он говорил о капсуле, которая была на шее матери, о реликвии, над которой отец дал свою роковую клятву. Его охватила ярость — даже за миллион золотых гульденов он не расстанется с ней!
— Немедленно покиньте этот дом! — закричал Филипп.— Удалитесь! Вам заплатят!
Однако Путс уже догадался, что капсула сделана из чистого золота и стоит значительно больше того, что был должен ему Филипп. Доктор не сомневался, что, перепродав ее, прилично заработает. Завороженный блеском золота, он успел снять украшение с шеи покойницы и спрятал в нагрудном кармане.
— Мое предложение не так уж плохо, минхер Филипп. Соблаговолите его принять. Кому нужен этот хлам?
— Я сказал, нет!— еще пуще рассердился Филипп.
— Ну, хорошо. Тогда оставьте мне эту вещицу в залог, покуда не заплатите, минхер Вандердекен. Это более чем дешево. Я не желаю терять свои деньги. Как только вы принесете четыре с половиной золотых гульдена и флакончик, я верну вам капсулу.
Терпение молодого человека лопнуло. Он схватил Путса за шиворот и вытолкал за дверь со словами:
— Убирайся, или...
Филипп не успел закончить фразу, поскольку доктор пустился наутек, преодолев половину лестницы одним прыжком и вихрем помчавшись к мостику.
Мошенник вовсе не собирался оставлять капсулу у себя, но обстоятельства не позволили ему возвратить драгоценность, даже если бы он и захотел.
Этот разговор напомнил Филиппу о реликвии, и он пошел в спальню, чтобы забрать драгоценность, но она исчезла.
— Реликвии нет! — воскликнул Филипп.— Где же она? Неужели соседки? Нет, нет! Они не способны на это! Конечно, этот мошенник доктор! Либо он вернет ее, либо я разорву его на куски!
Филипп мигом очутился внизу и, без куртки и шляпы, выбежал из дома. Одним махом он преодолел ров и припустился по дороге, ведущей к дому Путса. Соседи, мимо которых он пронесся со скоростью ветра, удивленно покачали головами.
Минхер Путс прошел лишь половину пути, поскольку, спускаясь с лестницы, подвернул ногу. Догадываясь, что ему грозит, если кража будет обнаружена, он то и дело оглядывался и вдруг с ужасом увидел погоню. Перепугавшийся до смерти воришка растерялся, не зная, что делать. Он хотел было остановиться и отдать украденное, однако страх удержал его. Тогда он решил поскорее добраться до дома и укрыться там, надеясь все же оставить драгоценность себе или предложить Филиппу более выгодные условия.
Итак, Путс бросился бежать. Его тонкие ноги замелькали по земле, как лапки трясогузки. Это лишь убедило Филиппа, что вор именно доктор, и он, ускорив шаги, стал догонять его.
Когда до дома оставалось около сотни шагов, Путс услышал за спиной дыхание юноши. Доктор походил на зайца, которого вот-вот нагонят охотничьи собаки. Филипп был уже в двух шагах от вора и вытянул было руку, чтобы схватить его, но тот неожиданно упал. Юноша с разбегу споткнулся о него и, не удержавшись, кубарем полетел на землю. Это спасло щуплого минхера Путса. Доктор, подгоняемый страхом, проворно поднялся на ноги, вбежал в дом и запер за собой дверь на засов.
Филипп решил во что бы то ни стало отобрать свою драгоценность. Тяжело дыша, он осматривался вокруг, пытаясь отыскать какой-либо предмет, который помог бы ему взломать дверь и попасть в дом. Но домишко доктора стоял в отдалении от других домов, и Путс позаботился о безопасности своего жилища: окна первого этажа были забраны толстыми железными решетками. Второй же этаж был слишком высок, чтобы можно было легко забраться туда.
Медицинские познания Путса были весьма обширны, и больные охотно пользовались его услугами. Но жадность и жестокость создали доктору плохую репутацию. Он не пускал никого на порог, да и никто особенно и не стремился навещать его. Доктор как бы отгородился от людей, и Путса чаще видели в покоях больных и умерших. Когда он впервые появился в округе, одна дряхлая старушка приютила его. Вскоре ее похоронили, и с тех пор дверь всегда открывал сам Путс. Когда его не было дома, никто не откликался, даже на самый настойчивый стук. Поэтому все считали, что приезжий живет один и слишком скуп, чтобы нанять служанку. Филипп тоже так думал. Теперь же, переведя дыхание, он стал размышлять не только над тем, как получить назад свою собственность, но и как отомстить вору.
Дверь была прочной, а Филипп так и не нашел орудия, чтобы взломать ее. Пыл его чуть поостыл, и он уже был готов простить Путса, лишь бы тот вернул ему драгоценность. Поэтому он громко закричал:
— Минхер Путс! Я знаю, что вы слышите меня! Отдайте мне то, что вы взяли, и я не причиню вам зла! Если вы не вернете мне мою вещь, то поплатитесь жизнью за ваше злодеяние!
