижу берега Сены, и буду бродить по парижским бульварам, и покупать книги у букинистов, и сидеть в кафе, и слушать современную музыку, и пить шампанское, и ... ? Невероятно!
В Париже мы провели десять дней. И с мистером Харри-соном встречались целых четыре раза. И дома у него побывали. Высоченного роста, до невозможности приветливый господин. Белозубая улыбка не сходит с лица, на котором всего в меру и все безукоризненно правильной формы —нос, губы, глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21