— Кто не верит всему, не верит ни во что! Я так и знал! Я видел твою язвительную усмешку. Чему ты улыбалась?
— Я улыбалась своим собственным мыслям, патер.
— Поведай-ка лучше о своей истинной вере!
Амина промолчала.
— Ты так и осталась неверующей, еретичкой! Остерегайся, дитя мое, остерегайся!
— Чего? Почему? Разве в этой части света не проживают миллионы людей, более неверующие и еретики, чем я? — возразила Амина.— И многих ли из них вы обратили в свою веру? Не встречаетесь ли вы с трудностями, насаждая ее? А почему так? Сказать вам, отче? Потому, что у всех этих людей уже есть своя вера, которая прививается им с детства и которой следуют все, кто их окружает! А я разве не была такой же? Я воспитывалась среди представителей иной веры, и можете ли вы ожидать, чтобы я быстро и без сомнений отказалась от нее? Я много размышляла над тем, что вы говорили мне, и пришла к выводу, что все постулаты вашей религии идут от Бога. Разве этого мало? И вы еще недовольны мной? Если бы я слепо признавала все, слепо послушалась, я бы считала это недостойным себя. Скоро мы придем в гавань, и тогда учите меня, убеждайте, если хотите. Я готова признать ее, но только тогда, когда она станет моим убеждением. Будьте терпеливы со мной, святой отец, и тогда, возможно, настанет время, когда я поверю в то, чего я пока не могу признать, что вот этот кусок разрисованного дерева представляет собой ценность, перед которой следует преклонить колени и которому надо поклоняться.
Несмотря на иронию, последние слова Амины содержали столько правды, что патер Матео почувствовал ее. До сих пор он относился к Амине, поскольку она была женой католика, как к одной из тех, кто изменил своей вере, а не как к той, кого воспитывали в иной. Теперь же ему пришло в голову, что она, собственно, еще никогда и не была принята в лоно святой церкви — священник Сай-зен не считал ее готовой к этому и переносил крещение, желая убедиться, что новая вера принята ею.
-- Вы рассуждаете здраво, но вас переполняют чувства,— возразил патер Матео после некоторой паузы.— Как только мы придем в Гоа, мы продолжим обсуждение этих вещей, и тогда с благословения Божьего вам станет более понятна суть этой новой для вас веры.
— Я согласна,— отвечала Амина.
Священник не допускал и мысли, что именно в этот момент Амину занимал тот сон, который она видела на Новой Гвинее. Ей приснилась мать и открыла тайну искусства черной магии. Теперь Амина с нетерпением ждала возможности испытать его на практике.
С каждым часом шторм набирал силу, судно получило течь и с трудом боролось с волнами. Матросами овладел страх, и они взывали ко всем святым. Патер Матео и пассажиры смирились, что погибнут, ведь они видели, что помпы не справляются с прибывающей водой. Все бледнели, когда волны одна за другой с грохотом перекатывались через палубу. Все неистово молились, священник роздал отпущение грехов. Одни плакали, как дети, другие рвали на себе волосы. Некоторые матросы ругались и проклинали богов, которым еще вчера поклонялись. Лишь Амина оставалась невозмутимой и сочувственно улыбалась, слыша проклятия моряков.
— Мы погибли, сеньора, погибли! — прокричал капитан, который скорчившись сидел под фальшбортом.
— Нет! — возразила Амина.— В этот раз все обойдется!
— О чем вы ведете речь, сеньора? — удивился капитан, вглядываясь в спокойное лицо молодой женщины.— Что вы имеете в виду, сеньора?
— Мой внутренний голос говорит мне, что вы не погибнете, если споро приметесь за работу.
В том, что судно не затонет, Амина была убеждена — от нее не укрылось, что шторм стал ослабевать, но этого никто из напуганной команды не заметил.
Хладнокровие Амины, а может быть, красота и необычный вид этой молодой, хрупкой, но уверенной в себе женщины, когда все уже потеряли надежду на спасение, произвели на капитана и его команду сильное впечатление. Приняв ее за католичку, они подумали, что она обладает каким-то даром предвидения — ведь суеверие часто соседствует с легковерием. Амина же была удивлена, что матросы вновь обрели мужество и с усердием принялись за работу. Снова были пущены в ход помпы. За ночь шторм утих, и судно, как и предсказывала Амина, выдержало.
