»
В этот день, когда Осеп бродил по городу, три его товарища, три члена ревкома, ждали в кабинете. Двое сидят, а третий нервно расхаживает по комнате. Те, что сидят,— в солдатских шинелях, а третий — в кожанке и
кожаной шапке —похож на машиниста. Он волнуется, сердито жестикулирует и громко говорит, а двое других, поглядывая на лежащую перед ними только что полученную телеграмму, молча слушают.
— Будьте снисходительны после этого!—говорит товарищ в кожаной куртке, не обращаясь ни к кому из присутствующих, громким, взволнованным голосом, пересыпая свою речь русскими словами.
— Нет, к ним нужно относиться беспощадно. Вот вам результаты слабости. Если бы в Ереване были беспощадны, сегодня не было бы этого восстания. Понимаете? Мы слишком церемонимся с ними... Понимаете?
Двое в шинелях в душе соглашаются с Сергеем. Конечно, в это тревожное время нужно быть решительным, беспощадным. Они уважают Сергея за революционный темперамент, решительность, смелость и всегда с интересом слушают, хотя речь его представляет собой смесь русского языка с местным наречием.
Двое в шинелях — члены ревкома — местные жители, бывшие солдаты. Побывали они на многих фронтах: в Перемышле, на Карпатах, в Эрзеруме, отступали с армией из Сарыкамыша, но не варились в гуще революционных событий, не видели гражданской войны, и потому Сергей, который принимал участие в гражданской войне в России, видел своими глазами Ленина, слушал его выступления,— по нраву им. Они преклоняются перед его авторитетом, хотя в то же время находят, что Сергей слишком вспыльчив, излишне строг, и больше уважают председателя, товарища Осепа. По возрасту он значительно старше их,"хорошо разбирается во всем, не любит лишних слов, деловой, поступает всегда обдуманно, а главное — не так горяч, как Сергей. Товарищ Осеп... Они невольно спрашивали себя, как отнесется он к делу своих шуринов. Они, как и Сергей, были возмущены преступной деятельностью братьев Асланян, но при мысли, что у арестованных есть дети, им становилось не по себе. Будь они холосты, тогда черт с ними. Однако, представляя себе ужасные последствия восстания (если бы осуществилась их «программа», как говорил Сергей), они гневно стискивали зубы. Что и говорить, «те» безжалостно уничтожили бы всех большевиков. Товарищи детства братьев Асланян, они припоминали в эти ми
нуты их скрытность, хулиганские выходки. О, если бы их дело увенчалось успехом, они не пощадили бы никого!
В телеграмме говорилось, что Ереван в руках восставших дашнаков! Надо проявлять исключительную бдительность к местным дашнакам, быть готовыми ко всяким неожиданностям и случайностям. Малейшую попытку к восстанию надо беспощадно подавлять в самом ее зародыше. Вот в чем смысл немногих слов телеграммы! И вот теперь они ожидали прихода председателя, чтобы обсудить положение и выработать практические меры. Но председатель, неизвестно почему, опаздывал. За ним уже послали милиционера, а его все еще нет.
— Товарищ Осеп что-то запаздывает,— заметил один из товарищей в шинели.
— Наверно, арест Асланянов подействовал на него,— усмехнулся Сергей.— Мне говорили, что они ему приходятся шуринами, так ли это?
— Да.
— Зачем же мы отложили до сегодняшнего дня это дело,— продолжал Сергей.— Почему ночью не покончили с ними? Ясно, что они контрреволюционеры. Это совершенно очевидно. Пытались устроить переворот и перебить нас всех. Не так ли, товарищи? А мы? Что делаем мы? Вместо того чтобы немедленно расстрелять, посадили их в тюрьму: прохлаждайтесь, мол, придет контрреволюция и освободит вас. Это возмутительно! Это преступное попустительство! Надо быть беспощадными... и решительными! А вы — подождем, да подождем!—кипел Сергей. Он продолжал ходить взад и вперед, то и дело поправляя револьвер.— Подождем! Чего нам ждать? Контрреволюции?
Сергей круто повернулся и гневно посмотрел на товарищей, ожидая ответа.
— Товарищ Сергей, когда мы говорили «подождем», мы хотели расследовать как следует...— заговорил один из них.
— Чтобы все было законно,— добавил другой.
Сергей вспылил.
— «Законно», «законно»... Верно, и Осеп думает так? Нет! Я думаю, надо кончать с этим, пока не поздно. И это подействует... Понимаете?
«Конечно, вина арестованных налицо,— рассуждали члены ревкома,— их надо расстрелять, но ведь у них жены, дети, мать. Эх, если бы мы их не знали, не были с ними знакомы!..»
— Я понимаю Осепа,— продолжал Сергей.— Ему, я думаю, тяжело принимать участие в этом деле. Ведь как- никак они ему родня. Предложим ему не участвовать в следствии, вынесем решение сами. Я понимаю его положение, и вообще...
Товарищи молчали. «Расстрелять!»
В эту минуту вошел председатель.
— Что за телеграмма?—резко спросил он, поздоровавшись кивком головы.
