Под конец Аннес настолько расхрабрился, что решил, ведя за собой Тийю, перейти через улицу. Он прошел мимо комендатуры так близко, что мог бы коснуться стены страшного дома, если бы захотел. Он и хотел, но не так сильно, чтобы в самом деле коснуться, и хотел, и не хотел...
Где же здесь держат братьев Рихи?
Где же здесь...
Додумать он не успел. В этот миг во дворе комендатуры загрохотал автомобильный мотор.
Тийя выпустила его руку и кинулась бежать.
Аннес бросился вслед за ней.
КОЗЬЕ МОЛОКО
Это путешествие Аннесу не нравилось. Но проделывать его приходилось часто. В любое другое время, попадая на эти же самые улицы, он не испытывал никакой неловкости. Обычные улицы окраины — и все. Двухэтажные деревянные дома, только, пожалуй, чуть повыше и не такие ветхие, как те хибары, что он видел на своей улице. Нет, эти улицы все же не были совсем окраиной. Это было, собственно, и не предместье, и не центр, а что-то лежащее между ними. Здесь можно было встретить щегольски одетых людей, иной мальчишка выглядел до того прилизанным и вылощенным, что у Аннеса прямо кулаки чесались. Но предстоящий рейс смущал Аннеса не потому, что путь его лежал по улицам, где дома были внушительнее, а люди одеты получше, чем в его родном предместье. Нет, Аннес не чувствовал себя неловко даже в самом центре — на Харью и Виру. Он исходил весь город вдоль и поперек, шатался по Лиллекюла и Каламаи, в Пельгулинне и Сикупилле, в Нымме и Копли, на Вышгороде и в Кад-риоргском парке. Ни один уголок Таллина не был ему чужим, и когда он говорил (а говорил он это часто) — пусть, мол, его с закрытыми глазами отведут в любой закоулок города, он сразу узнает, где находится, и отыщет кратчайшую дорогу домой,— то вовсе не бахвалился попусту.
Дело было не в улицах, а в той посудине, которую ему давали с собой. Именно в ней, и только в ней.
Это был самый обыкновенный бидон. Мать носила в нем молоко с рынка и из лавки. В него входило два штофа. Это был двухштофный жестяной бидон. Надо бы сказать — двухлитровый, теперь молоко меряют литрами, но люди говорят по-старому. Сколько Аннес себя помнил, у них в семье всегда пользовались этой посудиной. Так что речь шла о стареньком, но еще вполне пригодном бидоне. Когда мама посылала Анне-са с этой посудиной за молоком, это нисколько не портило ему настроение. Вот какая странная история. Но стоило маме сказать — Аннес, возьми-ка бидончик, сегодня твоя очередь,— как настроение вмиг бывало испорчено.
Конечно, перед мамой Аннес и виду не показывал, что бидон в его руках становится иногда прямо-таки пудовым. Что же мама могла поделать! Аннес, правда, пытался эту обязанность свалить на сестру, но, когда Айно не бывало дома, для него не оставалось никакого выхода. Хватал бидон за ручку и с самым хладнокровным видом выходил из комнаты. Этот старый двухлитровый бидон для молока и правда был удивительный.
Когда Аннес шагал по коридору, сбегал с лестницы и пересекал двор, эта посудина еще ему не мешала. Но чем дальше, тем тяжелее она становилась. Она так его обременяла, что Аннес охотнее всего забросил бы ее куда попало. Он уже десятки раз мысленно швырял ее через заборы, оставлял бог знает где, но только мысленно. В действительности же он еще крепче сжимал ручку бидона, хотя она прямо жгла ему пальцы.
Аннесу казалось, что все смотрят, как он идет с болтающейся в руке посудиной. Смотрят и понимают, куда он спешит. Чем ближе подходил Аннес к своей
цели, тем явственнее ему представлялось, что люди видят его насквозь, догадываются о его пути. Л этого Аннес никак не хотел.
Аннес не всегда ходил одними и теми же улицами. Он шел то по улице Койду, то сворачивал на Большую Американскую, то делал большой крюк и появлялся со стороны Пальдиского шоссе. Но ничто не помогало. Какую бы дорогу он ни выбрал, его в конце концов выдавал бидон и то место, куда его послали.
Самыми тяжелыми казались последние сто метров. Но их надо было преодолеть. Если тут встречались какой-нибудь парнишка или девочка с манеркой в руке, Аннес был твердо уверен, что они идут именно оттуда, куда направляется он.
Сегодня все было как обычно. Мама еще раз выполоскала бидон, поставила его перед Аннесом на стол и сказала:
— Ну, сбегай быстренько.
