.. И ты не намекнула кому-нибудь из нас, чтоб мы заменили мистера Цигфель-да?— упрекнул ее Мариан.
— Мистер Цигфельд уже прислал своего заместителя. Некоего мистера Ника Марло, он за мной прикатил на машине; как вы, при вашей сообразительности, уже, несомненно, поняли, я выйду за этого заместителя, как только р« шедусь с мистером Цигфельдом,
1 Это превосходно! (англ.)
Поздравляю! (англ.)
— Одним словом, у Ивонны мировой размах,— сказал Камиллу Мариан.— Но для чего такие сложности?
— По известным причинам Ник может жениться только на американской гражданке. И она сидит перед вами, друзья!
Камилл вышел в прихожую, сказал что-то горничной.
— А как на это смотрят твои?— вернувшись, спросил он Ивонну.
— Отец, заложив руки за спину, мрачно шагает от кухни до гостиной, а мама день и ночь рыдает: «Что ты с нами сделала? Для того ли мы дали тебе жизнь, чтобы потом потерять тебя?» А я отвечаю: «От души благодарю вас за этот благородный дар, но теперь эта жизнь — моя. Уж коли вы кому-то что-то подарили, нечего потом указывать, как ему с этим поступать». Немного их успокоило то, что я велела ничего не трогать в моей комнате. Когда приеду домой погостить, хочу, чтобы мои вещи лежали там, где я их оставила. А потом я скоро приглашу стариков в Сан-Диего, где они смогут омыть ноги в водах Тихого океана и собственноручно рвать с деревьев апельсины.
— Будь к ним снисходительна, скажу я вместе с Робертом Давидом,— произнес Мариан.— Похоже, что, начиная с некоторого, не слишком преклонного возраста, родители гораздо больше нуждаются з детях, чем дети в родителях.
Камилл посмотрел на него. А как у тебя в этом отношении? Может быть, ты даже рад, что тебе не надоедают нуждающиеся в детях родители? А впрочем — шляпу долой перед Марианом: в сущности, он уже с пятнадцати своих лет — сирота, а я не слышал от него ни одной жалобы...
Горничная внесла поднос с бутылкой и тремя бокалами.
— «Вдовы Клико» у нас нет, но, полагаю, миссис Циг-фельд будет снисходительна к нашим скромным возможностям.— Камилл ловко откупорил бутылку, пробка выстрелила в потолок, шампанское с шипением наполнило бокалы точно до краев. Видишь, горькая моя любовь, оба мы держали путь на запад, только я-то доехал до Рокицан, а ты — до Сан-Диего. Просто ты высацила меня по дороге, что тебе делать со мной, рыцарем Печального Образа, любовником портних и почтовых служащих? Моя печаль в эту минуту совсем иная, чем думаете вы оба, она куда более приземленная, а потому и куда печальнее...
Камилл поднял бокал. Пузырьки тихонько лопались, пауза затягивалась —господи, как сказать, чтобы не прозвучало формально и чопорно — но и не сентиментально, что я-то не имел у нее успеха... Да и в глазах Мариана можно прочесть, что это я из-за него заранее подвергаю цензуре свое выступление. Но теперь он в затруднительном положении: не может же он оставить нас с Ивонной наедине и исчезнуть, когда бокалы полны...
— Ты слишком хороша для одного мужчины.— (Да, это, пожалуй, довольно приемлемый тон).— Поэтому желаю тебе, чтобы ты своей неувядающей красотой радовала хотя бы тех мужчин, которые того заслуживают.
— Ого, да ты никак ударился в богему! Тебе это больше идет...
Обязательные классные насмешки отзвучали —вот стоят они лицом друг к другу с бокалами в руках, и что-то тихое, нежное пролетело над ними. Потом опять в глазах Мариана появилось замешательство — он чувствовал себя третьим лишним, отчего, пожалуй, не прозвучал и его тост.
— Вместо тоста,— поднял он бокал,— у меня к тебе одна просьба, и так как она — единственная, очень прошу ее выполнить: будь счастлива!
У Ивоины дрогнули губы.
— Вы были оба такие чудесные, мальчики, я буду скучать но вас... А теперь — до дна!
— Разве теперь мы не такие же? Мы будем становиться все чудеснее, но как ты об этом узнаешь?—Мариан налил всем, но у него не было такого опыта с шампанским, как у Камилла, и немного вина пролилось.
— Об этом я узнаю самое позднее через пять лет. Когда я прощалась с Робертом Давидом, он заставил меня клятвенно обещать, что в июне пятьдесят второго года я буду в шесть вечера в «Астории», как штык, даже если мне придется плыть хоть с Огненной Земли!
Попивая шампанское, посидели, пошутили, как, бывало, в гимназические времена. Мариан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы подняться. Ивонна обняла его — если надо, она еще перед отъездом через Ника добудет для него обещанные доллары.
Камилл проводил его в прихожую.
— Что ты начал говорить, когда пришла Ивонна?— понизив голос, спросил Мариан.