Ему протянули листок бумаги. Осеп быстро прочел, сжал губы, отбросил телеграмму и сел на свое председательское место.
— Я так и думал,— заговорил он сдержанно и сухо, пытаясь расстегнуть воротник кожанки.— Да, я так и думал.
— И потому,— взволнованно проговорил Сергей, круто повернувшись к нему,— мы должны быть беспощадными ко всем контрреволюционерам. Нужно дать им такой урок, нужно их так проучить, чтоб они больше не осмеливались!..
Осеп понял.
— Что выяснилось по делу братьев Асланян? —обратился он к Сергею и сейчас же подумал о жене.
— Что выяснилось? —Сергей посмотрел искоса на председателя и продолжал:—Выяснилось, что все наши предположения были правильны. Они действительно имеют связь с повстанцами. Я не сомневаюсь, что они здесь уже подготавливали восстание.
Осеп задумчиво слушал Сергея, слегка прикусив губу. Члены ревкома смотрели на Осепа и ждали, что он скажет. Но он упорно молчал.
— Разумеется,— продолжал Сергей,— мы должны расследовать это дело и вынести справедливый приговор. Но я должен сказать еще и другое. Я предлагаю расследовать это дело сегодня же. В первую очередь. А если вам, товарищ Осеп, почему-либо неудобно...
Осеп смутился, но все же спросил:
— Что вы имеете в виду?
— То, что они ваши родственники, и вообще...
— Да, товарищ Осеп,— заговорил один из товарищей,— если...
Осеп не ответил, лишь снисходительно улыбнулся уголками рта. Все переглянулись и почувствовали неловкость.
Час спустя пришел председатель политбюро товарищ Мелик. Он был в сибирской шапке-ушанке, кожанке и в высоких сапогах. За ним явился с кипой бумаг следователь, товарищ Аршак. Пришел и секретарь комитета товарищ Бено. Началось следствие по делу братьев Асланян.
У Виргинии все валилось из рук. Она бесцельно ходила взад и вперед, с нетерпением ожидая Осепа. Уже прошло время обеда и обычный час его возвращения. «Что случилось? Почему он так запоздал?» — тревожилась Виргиния. Она несколько раз выходила на улицу или высовывала голову из окна и подолгу смотрела в ту сторону, откуда должен был появиться Осеп. Трудно было вынести эту неизвестность. Ей хотелось узнать что-нибудь о судьбе братьев, чтобы тут же сообщить родным и хоть немного успокоить невесток. Самой Виргинии неудобно идти, потому что как с Осепом, так и с ней братья были в ссоре, и не только братья, но и их жены. Поэтому, если она пойдет к ним, то рискует подвергнуться нападкам, проклятиям и оскорблениям невесток. Она хорошо знала, какие они сварливые. Довольно было им увидеть ее, чтобы посыпался град ругательств... И наконец — неудобно идти в отцовский дом, принимая во внимание служебное положение Осепа.
Так думала Виргиния. А на дворе бушевала вьюга, ветер жалобно выл, проносясь по улицам. Эти неумолкавшие завывания навевали еще большую тоску и беспокойство. Что случилось с Осепом? Куда он девался? Почему запаздывает? Можно себе представить, как волнуются там дома... Виргиния все еще ходила из угла в угол, когда снова пришла мать и еще с лестницы начала своим грубым мужским голосом:
— Что это за порядки, дочь моя? Отправила твоим братьям передачу, а «те» не принимают! Где это вида
но? Ты ничего не узнала? Что они такое сделали? А? Я совсем растерялась... Не пойму, что это за дела такие творятся! Мало того, что арестовали, теперь и передач не принимают...
Старушка говорила охрипшим, прерывающимся от долгой ходьбы и усталости голосом, покачивая головой, как маятником. И каждое ее слово казалось Виргинии укором.
«Не приняли передачу? Что бы это могло означать? Почему? Ведь так поступают только с теми, кого высылают или... кого собираются расстрелять...»
Скрывая свое волнение от матери, она принялась уговаривать ее:
— Зачем ты пришла? Почему вы напрасно беспокоитесь? Я поговорила с Осепом, расспросила его и он сказал: «Расследуем, выясним дело, будьте спокойны, ничего серьезного нет» (последние слова она уже добавила от себя).
Виргиния успокаивала мать, но одна неотступная мысль все время сверлила мозг: «Почему не приняли передачу?»
— Конечно, когда расследуют дело, их освободят,— продолжала она.— Зря не будут держать в тюрьме. Это ничего, что передачу не приняли... Голодными не оставят. Накормят, как и всех...
— Да?— воскликнула старушка, успокоившись, что детей ее не оставят голодными.—Дай бог! Пусть сами накормят, но чтоб голодными не оставили,— продолжала она, качая головой.— А говорят, будто дело серьезное, потому и не приняли передачу. Или — кто их там знает — должны отправить их в Ереван, потому что... Ну, да мало ли что болтают. Не пойму я, ничего не пойму. Слушай, дочь моя...