Команда и пассажиры смотрели на нее, как на святую. Они высказали это мнение священнику, который был поражен не менее, чем они. Мужество, проявленное Аминой, было действительно необычайным. Она не испытала страха в ситуации, где растерялся даже священник — слуга Божий. Патер Матео промолчал. Он углубился в размышления, и выводы, сделанные им, были не в пользу Амины. Откуда у нее появилось такое самообладание? Кто наделил ее даром пророчества? Только не христианский Бог, ведь в него она не верила! Тогда кто же? Патер Матео вспомнил спальню Амины в Тернёзене и озабоченно покачал головой.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Филипп и Крантц долго обсуждали удивительное возвращение Шрифтена, но все их выводы по этому поводу свелись к тому, чтобы тщательно присматривать за ним и избавиться от него, как только представится случай. Крантц расспросил лоцмана, каким образом он спасся, и Шрифтен, в свойственной ему иронической манере, рассказал: когда Вандердекен боролся с ним, в воду с плота упало якобы весло, и он, уцепившись за него, держался на воде до тех пор, пока его не прибило к маленькому островку. Увидев вскоре в море пирогу, он бросился в воду, чтобы вплавь добраться до нее. Люди в пироге заметили его и подобрали. В рассказе Шрифтена не было ничего необычного, хотя его история и казалась невероятной. Других вопросов Крантц ему не стал задавать. На следующее утро ветер несколько поутих, и пирога под парусом направилась на Тернате.
Прошло четыре дня, прежде чем они прибыли на остров. На ночь они приставали обычно к какому-нибудь острову, где ночевали, вытащив пирогу на берег. Известие, что Амина жива, обрадовало Филиппа, и он ликовал бы в ожидании возможной встречи с женой, но присутствие Шрифтена отравляло его радость. Что-то необычное, противное человеческой натуре, было в одноглазом. Шрифтен смотрел на все вокруг каким-то сатанинским взглядом, но он, однако, ни словом не обмолвился о покушении Ваидерде-кена на его жизнь. Если бы он жаловался, обвинял Филиппа в попытке убить его, клялся отомстить или требовал бы удовлетворения, то это было бы понятно. Но ничего подобного не было, кроме его обычных дерзких замечаний, иронических шуток и бесконечного похихикивания.
Когда пирога прибыла в главную гавань острова Тернате, Вандердекена и Крантца отвели в хижину, построенную из бамбука и пальмовых листьев, и попросили не покидать ее, пока о них не будет доложено вождю.
Прошло немного времени, и Филипп с Крантцем были приняты вождем, которого окружали жрецы и солдаты. Не было никакой торжественности. Белые, без всяких украшений, одежды людей сияли такой белизной, какую придают тканям только солнце и вода. Крантц и Филипп, по примеру сопровождающих, поприветствовали главу племени по мусульманскому обычаю, после чего им предложили присесть. Затем через переводчика — в прошлом островитяне тесно общались с португальцами и многие говорили по-португальски — властитель острова задал несколько вопросов о гибели корабля.
Филипп коротко рассказал о кораблекрушении и о том, как он был разлучен со своей женой. Далее он сказал, что его жена, как он узнал, находится в португальском поселении на Тидоре, и попросил вождя помочь ей возвратиться к нему или отправить его к ней.
— Хорошо,— отвечал властелин острова.— Принесите чужеземцам что-нибудь освежающее. Аудиенция на сегодня закончена.
Через несколько минут все присутствовавшие удалились, осталось лишь несколько доверенных советников вождя. Была подана легкая закуска, после которой вождь сказал:
— Португальцы — собаки, они наши враги. Не хотите ли вы поддержать нас в борьбе против них? У нас есть пушки, но никто не умеет обращаться с ними. Если вы согласитесь помочь мне, я снаряжу целый флот для выступления против португальцев на Тидоре. Отвечайте же, голландцы, есть ли у вас желание бороться? Тогда для вас будет не так уж сложно добраться до вашей супруги,— добавил он, обращаясь к Вандердекену.
Филипп попросил время на размышление, чтобы, как он выразился, посоветоваться со своим другом и помощником. Шрифтен, о котором Филипп отозвался как о простом матросе, на встречу допущен не был. Властелин Тернате согласился подождать ответа до следующего дня.
Возвратившись в хижину, Филипп и Крантц обнаружили там подарки — два комплекта турецкой одежды, даже с тюрбанами. Новая одежда пришлась им как нельзя кстати, поскольку их собственная давно уже превратилась в лохмотья. Они переоделись и зашили свои золотые монеты в малайские пояса, дополнявшие их новые мусульманские наряды. Тщательно обсудив предложение вождя племени, Филипп и Крантц решили принять его, увидев в нем единственную возможность соединить Филиппа с его любимой Аминой. Утром они сообщили вождю о своем решении, и тот без промедления приступил к оснащению флота.
Сотни пирог для воинов и продовольствия теснились в бухте. Когда-то властелин Тернате получил от одного индийского капитана шесть длинноствольных латунных пушек, которые теперь вместе с обслугой были отданы под командование Филиппа и установлены на самые большие пироги. Вождь, рассчитывавший полностью уничтожить форт, решил сам возглавить войско, но советники отговорили его. Дней через десять все было готово, и флот с семью тысячами воинов на борту взял курс на Тидоре.
