Они пытаются перевернуть один другого. Я этого не вижу, просто догадываюсь о происходящем по скрежету металла.
Вместе с пехотой я продвигаю вперед и свои минометы. Вдруг увидел наш звездный танк. Он горит. Чуть поодаль лежит в снегу танкист. Убит и уже наполовину обгорел. Я вспомнил его невысказанную симпатию к Шуре. Где она, Шура?
Весь день стоим на одном месте. Мне приказали перевести огонь минометов на западную окраину разрушенной деревушки.
— Мы уже завладели ею,— сказали по телефону из штаба.— Надо предупредить контратаку немцев.
Я выполняю приказ. Но вот следует новый:
— Бей по деревне. Там враг!..
Деревню мы заняли только на следующее утро. Самой деревни, как я уже сказал, нет. Только на топографической карте остались жить школа, триста девяносто дворов и прочее хозяйство. За одни сутки деревня шесть раз переходила из рук в руки. Целых шесть раз...
У меня в глазах обгорелый труп танкиста...
Вечер. Устраиваемся в занятых нами немецких землянках и блиндажах. В них сухо, тепло и удобно. У бывших хозяев были даже постели: вон частью остались и свешиваются с деревянных нар. А мы о такой роскоши давно позабыли. По всему видно, что даже в полевых условиях фашисты не были лишены известных удобств. Но это и понятно: почти вся Европа ведь у них в лапах.
В полночь мы снова на марше. Нельзя упустить хвост отступающего противника и дать ему укрепиться на новых рубежах.
Надо сказать, сопротивляется противник отчаянно. Временами та или иная небольшая его часть навязывает нам довольно длительные и нелегкие бои.
Гитлеровцы крупными соединениями предприняли контрнаступление на освобожденный нами участок. Мы были вынуждены занять оборонительные позиции.
Начались тяжелые кровопролитные бои.
Вскоре выяснилось, что штаб нашего полка попал в окружение. Поползли слухи, что, мол, полковое знамя захвачено противником и все мы этим опозорены.
К нам прибыл командир полка. Чувствовалось, что он очень взволнован, но не растерян. С виду был таким бравым, что даже показался моложе своих лет. В руках у него автомат, за поясом — гранаты.
— Ну, как вы тут, братцы?
Я знаю его очень хорошо. Человек он отважный и воин бывалый. Всегда собран и уверен. И сейчас тоже держит себя в руках. А вот его замполиту, Ерину, не позавидуешь. У него настроение — хуже некуда. И как иначе: воинская часть, потерявшая знамя, незамедлительно расформировывается и, словно бы ее и не было, всеми напрочь вычеркивается из памяти. А ведь у нашего полка славный боевой путь...
Я построил пятьдесят восемь моих солдат и, повернувшись к командиру полка, доложил:
— Мы готовы, товарищ полковник. Только прикажите!..
К нам присоединились еще сто человек пехотинцев, и через пять минут полковник вел нас туда, где, как предполагалось, могло быть знамя нашего полка — наша честь.
Зима, снег, туман...
Расчищая себе путь автоматами и гранатами, мы пробираемся глубоким снегом. Нам приданы танк и бронемашина. Они «ведут» нас.
Вот показалась ветряная мельница. Командир полка сказал, что штаб наш вместе со знаменем именно на этой мельнице и окружен немцами. Мы подошли довольно близко, когда враг открыл наконец огонь. Делать нечего, чуть подались назад. Рывки повторялись не раз. И вот мы вслед за танком уже у мельницы. Вокруг трупы немцев. На сыром полу мельницы, раскинув руки, лежит
убитый заместитель начальника штаба полка. Полегли почти все. В живых осталось только шестеро. Командир полка схватил за плечи нашего знаменосца:
— Где знамя?
— Знамя?— ошалело глядя на него, потрясенный неожиданной подмогой, переспросил знаменосец.— С нами оно, вот...
Он распахнул полушубок и вытащил знамя, которое прятал на груди. Командир полка лицом зарылся в красные складки шелка. Мне показалось, что он плачет. Но нет, по лицу его течет кровь. Он ранен в голову. Его срочно эвакуировали в тыл.
Братья Буткевичи — Витя и Федя — близнецы. Они питомцы наши, сын^>1 полка. Им по одиннадцать лет. Совсем еще малы. Но солдатики — честь по чести. Я никак не научусь различать их, очень уж они схожи. Вот и сейчас вижу со своего НП, как один из них барахтается в снегу. На спине у него телефонная катушка. Она вертится, и черный провод утопает в снегу. В снегу утопает и сам мальчонка, грудью пробивающий себе дорогу.
— Ты кто? — спрашиваю его.
— А вы кто? — отвечает он вопросом на вопрос.
Я закуриваю.
Мальчики эти, кажется, из Малой Вишеры. А может, и из Тихвина, где наш полк вел тяжелые бои еще весной сорок второго года. Они именно тогда и появились у нас.
— Как это случилось? — поинтересовался я однажды.
— Обыкновенно,— пожал плечами Витя, это был он.— Мы потеряли отца и мать. Их, наверно, убило. Вот и стали с братом солдатами...
