Он тотчас же отпустил ее, и они некоторое время молча стояли друг против друга.
— Поздно уже. Кареты ждут, — сказала королева.
— Да, — очень тихо, одним только словом, ответил король.
Она улыбнулась как-то неловко и озабоченно, впервые за все время их супружества смутившись, словно бы испытывая чувство вины. Если бы он окликнул ее сейчас, прощание выглядело бы совсем по-иному, но Сигизмунд промолчал.
Она повернулась и, не проронив ни слова, направилась к двери.
В Литву королева ехала со всем двором — своим и юного короля Сигизмунда Августа, но без дочерей. До того еще, как произошло это неловкое объяснение, Бона высказала Сигизмунду свое желание: чтобы молодой король и князь Литвы с малых лет присматривался к ее делам и чтобы вельможи и шляхта тех земель видели его почаще. Ему шел уже тринадцатый год, но, будучи стройным и на удивление изящным, он казался старше. Экипаж Августа следовал за каретой матери, за ними тянулись повозки и груженые телеги, а весь кортеж сопровождали вооруженные всадники.
Наконец они съехали с широкого тракта на лесную дорогу, и карету королевы стало подбрасывать на ухабах. Но ее внимание полностью поглотила пуща: зеленые дебри с густым подлеском, образующие пахнущий хвоей коридор, были такими плотными, что глаз не в состоянии был проникнуть сквозь эту живую изгородь. Высунувшись из окошка, она с наслаждением вдыхала свежий, ароматный воздух и вдруг увидела всадника, ведущего к их кортежу перепуганного крестьянина в грязной рубахе и кожаных лаптях. Она хотела спросить скакавшего рядом Алифио, что случилось, но процессия уже остановилась. Услышав чьи-то крики, Паппа-кода также поскакал вперед.
— Почему мы стоим? — спросила Бона.
Но, прежде чем Алифио успел ответить, к карете подъехал Паппакода с глиняным горшком в руке и, склонившись в сторону окошка, произнес:
— Ваше величество, вы желали испробовать литовского меда. А мы как раз обнаружили в лесу бортника.
Алифио спрыгнул с коня и, взяв горшок из рук Паппа-коды, подал его королеве вместе с деревянной ложкой. Она так недоверчиво взглянула на нее, что Марина тотчас же подала ей серебряную ложку из лежавшего на полу кареты коробка. Королева погрузила ложку в глиняный горшок, затем поднесла ее, наполненную золотистым, густым медом, ко рту. Видно, мед ей понравился, потому что она зачерпнула еще раз, другой. Наконец, вытирая платочком липкие губы, спросила:
— Пусть кто-нибудь из эскорта узнает у мужика, чьи это угодья?
Но Паппакода ответил сразу же, без раздумья:
— И спрашивать нет нужды, ваше величество. Это королевская пуща. Следовательно, и борть ваша, государыня.
Она удивилась:
— Мой лес? Моя борть? А мед не мой, принадлежит вон тому бортнику? Что за глупость?! Надобно завести книги податей. Каждый, кто входит в лес, заплатит подать — горшок меду или несколько грошей.
— Единожды? — спросил казначей. Она возмутилась.
— За такой великолепный мед?! Нет, оплата будет ежегодной. Кроме того, каждый бортник должен иметь разрешение старосты, подтвержденное печатью.
— А коли платить не захочет? — вмешался Алифио.
— Тогда отдаст борть нашим бортникам. Я готова их завести.
— А как наши люди будут знать, оплачена борть или нет? — не переставал допытываться Алифио.
Она колебалась лишь мгновение.
— Повелим означать деревья. Как лошадей в табуне. Клеймом. Кто не заплатит чинша, у того староста отберет клеймо. Спросите у него, вход в пущу бесплатный?
Кто-то из свиты подошел к крестьянину и, переговорив с ним, доложил о разговоре Паппакоде.
— Говорит — а как же иначе? Известно, бесплатный, — повторил казначей его слова.
— Ага, — чуть не вскрикнула королева, — я сказывала, какое тут хозяйствование. Лес вырубают кому не лень, а новых деревьев никто не сажает. Запишите: служивым произвести реестр всех входов. Пусть установят также оплату за сенокос. Наверное, есть и лужайки в лесу? В Неаполе все княжеские пастбища приносят доход. А тут, как и в королевстве, столько разоренных бортей, лесных полян!
— Будут ли предусмотрены наказания за нарушение этих правил? — спросил Паппакода.