Виргиния снова говорила, что ничего опасного нет, что мать напрасно второй раз совершила такой длинный путь; посоветовав ей вернуться домой, она обещала все разузнать и известить их.
— Мне уйти?—нерешительно спросила старушка.— Ведь невестки-то там совсем извелись. Что же мне им сказать?
— Скажи, чтобы не беспокоились. Ведь их только этой ночью арестовали, значит, сегодня не освободят, не
так-то скоро это делается. Сперва надо расследовать дело, если не сегодня, то освободят завтра или послезавтра, долго держать не будут.
Виргиния хотела было сказать: «Пока Осеп здесь, им ничто не угрожает», но не решилась и промолчала. Кто знает, будет ли Осеп защищать, поддерживать их?
— Говоришь, через несколько дней освободят?.. Да? Дай бог, дай бог, чтоб это было так,— вздохнула старушка,— чтобы бог услышал твои слова! А то ходят такие слухи, что у меня сердце разрывается... Ах, сколько раз я говорила им: «Дети мои, не ваше это дело, развяжитесь с этой партией, она вам не принесет пользы». Разве не так вышло? Нет, не послушались меня, заупрямились... Ну, а теперь, что мне делать? Говоришь — пойти мне, да?..
— Да, да, иди себе с миром и невесткам скажи, чтоб не беспокоились.
Виргиния проводила мать...
«Почему не приняли передачу?..»
Наверное, Осеп об этом не знает... Что это означает? Совершили какое-нибудь тяжкое преступление?! Сколько уже думала Виргиния об этом и каждый раз приходила к заключению, что, как бы велика ни была вина ее братьев, Осеп не оставит их. Ведь он пользуется таким авторитетом, что довольно одного его слова, чтобы их спасти. Никто без него не сделает и шагу, всегда спрашивают его мнение. Как бы братья ни ненавидели Осепа, все же он не позволит, чтобы с ними обращались так, как с другими. Виргиния была убеждена в этом, но ее все-таки неотвязно занимал вопрос: в чем вина ее братьев и почему не приняли передачу?
Виргиния пережила долгие часы тревожного ожидания, пока наконец муж не вернулся домой. Был поздний вечер. Половина города уже спала. Осеп вошел усталый, разбитый. У него был мрачный, озабоченный вид. Виргиния еще с лестницы услышала его шаги и быстро выбежала навстречу.
— Ну, чем кончилось? Что решили?— нетерпеливо спросила она, с тревогой всматриваясь в лицо мужа.— Ты устал, да?— продолжала она осыпать его вопросами.— Почему не отвечаешь? Скажи, что выяснилось? Расследовали?
— Да,— нехотя ответил Осеп.
— Ну? Что же выяснилось?
Осеп молчал. Он достал из кармана кожанки какую- то бумагу и присел к столу. Виргиния схватила его за руку и так и впилась в него глазами:
— Ну, скажи же, почему молчишь? Скажи мне правду! Не бойся! Я многое передумала, много поразмыслила за это время. Не бойся, я ничего не испугаюсь, ничто меня не ужаснет, и обморока со мной не случится. Виновны они в чем-нибудь? Или... Ну?..
Осеп неохотно оторвался от бумаги.
— Да, не без этого.
— Неужели? Хорошо. Так в чем же их вина? Ну? Почему ты молчишь? Ну, хорошо. Допустим, что виноваты. Ну, а дальше что вы сделали? Что решили?
— То, что было нужно.
— То есть?
— Наказали преступников по заслугам.
— Ты шутишь. Я не могу поверить, чтобы они совершили что-либо такое, и вы...
— Да, совершили, и притом скверное дело!— Осеп вдруг заговорил холодным, сухим, как будто не своим голосом.
Легкая улыбка недоверия застыла на губах Виргинии, и она почувствовала какой-то ужасный холод. Казалось, будто ледяная рука сжала ей сердце. Рядом с нею стоял чужой человек, который не хотел понять ее и которого она сама не понимала. По голосу мужа она почувствовала, что случилось что-то страшное, что ее братьев обвиняют в тяжком преступлении.
— Их вина? — спросила она прерывающимся голосом.— В чем же их вина?
Осеп молчал. Его молчание показалось Виргинии зловещим.
— Вы их уже осудили?—спросила она растерянно.
— Да!
Виргиния переступила с ноги на ногу, тяжело вздохнула. Она хотела было спросить:. «Какое наказание?» — но испугалась, что ответ будет ужасным, ц поэтому, собрав весь остаток духа и всеми силами внушая себе мужество, неуверенно спросила:
— Расстрелять?
Снова, как сталь, прозвенел голос Осепа:
— Да!
Это «да!» было похоже на удар молота, который, казалось, с сокрушительной силой опустился на голову Виргинии. Но Виргиния не дрогнула. Осталась стоять, только замолкла. Она была поражена. Была застигнута врасплох.
— А что сказала тебе твоя совесть?—глухо спросила она, не сводя с лица мужа того же испытующего взгляда.
Осеп поднял глаза.
— Моя совесть спокойна,— ответил он твердо.
1 2 3 4