Вороватый скряга слышал его. Он успел отдышаться и считал, что уже находится в безопасности, и поэтому решил не расставаться с драгоценностью. Он и не думал отвечать Филиппу, надеясь, что тот успокоится и украденная вещь останется у него, ведь у парня не было наличных денег.
Не дождавшись ответа, Филипп разразился бранью. Жажда мести, от которой он хотел было отказаться, вновь охватила его. Недалеко от дома стоял сарай с сеном, у его стены были сложены дрова. Филипп решил поджечь дом доктора, если реликвия не будет возвращена ему. Он притащил охапку сена, разложил его перед дверью, свалил на сено дрова, затем, как подобает истинному голландцу, высек, ударив кремнем по огниву, искру и зажег трут. Вскоре пламя взметнулось ввысь. Дверь загорелась, огонь набирал силу, и Филипп радовался своей затее.
— Теперь, жалкий грабитель и бесстыжий вор, ты испытаешь мою месть!—закричал молодой человек.— Если ты останешься в доме, то сгоришь в огне, а рискнешь выскочить наружу — умрешь от моей руки! Вы слышите меня, минхер Путс? Вы слышите меня?
Едва Филипп перестал кричать, как на втором этаже распахнулось окно, самое дальнее от горящей двери.
— Ага! Собираешься просить пощады? Но это тебе не поможет! — вновь закричал Филипп, но тут же осекся, когда, взглянув на окно, вместо морщинистого лица старого прохиндея увидел прекрасную девушку — ангельское создание лет семнадцати, которая, несмотря на угрожавшую ей опасность, держалась удивительно спокойно. Длинные черные волосы, заплетенные в косы; большие темные глаза, светившиеся огнем; милое личико с ямочкой на подбородке; резко очерченные розовые губы; благородный нос и высокий лоб — весь облик ее напоминал прекрасную мадонну с картины, написанной великим художником в минуты вдохновения. На фоне столба пламени и дыма, поднявшихся выше крыши, девушка напоминала великомученицу на костре.
— Чего вы добиваетесь этим, молодой человек? Почему жильцы этого дома должны заживо сгореть в огне? — спокойно спросила она.
Несколько секунд Филипп пристально смотрел на нее, не в состоянии отвечать. Затем у него мелькнула мысль, что он может загубить такое прелестное создание. Позабыв о реликвии и мести, Филипп схватил жердь и мигом разбросал дрова и сено, которые тут же погасли. Горела только дверь, которую он принялся забрасывать большими комьями земли. Вскоре ему удалось сбить пламя. Пока Филипп занимался этим, девушка молча смотрела на него.
— Теперь все в порядке, синичка! — обратился к ней Филипп.— Да простит меня Бог за то, что я подвергал опасности такую драгоценную жизнь! Но я хотел отомстить лишь минхеру Путсу.
— А какой повод дал вам к этому минхер Путс? — спросила юная красавица, сохраняя спокойствие.
— Какой повод? Да он пришел в мой дом и обокрал мою умершую мать, сняв с нее бесценную реликвию!
— Обокрал покойницу? Он не мог этого сделать! Вы, должно быть, заблуждаетесь, минхер!
— Нет, нет, синичка! Та реликвия принадлежит мне и, уж простите меня, должна вернуться ко мне. Вы же не знаете, что у меня связано с ней очень многое!
— Подождите, минхер, я мигом вернусь! — попросила девушка.
Филиппу оставалось только дивиться тому, что такая прелестная девушка проживает в доме скупого гадкого старика.
Покуда он размышлял над тем, кем же могла приходиться Путсу эта красавица, его окликнул серебряный голосок, и он снова увидел в окне девушку—в руке у нее была черная лента с привязанной к ней капсулой.
— Вот та вещь, которую вы желаете получить назад, минхер. Я очень сожалею о том, что мой отец доставил вам неприятности и вынудил прибегнуть к насилию. Возьмите ее и уходите! — произнесла она, бросая драгоценность Филиппу под ноги.
— Ваш отец, синичка? И он может быть вашим отцом? — переспросил Филипп; он так и не поднял с земли реликвию.
Девушка собиралась было удалиться, но пылкие слова молодого человека заставили ее задержаться.
— Постойте, синичка! Одно мгновение, пока я не вымолю у вас прощения за свои нелепые и дерзкие деяния! Я клянусь на этой святой реликвии,— продолжал он, поднимая и целуя капсулу,— что знай я, что в доме находится еще кто-то, то никогда не допустил бы того, что произошло. Я очень рад, что несчастья не случилось. Однако следует заняться дверью, она еще тлеет. Откройте мне, чтобы я смог загасить огонь. Об отце не беспокойтесь. Если бы даже он причинил мне в тысячу раз больше зла, я не позволю, чтобы с его головы упал хотя один волосок. Он знает, что я всегда держу свое слово. Позвольте исправить содеянное мною, и я тотчас же удалюсь.
— Нет, нет! Не верь ему! — донесся тоненький голосок доктора из внутренних покоев.