— Да. Строгие. С сегодняшнего дня. Кто осмелится нарушить право, будет схвачен стражниками и наказан.
— Но здесь нет никаких стражников! — заметил Алифио.
— Значит, будут! — воскликнула Бона, бросив ложку Марине. — Не могу больше, слишком густой и сладкий!
— Вернуть ему остальное? — спросил Паппакода.
— Вернуть? — изумилась она. — Такой мед? Велите сказать бортнику, что в виде особой милости этот горшок будет засчитан ему как ежегодный чинш. С одного дерева.
Они останавливались в каждой деревне, в каждом местечке Литвы, Волыни и Подолья. Путешествие было обременительным, но королева переносила его лучше, нежели ее придворные дамы и кавалеры. Август, очень довольный, что не надо выслушивать поучений Секулюса, постоянно вылезал из коляски и гарцевал на лошади. Меж тем королева, велев Паппакоде почаще заглядывать в акты королевских пожалований, повторяла, как будто заучивала урок:
— Земли, пожалованные нам еще в двадцать четвертом году в Литве, над рекою Супрасль. В воеводстве Трокском — от Гонёнза до Гродно. Чащи литовские от Гродно до Ковно. Земли на севере и на Немане, староство ковенское. Вепе. Гродненские угодья выкуплю сейчас или через год-два у Ежи Радзивилла. Также проверить надобно, каковы именья на Подлясье? Далее: угодья кобринские, городельские, Каменец и на Волыни — ковельские земли. Посмотрите, что еще? То, чего не имею, буду иметь после выкупа королевских земель. Деревни должны быть застроены совсем по-иному, дома — в один ряд по обе стороны тракта, чтобы к ним было легче подойти. Вааха! На сегодня довольно. Хотя нет. Что там виднеется? Какая-то речушка? И деревня?
— Нечто весьма убогое, ваше величество! — заметил Паппакода.
— Ничего. Я хочу осмотреть все. Выйдем-ка на средину селения, кстати, тут есть и рыночная площадь, некое ее подобие. А значит, должен быть кто-то вроде бурмистра или войта. Позвать его ко мне!
И уже через минуту она ступала по тропе посреди полу-
сожженного селения, действительно крайне убогого. Рядом с нею шагал Август, а также перепуганный "бурмистр", а за ними семенили придворные. Постепенно они дошли до окраины опустевшей, почти безлюдной деревушки и остановились на обрывистом берегу. Вид отсюда был величественный, за голубым простором воды чернела узкая полоска леса.
— Красиво здесь, — сказала Бона, глядя вдаль. — Значит, сказываете, ваше селение постоянно грабят и жгут татары? Что это за река?
— Буг, — ответствовал "бурмистр".
— А как называется селение?
— Ров, всемилостивая госпожа.
— Ров, — рассмеялась она. — В ров каждый влезет, даже корова. Построим здесь крепость. Место на холме, словно создано для обороны. Запишите, синьор Алифио. Бастионы, за крепость. Через год-другой приеду посмотреть, что и как будет сделано. Этот пейзаж мне так напоминает Италию.
— А это всего лишь ров, — буркнул канцлер.
— Нет! — возразила она. — Поскольку укрепление сего града я беру на себя, желая потомству память о себе оставить, изменю и название. С этого момента будет здесь город и крепость... скажем, Бар.
— Не Бари? — вырвалось у Паппакоды.
— Бари? Бари — один на свете, — пожурила она его. — Единственный, самый красивый... далекий. А тут будет Бар. Вместе с Кременцом станем сдерживать нападения турок и татар. Запишите еще: заложенные на реке селения должны иметь пристани для сплава товаров, земледельческих и лесных. Каждый седьмой день — базарный. Пошлины под моим контролем. Мостовой, дорожный и торговый сбор. Купцы за каждый воз соли заплатят... скажем... подумаю, сколько. Одно вы должны знать: по воле короля я беру в аренду таможни в Литве и на Волыни. Все до единой.
— А кто станет во главе таможен? — спросил кто-то из местных.
— Бургомистры. Следовательно, и вы, с сегодняшнего дня назначенный мною бургомистром города Бар, станете во главе таможни. Каждые полгода будете представлять моему под-скарбию реестры, счета и деньги.
Вновь назначенный бургомистр переполошился.
— Но селения тут сожжены, люди уведены в ясырь...
— Знаю. Поэтому будем заселять пустынные места. А также прореживать пущи на берегах судоходных рек. Хочу, чтоб тут были цветущие грады и веси.
Бургомистр пытался обороняться, что-то объяснять.