Он уходит, за ним тянется телефонный кабель. Снег местами взрыт снарядами, местами окрашен кровью. Каждую секунду тут что-нибудь разрывается — мины, фугаски. Меня захлестывает злость, я оборачиваюсь и ору:
— Эй вы, фрицы! Не стреляйте, здесь ребенок...
Я еще целую ночь думаю о близнецах.
Лежу в санях. Они медленно трогаются. Я смотрю в небо. Вдруг слышу над собой голос:
— Не холодно, южанин?
Вот так номер — это же новый командир полка, подполковник Сафонов Павел Антонович. Я мигом спрыгну л с саней, вытянулся, готовый к докладу, но он остановил меня.
— Не надо,— сказал он и снова спросил: — Не холодно.
— Нет, не холодно, товарищ подполковник.
— Во всяком случае в санях спать не следует. Замерзнете.
Он улыбнулся. Три дня, как принял командование нашим полком этот грузноватый, лет пятидесяти человек. Шагает довольно тяжело.
Я иду рядом с ним, чуть отставая, как положено.
— Скоро выйдем к Нарве,— раздумчиво говорит комполка.— Надо беречь людей. На Нарве нам предстоят очень тяжелые бои.
Я снова на НП. Отсюда мне довольно хорошо видно расположение противника. Сами немцы появляются в поле зрения редко, но отчетливо просматриваются их позиции, валы укреплений, возводимые ими с большой поспешностью. Разглядеть все это мне помогает мощный полевой бинокль и стереотруба. Последнюю, хоть она и очень громоздкая, я всюду таскаю за собой...
— Здравствуйте, товарищ лейтенант,— слышу я снизу и вздрагиваю от неожиданности. Глянул —под деревом мальчонка.
— Вы что, не помните меня? — сердится малыш.
Помню! Конечно же помню! Только опять никак не
различу, кто это из близнецов. И одеваются они, как назло, одинаково. Это уж постарались полковые сапожники и портные, перешили из солдатского обмундирования. И как ладно все пригнано, любо-дорого смотреть. И эти красные звезды на ушанках, как язычки пламени.
Я спускаюсь с дерева. Тут, оказывается, не один, а оба брата.
— Здравствуйте, товарищи ефрейторы!..
Оба они — ефрейторы и очень сердятся, когда к ним обращаются не по уставу, а запросто: парень, паренек...
— Что вы здесь делаете?..
— Проверяем, в порядке ли телефонный кабель.
— В порядке,— говорю я.— Шли бы вы лучше домой.
Оба удивленно, в один голос, спрашивают:
— Домой?
Сгорел их дом. Этот заснеженный лес, эти окопы под холодным, бесприютным небом — вот сейчас их дом...
— Мы скоро будем сержантами! — говорит один из мальчиков.— А когда-нибудь и лейтенантами будем...
— Ну, вам и до генералов не мудрено дожить.
— А что ж! Вот только война не продлится так долго, чтоб до генералов нам дорасти.
— Верно, не продлится,— соглашаюсь я.
И хорошо, что не продлится! Милые мальчики, пусть это проклятая война кончится сию секунду! И пусть вы навсегда останетесь ефрейторами, только бы живы были.
Готовимся к новому наступлению. Прямо в окопах заседает штаб. Мы, офицеры, получаем боевое задание.
Командир полка вызывает братьев Буткевичей и приказывает им отправиться в санчасть и там дождаться его дальнейших распоряжений, пока не призовет их. Мальчики несказанно обижены.
— Не хотим мы...
— Приказ есть приказ! — разводит руками командир полка.— Вы люди военные, ефрейторы — звание имеете, значит, должны подчиняться приказу. И вам уже должно быть известно, что приказ обсуждению не подлежит.
— Но разве можно,— не унимаются мальчики,— приказать солдату, чтобы он не выполнял свой долг?..— В их голосах нет слез, только обида.— Мы хотим быть с вами!
— Не выйдет,— возражает командир полка.— Выполняйте приказ вашего командира!..
В глазах ребят столько досады, что кажется, вот-вот зальются горючими слезами. Выходит, их еще считают детьми, хоть и присвоили звание ефрейторов. И даже медалями «За отвагу» наградили... Никак они не могли с этим смириться...
Но нас ждут тяжелые бои. И командир полка прав. Разве может он взять с собой под пули, на смерть, этих мальчонок? Нет уж, пусть лучше пересидят с врачами. И там не безопасно, но все же...
Мальчики ушли.
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих свет детства.
ЛЕДОВЫЙ ПОХОД
Уже недели две будет, как мы ушли с левого берега Волхова. Там осталось бесчисленное множество могил: братские и одиночные. На каждом квадратном метре.
Люди, если вы когда-нибудь набредете на братскую могилу, знайте: мы вели здесь тяжелейшие бои, потеряли много убитыми и не всегда у нас было время похоронить их по-людски. А встретите одиночную могилу — это значит, что нам, солдатам, выдавались и относительно «легкие» дни.