И при этом улыбнулась как-то примирительно, или ободряюще, или грустно, во всяком случае немножко необычно. Сестра еще не пришла из школы. Она первый год ходила в среднюю школу, а там бывало больше уроков, чем в начальной школе, где Аннес учился в последнем классе. Конечно, шестой класс начальной школы или первый класс средней — разница невелика, в выпускном классе начальной тоже бывает почти всегда шесть уроков. Но сегодня как раз было пять уроков, и Аннес пришел домой раньше. Аннес натянул полученное из «общественной помощи» зеленое пальтецо с разрезом сзади; оно было перешито из поношенной шинели и с самого начала выглядело старым. Схватив бидон, Аннес вышел и с шумом захлопнул за собой дверь. Он совсем не собирался выражать свое недовольство, хлопая дверью, рука будто сама собой чересчур сильно дернула за ручку.
С лестницы Аннес спустился в два прыжка. Наверх он поднимался как все другие, только шагал через две или три ступеньки, смотря по настроению; но вниз прьь гал, точно дикий зверь. Точно дикий зверь — это сказала Тийя, и Аннес был доволен, что о нем так говорят. Если бы не мешал бидон, Аннес очутился бы внизу одним прыжком. Нагнулся бы всем телом вперед, уперся руками в стенки узкой лестницы и бросился бы вниз. Он всегда приземлялся благополучно. Когда-то давно он упал с лестницы и после этого начал заикаться, но
сам Аннес этого случая не помнил. Иногда, если волно-вался, он заикался и сейчас, но все реже. Никто из пацанов не отваживался повторить его рискованный номер, не говоря уж о Тийе. Не будь этой проклятой посудины, Аннес и сейчас пролетел бы по воздуху, хотя внизу площадка была покрыта льдом. Мешал бидон.
Во дворе жена маляра выколачивала болтавшийся на веревке полосатый коврик. Другие жильцы так не выбивали половики, просто трясли вдвоем, только она колотила выбивалкой, словно на веревке висел какой-нибудь персидский ковер. Жена маляра была занята, она и не заметила, наверное, ни Аннеса, ни его бидона. Около прачечной Тийя и другие девочки с разбегу скользили по замерзшей луже. Не будь посудины, Аннес тоже попробовал бы — скользко ли. Но сейчас он прошел мимо девчонок как можно тише. Только повертел бидон за ручку вокруг пальца. Если Тийя оглянется, она увидит, что Аннес настроен превосходно и отправляется не дальше, чем за молоком.
Но Тийя не повернула головы, и Аннесу даже стало досадно. У Тийи был удивительный взгляд, не такой, как у других девочек. Иногда от ее взгляда Аннесу делалось весело. Он решил, когда вернется, зайги к Тийе и посмотреть, справилась ли она с математикой. Аннес часто бывал у Кольвов, хотя мама теперь это не очень-то одобряла. Не из-за Тийи, к Тийе мама относилась терпимо, а из-за ее старшей сестры, которая стала шлюхой. Хотя Аннес отлично понимал, что такое шлюха и что значит, когда ею делаются, он не презирал старшую сестру Тийи. Вильма в его глазах была ничуть не хуже и не лучше других девушек, прошедших конфирмацию; если она и спит с мужчинами — что с того. И даже будь Вильма хуже других, Тийя-то остается прежней. Тийя — такая девчонка, что в гулящие не пойдет. Единственное, чего Аннес боялся у Кольвов,— это ссор между стариками. В таких случаях дед Кольв начинал гнусно ругаться и кидался на жену с кулаками. Та в долгу не оставалась, отвечала громкой бранью и, если потасовка разгоралась, швыряла в старика чем попало. Это было противно слышать, еще противнее —• видеть. Тийя, которую ничто не могло смутить, которая умела дать по носу любой девчонке или парню, вздумай они ее задеть, страшно стыдилась этих драк. Если бы Тийя так не выходила из себя, Аннесу тоже было бы ни холодно ни жарко от стычек между стариками Кольвами.
Прежде чем выйти на улицу, Аннес бросил быстрый взгляд налево — не стоит ли на углу хозяин лавки, помещавшейся в их доме. Когда покупателей не было, бакалейщик от скуки прохаживался взад-вперед перед лавкой. Иногда топал на угол и там покуривал, засунув руки в карманы, в своем фаргуке, измазанном селедочным рассолом и керосином. В таких случаях Аннесу приходилось ждать. Если бы лавочник увидел, что он уходит с бидоном в руке, подумал бы бог знает что, например, что Аннес идет в другую лавку. А такая мысль может разозлить лавочника. Вдруг он перестанет давать им в долг, тогда — хоть зубы клади на полку. Сейчас еще дает, ко, отвешивая товар, все дольше пялит глаза на Аннеса, о чем-то раздумывая.
Аннес знал, что у лавочника есть тетрадь, в которую тот записывает, что их семья берет у него в долг. Покупают они немного — хлеб, соль, селедку, керосин, иногда полфунта жира, муки для подливки и больше ничего. Булки, масла и колбасы — ни грамма. Даже маргарина не берут. Летом покупают, а зимой — нет. И такой тяжелой зимы, как нынешняя, давно не бывало. Хорошо, что хоть картошка есть, купили осенью несколько мешков — пять или больше четвериков. Мама говорит: это просто счастье, иначе что бы они делали. В лавке картошка не продается, а на рынке никто не дает в долг.