— Да я не помню...— Только помню-то я прекрасно, все л о время я думал о Павле. Но после исповеди Ивонны такого нерыцарского решения я принять не могу; нет смысла противиться судьбе... Да и Павла эгого не заслуживает, Я ведь ее люблю...
Он чуть не сказал это Ивонне, когда вернулся в комнату.
На лестнице затихли шаги Мариана.
Камилл и Ивонна посидели молча — тишина, оставшаяся после ухода аМриана, застигла их врасплох. Это молчание нуждалось в сердечных словах. И вот у Ивонны на лбу прорезалась решительная морщинка: только не растрогаться! Холеной рукой она смущенно играла бокалом,
— Думаю, тебе понятно,— начала она наконец с напускной жестокостью, — что этак я не успею обегать весь класс на прощанье... Тут, кажется, уже ничего нет?—она посмотрела бутылку на свет, Камилл долил ей и хотел послать за следующей, но Ивонна решительно остановила его. Заставила себя изменить тон.
— Когда ты спутался с тетей Миной, это был такой гол, что его не взял бы даже Пирк. Шапку долой, ты мне понравился, только, признаться, поздновато, Я знаю — вы оба на моей совести...
На твоей совести и то, что у меня произошло с Павлой, хотелось сказать ему, но он промолчал.
— Я тебя здорово обидела, Камилл, но что поделать, коли уродилась мерзавкой...
Он успокоил ее примиряющим жестом.
— У меня морозец по спине пробегает, как подумаю, что послезавтра уеду —быть может, навсегда, Камилл! Это не чепуха — так вдруг перевести стрелки и двинуть куда-то по неизвестной колее, совсем в другом направлении... Я родилась в старом Бржевнове, в Страговском саду воровала с мальчишками груши, в Погоржельце мы клали пистоны на трамвайные рельсы и ждали в подворотнях, когда бабахнет,— и вдруг я американская миссис Циг-фельд, и бог весть, что будет дальше...
— Такие девушки, как ты, не пропадают, Ивонна. Им всегда вовремя удается перевести и другую стрелку...
Она посмотрела на часы.
— Отъезд за океан мне представляется жирной чертой под столбцом цифр, Камилл. Вероятно, мне следовало бы подсчитать их и взвесить, да что-то не хочется... В этом столбце не хватает рубрики «выдано»...— Она смотрела ему в глаза прямо, не уклоняясь.
В чем дело?—встревожился Камилл.
Она встала, обняла его на прощание и поцеловала долгим, полным чувства поцелуем. Почему она не целовала меня так, пока... Вдруг она привычно прижалась к нему, дыхание ее участилось. Отстранилась лицом, в глазах — искорка возбуждения.
— Ты дома один?..
Его сердце забилось — вот оно то, к чему он тщетно стремился все эти годы, когда горел к Ивонне, словно пучок соломы... Но тут в нем что-то воспротивилось: такое предложение — по ее кодексу чести — просто заменяет пожатие руки на прощание... Нет, ему нет нужды принимать из милости запоздавший дар, тем более что он влюблен в Павлу...
— К сожалению, мама дома...— соврал он, хотя тут же и подосадовал; но слово не воробей—вылетит, не поймаешь...
А Ивонна уже опять — просто товарищ.
— Ты меня любил, я тебя тоже немного, Камилл. Прости меня и не поминай лихом; чем так — лучше вообще не вспоминай.
После нее осталась пронзительная тишина и аромат ее любимых «Reve cTor»1. Жизнь обожает жестоко иронизировать, подумал Камилл чуть меланхолично, заставляя себя думать о Павле; но это ему не очень удалось,
Гости садились в машины.
— Где же Гейниц?—оглянулся Камилл.
— Сбежал,— ответила Мишь. Впрочем, этому никто не удивился, как и тому, что Руженка прислала извинение: на свадьбе Камилла у нее сердце истекло бы кровью.
Вместо исчезнувшего Гейница по тротуару приближалась знакомая полотняная каскетка.
— У кого же вы были свидетелем, юноша?— Тайциер ткнул пальцем в букетик мирта с белым бантом на лацкане Камилла.
— У самого себя...
— С ума сошли!—чуть ли не заорал Тайцнер. — Еще лет десять по крайней мере могли бы гоняться за девками! Нужно вам было так рано надевать хомут на шею?
— Нужно,— улыбнулся Камилл, жестом успокаивая Павлу — она расслышала эти слова и с несколько возмущенным видом ждала его у такси. Зевак, к неудовольствию пана Герольда-старшего, прибавилось: ни к чему
1 «Золотая мечта» — марка духов (франц.)
семье человека, которого обложили высоким налогом как миллионера, привлекать внимание слишком пышной свадьбой.
— Видно, сегодня пропал наш литературный разговор,— Тайцнер с укоризненным видом вытащил из портфеля уголок рукописи Камилла. Тот мысленно хлопнул себя по лбу: в этой свадебной суматохе напрочь забыл...
— Придется позвать к обеду еще одного гостя, — успел он шепнуть матери.— Примите приглашение выпить с нами рюмочку за здоровье моей жены! — обратился он к Тайцнеру.