Волхов — река большая. Начало она берет у озера Ильмень и, вобрав в себя воды мелких рек и речушек, впадает в Ладогу. И жизнью и кладбищем была для нас эта река. Сколько людей унесла синеводная!.. И сколько рыбы дала нам на прокорм... И еще... И больше ничего. Только это.
Прощай, Волхов. Помяни нас добром. Мы сделали все, чтобы воды твои стали чистыми и прозрачными. И в том, что к волнам твоим часто примешивалась людская кровь, а говор твой заглушала канонада, была не наша вина.
Неподалеку от деревни Подберезино сгорел в своем танке Макар Герасимович Семенов. Он родом из этих мест, кажется из города Луги. Всего неделю мы были вместе. Но на фронте даже один час дружеского общения равен вечности. Семенов был младшим лейтенантом. Он шел в атаку сквозь снега с незадраенным люком. Танк его загорелся от прямого попадания снаряда, сгорел и он сам, и весь экипаж. Но до последнего дыхания вели бой...
Мы движемся к Луге. К реке и городу одного и того же названия. Ленинград уже свободен. Девятьсот дней он был блокирован врагом. Начальник штаба полка сказал, что по уточненным данным в Ленинграде от голода и холода погибло шестьсот сорок тысяч человек. Это чудовищно. История подобного не знает. Люди гибли с верой, что город их будет жить.
Честь и слава погибшим!
Саша Болотин — молодой человек.. Волосы русые, лицо чуть веснушчатое. Одет он в добротный овчинный полушубок.
— Сам шил,—хвалится Саша.— А шапку не-е. Шапка немецкая...
Он весело смеется.
Автомат у него тоже немецкий, гранаты — наши, нож — финский. Одним словом, партизанская экипировка. Саша Болотин и есть партизан. Он только что перешел линию фронта.
— Вы, братцы, по-быстрому проводите меня к вашему командованию.
— Да ты поел бы сначала...
Ест он с аппетитом. И весь пахнет лесом, и болотом, и еще чем-то незнакомым, партизанским духом пахнет. Их соединение действует под Лугой.
— Мы на прошлой неделе четыре моста взорвали, немцам дорогу к отступлению отрезали,— говорит Саша, торопливо глотая кашу из котелка.— А вы здорово этих гадов гоните!..
В Ленинградской области, в тылу у врага, действует много партизанских отрядов. Они объединяют тридцать пять тысяч человек.
И столько же примерно погибло в боях,— уточняет Болотин.— До самой Нарвы нет ни одной деревни — все сожжены. Фашисты все сметают на своем пути.
— Знаем,— говорит Сахнов.— Мы тоже их сметем.
Саша Болотин закурил, поблагодарил за угощение и
ушел.
Напротив нас стоят две немецкие армии: восемнадцатая— в правом крыле и шестнадцатая — в левом. С их солдатами мы «знакомы» еще с начала сорок второго года. Они с тех пор конечно же не раз пополнялись новыми войсками из Европы.
К нам перебежали шестеро.
— Французы!..— кричали они.
Это и правда были французы. Немцы мобилизовали их и бросили против нас.
— Штык в земля! — говорят они на ломаном русском языке.
Это значит, что они не воюют. Один из французов все повторяет:
— Я родственник генерала де Голля.
Имя генерала де Голля нам уже известно. Мы знаем, что он воюет против фашистов, ну и, выходит, союзник наш.
Мы отправляем французов в тыл без сопровождающих: сами найдут дорогу...
Самолеты наши очень нас радуют. Как их стало много! Беспрерывно, и днем и ночью, снуют они над нами.
На запад летят, полные груза, а возвращаются налегке.
Наше крупное наступление на берегах Волхова началось четырнадцатого января. Наступает и наш, 261-й стрелковый полк, входящий в состав 59-й армии Волховского фронта. Дивизия у нас старая —вторая стрелковая, в ней еще два полка: 200-й и 13-й стрелковые. Сахнов говорит:
— Хорошо, что наша рота не в тринадцатом полку.
— А чем тринадцатый хуже? — удивляюсь я.
— Да больно число нехорошее...
Мы уже начинаем мечтать о славе. Это доброе знамение. Страхи, выходит, прошли.
Командует нашей Пятьдесят девятой армией генерал Иван Коровников. Мы все знаем и любим его. Одному из поваров нашего полка он даже часы подарил: прибыл как-то на позиции, осмотрел укрепления и затем отведал солдатской еды. Она ему очень понравилась, и генерал, сняв свои золотые часы, надел на руку повару Шитикову.
Шитиков северянин, из-под Мурманска. Говорит, что ни разу в жизни не видел винограда. Он слегка прихрамывает. Был ранен в сорок первом, но не захотел демобилизоваться. Подарок генерала он отправил домой, жене.
— Кто знает, останусь ли жив... Пусть тогда будет памятью детям и внукам как свидетельство воинской доблести нашей шитиковской фамилии...
Стоим в густом лесу. Мои солдаты валят деревья — укреплять землянки изнутри. Зубья пил тупятся, ломаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36