На второй день к вечеру суда подошли к острову и бросили якоря недалеко от берега. Местные жители тоже ненавидели португальцев, но, не решаясь выступить против них, покинули жилища на берегу бухты и спрятались в лесу. Не будучи замеченным противником, флот всю ночь провел стоя на якорях, а с рассветом Филипп и Крантц отправились на одной из пирог к берегу на разведку.
Форт и поселение на Тидоре были расположены так же, как и все колонии португальцев в этих водах. Прочная каменная стена, мощный частокол, глубокий ров окружали все постройки. Днем ворота форта были открыты для входа и выхода и закрывались только на ночь. Со стороны моря в укреплении возвышалась цитадель, окруженная толстой стеной с бруствером и глубоким рвом. Попасть в нее можно было только через подъемный мост, по обе стороны которого стояли пушки. Определить их мощь было невозможно, поскольку их скрывал высокий палисад.
Проведя разведку, Филипп рекомендовал напасть на форт со стороны моря на больших пирогах, вооруженных пушками, в то время как воины с малых судов, высадившись на берег поодаль, окружат его. План был принят, и сто пятьдесят больших пирог пошли в атаку, а остальные направились к бухте, где воины стали высаживаться на отлогий берег.
Однако португальцы оказались вполне подготовленными к такому нападению, а их пушки были не только крупного калибра, но имели хорошо подготовленную обслугу. Филипп задействовал всю артиллерию, но его пушки не смогли нанести каменному фронтону форта каких-либо существенных повреждений. После четырехчасовой атаки, в которой погибло много воинов с Тернате, по совету Филиппа пироги отошли назад. Начался военный совет. О том, чтобы захватить форт с моря, речи уже не велось, следовало нападать со стороны суши. После того, как все военачальники высказались, Крантц подал совет: дождаться темноты, собрать как можно больше сухих пальмовых листьев и хвороста, уложить их перед палисадом и поджечь. Палисад сгорит, откроется доступ вовнутрь укрепления, а проникнув туда, все будут действовать дальше, сообразуясь с обстоятельствами. План был слишком заманчив, чтобы не последовать ему. Воины принялись собирать листья и хворост. Прежде чем наступила ночь, все было подготовлено к новой атаке.
Воины сняли свои белые одежды и надели синие шаровары. Прихватив вязанки хвороста и листьев, прикрепив к поясам кривые мечи, они поползли к палисаду. Вскоре под громкие крики в разных местах взметнулось ввысь пламя, но из форта раздались пушечные выстрелы, нанесшие нападавшим ощутимые потери. Однако дым продолжал заволакивать форт, поскольку ветер дул с моря, и защитники форта были вынуждены отойти с брустверов. Теперь наступавшим не оказывалось сопротивления. Они разрушили горевший частокол и через образовавшиеся проемы хлынули вовнутрь, сметая на пути тех, кто не успел укрыться в крепости. Загорелась фактория, вспыхнули другие постройки, а когда дым рассеялся, стали хорошо видны освещенные огнем стены форта.
— Ах! Если бы у нас были лестницы, крепость была бы уже нашей! — воскликнул Филипп.— На стенах не видно ни души!
— Это точно,— отвечал Крантц.— Однако лестниц у нас нет. Но до того, как их сделают, фактория послужит нам хорошим форпостом! Оттуда мы будем угрожать врагу, а завтра вечером огнем мы снова сгоним со стен их защитников, проникнем в форт и захватим его!
— Может быть, из этого что-нибудь и получится,— согласился Филипп, выслушав Крантца, и направился к военачальникам, чтобы обсудить с ними эту идею.
Новый план был уже утвержден, но тут неожиданно появился Шрифтен, который принял участие в этом походе без ведома Филиппа, и выпалил:
— Ничего не получится, Филипп Вандердекен! Этот форт вы
никогда не захватите, кхе, кхе, кхе!
Едва одноглазый произнес эти слова, раздался мощный взрыв, и на осаждавших посыпались камни — несколько сот человек погибло, многие были контужены. Это взлетела на воздух фактория: в погребах под ней находились большие запасы пороха, и огонь добрался до него.
— Ваш план провалился, минхер Вандердекен! Вы никогда не захватите форт, кхе, кхе, кхе! — снова провизжал отвратительный лоцман.
Взрыв, произошедший так внезапно и нанесший значительный урон в живой силе, вызвал среди наступавших панику, и они бросились к стоявшим в бухте пирогам. Филипп и военачальники безуспешно пытались остановить беглецов. Не ведавшие ничего о взрывных свойствах пороха, люди подумали, что произошло что-то сверхъестественное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41