— Здоровье молодой жены — дело серьезное, — просиял Тайцнер. — Только как сочетать с праздничным столом мои солдатские башмаки и вельветовые брюки? Я-то себя в них чувствую хорошо, но как будете себя чувствовать вы рядом со мной?
— Мы приглашаем вашу душу, а рядом с ней мы будем чувствовать себя так, словно тело ваше облачено в роскошный костюм и лакированные туфли.
Наконец вереница машин тронулась через город к южному шоссе; миновав Збраслав, начали взбираться вверх к Иловиште. После получаса езды первая машина с паном Герольдом свернула в лесистую долину и, обогнув длинный пруд, остановилась. За ней подъехали и остальные, празднично одетая толпа вывалилась из машин.
— Вот вам и свадебный подарок — целый пруд! — шепнул Пирк молодоженам.
Но тут сияющий, растроганный пан Герольд повел рукой в сторону полого поднимавшейся лужайки: у опушки леса белела новизной постройка, нечто среднее между просторной избой, бунгало и асиендой. Пану Герольду прекрасно удалось скрыть от молодоженов эту роскошную летнюю резиденцию: Павла только теперь поняла, и у нее задрожал подбородок — она даже не сознавала, что стоит с открытым ртом, как Алиса в Стране чудес; потом не удержалась и со счастливыми слезами бросилась на шею сначала Камиллу, потом пану Герольду и, наконец, свекрови. Пани Герольдову впервые за сегодняшний день охватило эгоистическое умиление, свойственное тем, кто дарит,— она обняла сноху и прижала ее заплаканное лицо к своему.
Мишь с некоторой озадаченностью издали наблюдала счастливых молодоженов. Взглянула на Мариана: интересно, какие мысли пробегают сейчас за его высоким лбом?
— Это называется — как бедной девушке счастье повалило,— сказала она вполголоса Мариану,
— А ты — тоже бедная девушка — правда, в духовном смысле как раз наоборот.— Он взглядом сравнил Мишь с сияющей невестой.— Но не будем предаваться напрасным иллюзиям: ни на что подобное не рассчитывай.
Бац! По крайней мере — откровенная речь рыцаря с поднятым забралом, и не очень-то утешает то, что эту речь можно объяснить с двух точек зрения. Мишь предпочла лишь одно объяснение:
— Я бы все равно побоялась жить здесь, в таком уединении!
Мариан оставил это замечание без комментариев.
В просторном холле гостей встречал треск огня в очаге, на полу у камина — шкуры, на низком столике — срезе огромного пня — большие игральные кости, между ними замешалось несколько орехов и девственной нетронутости книга записи гостей в роскошном кожаном переплете.
— Прямо скажем, скромное оформление,— прошептала Мишь Мариану.
— Постарайся упрятать подальше свое оскорбленное эстетическое чувство, все это приготовлено не для тебя; а Павла, как видишь, на верху блаженства.
Мариан прав: эта свадьба меня не касается и даже не затрагивает, убеждала Мишь саму себя; по крайней мере могу наблюдать беспристрастно, как развлекающийся зритель.
Все было предусмотрено и для свадебного торжества, и для хорошего настроения в последующей жизни: у стены— музыкальный инструмент, радиола, набор пластинок... Удобная деревянная лестница ведет к спальням на втором этаже.
— Как в фильме с Шлемровой и Раулем Схранилом,— произнесла вслух Мишь самым восхищенным тоном, на какой была способна.
Гости, громко расхваливая, осмотрели все помещения, вплоть до выложенной кафелем ванной комнаты — хром, стекло и запах лиственницы; откуда-то все время раздавались восторженные возгласы Павлы. Но куда больше счастливой невесты Мишь занимал Камилл: казалось, все застало его врасплох1 и чуть ли не шокировало. Вот теперь он как-то робко пробежал благодарным взглядом по лицам своих друзей: на Мариане уже чуть залоснившийся темный костюм, в каком он ходил на танцульки еще в гимназические годы; на скорую руку сшитое парадное платье Мишь (чего он так его рассматривает, словно оно кажется ему эксцентричным?), вечно расстегнутый пиджак Пирка (вероятно, он и не может застегнуть его, так раздался в плечах)... И вдруг Камилл словно устыдился перед ними за этот суперроскошный свадебный подарок.., Мишь в эту минуту даже пожалела его.
— Показывайте скорее остальные свадебные подари ки!..
(Похоже, среди них будет гипсовый гномик для сада или складная подводная лодка для пруда.)
Подарок, который молодожены развернули первым, был совсем неожиданный: роскошная тяжелая хрустальная ваза для цветов в виде корзины, и ручка — хрустальная, шлифованная. В пражской квартире Герольдов была такая же, только поменьше. Недавно ее убрали, ка*к устарелый предмет прикладного искусства, теперь она доживает свой век в уединении, служа вместилищем для ненужных мелочей, каких за долгие годы много накапливается в состоятельной семье.
Мишь заметила, как смутился Камилл, увидев карточку на дне этого бессмысленно дорогого презента, далеко превышавшего финансовые возможности дарителя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24