Аннес знает, что они всегда зимой покупают в долг и расплачиваются летом, когда отец зарабатывает больше. Так рано, как в эту зиму, они никогда еще не начинали забирать «на тетрадку». Аннес все это знает, но не беспокоится. Он привык, ему кажется, что в таком житье нет ничего необычного. Собственно говоря, он об этом и не думает. Кроме того, он убежден, что из тех, кто ест хлеб с салакой и сдабривает вареную картошку рассолом, получаются самые сильные люди. Его отец сильный, очень сильный. А когда он мог зимой наедаться мясом до отвала? Рихи — самый крепкий мальчишка во всей округе; теперь он уже и не мальчишка, а рабочий человек, сейчас, правда, безработный, но все же рабочий. А что он ест? Такую же пищу. Аннес тоже хотел бы стать сильным, но ему, к сожалению, салака и картошка не помогают. Он вовсе не хлипкий, сноровки и упорства не занимать, кулаки пустить в ход умеет, только вот ростом не вышел. В классе только двое ребят ниже его. С мальчишками такого же роста или чуть повыше он справляется, но долговязые оболтусы быстро сбивают его с ног. Аннес никому не поддался бы, но что поделаешь, если в свои двенадцать лет ты все еще коротышка.
Сегодня повезло. Лавочник не курил на углу. Аннес быстро свернул направо и пустился почти бегом. Бидон он держал перед собой: если даже лавочник появится на углу, он не увидит, что у Аннеса в руке болтается посудина. В одну минуту Аннес миновал другую продуктовую лавку и замедлил шаг. Пусть теперь лавочник из их дома смотрит ему вслед, пусть даже увидит бидон — он все равно ничего не подумает плохого, не заподозрит, что Аннеса послали в другую лавку. У него не будет причин ворчать: вот, мол, когда деньги есть, покупают в другом месте, а когда прикрутит — ко мне идут. На углу Малой Американской Аннес оглянулся и вздохнул: приземистой фигуры лавочника и сейчас не было видно.
Дальше шла наиболее легкая часть пути, примерно с полкилометра. Никто, будь он даже сыщик вроде Шерлока Холмса, не мог бы сказать, куда направляется Аннес. Возможно, Шерлок Холмс все же догадался бы, но такого шпика никогда на свете не бывало! Книги— это вообще один обман, так же как и газеты, газеты, пожалуй, еще больше, чем книги.
Аннес, хотя и повернул на Малую Американскую, шел по этой улице недолго. Сделав с десяток шагов, юркнул в переулок, выходивший на Большую Американскую. Проходя мимо длинного оштукатуренного дома, где помещались мясная лавка и принадлежащий потребительскому обществу колониальный магазин, он с любопытством разглядывал дверь, замки, окна и ставни магазина. Аннес был разочарован, не обнаружив ничего особенного. А ведь говорили, будто ночью здесь побывали воры. Колониальный магазин грабили почти каждый год. Аннес это знал. И так же, как все окружающие, считал, что воры — это люди из самого же потребительского общества, что кражи вообще не было, что все это устроено для маскировки и отвода глаз, чтобы скрыть недостачу. Продавцы воруют, а потом разыгрывают ограбление. Почему же не набить карманы, если полиция — дура? А может быть, полиция с ними заодно, как министр заодно с фабрикантами, всякими Пухками и Ротерманами? И все же Аннес был разочарован: пусть это будет и подстроено, и разыграно, следы грабежа все-таки должны быть видны. Сорванный ставень, разбитое стекло, вывернутая из стены железная скоба могли бы доказывать, что тут действительно совершено преступление. А может,, здесь пользовались поддельными ключами и отмычками? Или самыми настоящими ключами? Или же вломились не с улицы, а со двора? Ну конечно со двора, через черный ход, на улице мог бы оказаться случайный прохожий, какой-нибудь ночной гуляка. Возможно, со двора решетки на окне перепилены, замок на дверях отомкнут, все как па самом деле. А вдруг на этот раз тут побывали настоящие воры?
Аннес прочел уйму детективных романов, он вообще прочел больше книг, чем любой другой ученик в их классе. Ему очень хотелось бы посмотреть, как в действительности выглядит кража со взломом. Если б не болталась в руке эта обуза, он бы отыскал ворота, проскользнул во двор магазина и все хорошенько рассмотрел. Но сейчас ничего другого не оставалось, как шагать дальше. Все дальше и дальше.
Большая Американская улица представляла собой длинную дугу, один конец которой вел к Тынисмяги, к гостинице и трактиру «Дом земледельцев», а другой упирался в улицу Койду, ранее называвшуюся Аллема-новской. Обычно Аннес направлялся к Тынисмяги, откуда было ближе к центру города, но сегодня из-за бидона пришлось повернуть налево. Этой дорогой Аннес иногда ходил летом, если появлялось желание выкупаться на Штромке. В другое время у него в этом районе дел не находилось. Большая Американская была скучная улица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25