— Пожалуй, ему можно поверить,— возразила дочь.— Кроме того, его услуги просто необходимы. Что могу сделать я, слабая девушка, и что можете сделать вы, старик, в таком положении? Открой ему, отец, иначе сгорит дверь.— Затем девушка обратилась к Филиппу: — Отец откроет вам, минхер, а я хочу высказать свою благодарность за вашу любезность. Я верю вам!
— Мне еще не приходилось нарушать свои обещания, синичка!— отвечал Филипп.— Однако действуйте побыстрее, пока дверь еще можно спасти.
Минхер Путс дрожащей рукой открыл дверь и сразу же скрылся на втором этаже. Филипп оказался прав. Ему пришлось принести и вылить несколько ведер воды, прежде чем огонь был потушен до последней искорки. Ни дочь, ни отец не показывались. Филипп прикрыл за собой дверь и взглянул на окно. Девушка появилась снова. Юноша поклонился с учтивым жестом и заверил, что ей и отцу ничто больше не угрожает.
— Огромное спасибо, минхер! — молвила в ответ дочь Пут-са.— Насколько необдуманны были ваши действия вначале, настолько приветливы и любезны вы были потом!
— Заверьте отца, прекрасная синичка, что я не таю на него зла и через несколько дней верну долг.
Окно закрылось, а Филипп, охваченный совсем иными чувствами, чем те, с которыми он гнался за доктором, еще некоторое время смотрел на окно, и лишь потом отправился домой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дочь доктора Путса совершенно очаровала Филиппа. Но к новым, приятно волнующим чувствам примешивались и прежние, ранее тревожившие душу юноши.
Вернувшись домой, Филипп поднялся в спальню и лег на кровать: он стал вспоминать все то, о чем мы рассказали в предыдущей главе, а главное — лицо прелестной девушки, взор ее прекрасных глаз, нежные черты, серебристый голосок, припомнил слова, произнесенные ею. Но вскоре ее образ был вытеснен мыслями о том, что в соседней комнате лежит умершая мать, а на первом этаже хранится письмо, где скрыт ключ к тайне отца. Похороны должны были состояться на следующий день. Филипп, как бы потерявший после знакомства с дочерью доктора всякий интерес к личным делам, подумал, что стоит все же осмотреть комнату после поминок. Решив так, измотанный душевно и физически, он погрузился в глубокий сон.
Утром священник разбудил юношу; он напомнил ему, что пора отправляться на кладбище. Через час все было кончено. Люди разошлись по домам. Филипп запер дверь на засов, чтобы никто не тревожил его. Сейчас он был даже рад своему одиночеству.
Юноша прошел в комнату, где еще час назад покоилось тело матери, и неожиданно почувствовал непонятное облегчение. Он снова принялся за ларь. Вскоре его задняя стенка была разобрана и обнаружился потайной ящик. Там Филипп и нашел большой ключ, покрытый тонким налетом ржавчины, которая рассыпалась, едва пальцы Филиппа коснулись его. Ключ лежал на клочке бумаги, исписанном рукой матери. Выцветшие чернила все же позволяли прочесть следующее: «Две ночи назад в гостиной произошло нечто ужасное, заставившее меня запереть ее. Я и теперь еще не оправилась от потрясения, которое я испытала. Если мне, до самой моей смерти, не суждено узнать, что же, собственно, произошло, то этот ключ пригодится, чтобы вскрыть комнату после моей кончины. Тогда же, после случившегося, я поспешила наверх и всю ночь просидела у кроватки сына. Лишь на следующий день я собралась с духом, спустилась вниз, забрала ключ и положила его сюда. Он останется здесь до тех пор, пока я жива. Ни нужда, ни страдания не заставят меня открыть эту дверь, хотя за ней, в стенном шкафу, самом дальнем от окна, лежит столько денег, что их хватило бы надолго. Они должны достаться моему сыну. Если я сумею сохранить эту страшную тайну от него, он будет спокойно жить; ему лучше ничего не знать. Страх перед этой тайной заставляет меня пойти на этот шаг.
Ключи от шкафов, мне помнится, лежат на столе или в швейной шкатулке. Письмо же, кажется, осталось на столе. Оно скреплено печатью, сломать которую может только мой сын, если тайна станет ему известна. В противном случае письмо следует сжечь священнику, так как оно проклято. Но если мой сын узнает все то, о чем знаю я, о! он должен хорошенько подумать, прежде чем вскроет конверт, хотя для него все же было бы лучше, чтобы он не узнал ничего».
«Ничего не узнать? — подумал Филипп, не отрывая взгляда от строчек.— Но я же должен знать; и я узнаю все! Прости меня, мама, что у меня не будет времени долго оплакивать тебя. Для тех, кто твердо, как я, решил действовать, это лишь потеря времени!»
Филипп прижал подпись матери к губам, сложил записку, положил ее в карман, взял найденный ключ и спустился вниз.
Наступил полдень, когда он оказался у двери таинственной комнаты. Ярко светило солнце, небо было ясным, и казалось, будто в природе царят только радость и покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41