— Волости все здесь в руках вельможей. Кто из них захочет меня слушать?
Однако она и тут не узрела никаких трудностей.
— Волости выкупим. Сколько захотят, к примеру, Се-машки за луцкие угодья? Как мыслите, синьор Алифио?
— Много, — отвечал он. — Самое малое пятьсот гривен.
— Дадим четыреста пятьдесят. Окупится. Впредь и судоустройство городское будет в наших руках. Разбоям и грабежам на дорогах придет конец! Разбойников и воров надобно карать без пощады.
— До сих пор с ними боролись старосты. Как же справлюсь со всем этим я? Я один? — пришел в ужас вновь испеченный бургомистр.
— Удивляете вы меня, пан бургомистр, — ответила Бона. — А каково же мне, вот уже многие месяцы, колесить здесь, вдоль и поперек? И вникать во все? Мне одной? Но, впрочем... Надобно будет и в староствах навести порядок...
Король вместе с королевнами Ядвигой и Изабеллой приехал в Вильну только в июне тысяча пятьсот тридцать третьего года, он показался Боне сильно постаревшим, даже не столь спокойным и сдержанным, сколь вялым, безвольным, охотно поддающимся на уговоры советников. Встретил ее он, однако, очень сердечно. Он восхищался Августом, который за этот год возмужал, загорел и научился превосходно ездить верхом, а одновременно добродушно подсмеивался над Изабеллой — она так скучала по брату и так завидовала его путешествию по Литве, что он был вынужден уступить ее просьбе и взять с собой обеих старших дочерей.
Уже через несколько дней после встречи почти всей семьи в Виленском замке Сигизмунд во время ужина с супругой и ее канцлером заявил:
— Едва прибыл в Литву, не могу отбиться от жалоб.
— Такой страх напал на вельмож? — заинтересовалась Бона.
— Они удивлены — к чему такая спешка? Я сам когда-то начал свое правление с попытки возвратить королевские земли. Но вы?
— Что же я?
— То, что не свершило государство за десятилетие, вы хотите сделать за год? За два? — спросил он со всей серьезностью.
— А как же иначе? — удивилась она. — Вы прекратили выкуп королевских владений, потому что ваша казна пуста. Но у меня довольно своего золота. И я хочу видеть плоды хозяйствования на собственных землях уже сейчас. Сейчас. Нельзя откладывать, магнаты могут подделать бумаги. Разве не так? — обратилась она к Алифио.
— Могут, — согласился тот.
— Многие из них владеют королевскими землями с давних пор. А документов никаких не имеют, — заметил Сигизмунд.
— У кого их нет, — заявила Бона, — тот владеет землями незаконно. Нет, я не уступлю! Синьор Алифио, пригласите всех для предъявления грамот и пожалований. Первый просмотр, как я уже говорила, состоится через месяц.
— Все магнаты литовские будут против вас, — предостерег король.
— А на что мне они теперь? — презрительно ответила Бона. — Август уже великий князь и король. Если и обидятся — не велика беда...
Однако это была не просто обида: вельможи и бояре, занимавшие высокие должности, всполошились не на шутку. Выходит, поместья и земли, которые по милости прежних королей они привыкли считать своими, детям и внукам своим передавали, следовало вернуть или же, предъявив жалованные грамоты на владение с печатью и подписью вавельскои канцелярии, согласиться на выкуп. И этот дьявольский план намеревалась осуществить она, проклятая итальянка из-под знака дракона, родная мать их великого князя.
Через месяц в канцелярии Алифио собрались шляхтичи, люди незнатные, но с гонором. Перед появлением Алифио они рядили да судили, как бы уклониться и обойти распоряжение королевы. Каждый из них, правда, рассуждал по-своему.
— Я туда не ходок! — говорил один.
— И я. Такой шум подыму... — вторил ему басом другой.
— Да эти земли я от отца унаследовал! Какие еще пожалования? Чьи? — возмущался третий.
— Именье татары разграбили и сожгли. Откуда взять грамоты? — негодовал шляхтич с Волыни.
— А я, стало быть, плыву на лодке. Везу бумаги. А тут вихрь поднялся! Волна обрушилась. За ней — другая. Насилу рыбак из воды вытащил, а то бы утонул. В глазах темно и буль, буль, буль... - разглагольствовал полещук.
— Но все-таки вытащил? С бумагами? — заинтересовался литвин.
— Где там! Бумаги сожрала щука. Зубастая была. Перемолола все до одной.
— Да неужто щука? — недоверчиво переспросил волынянин.
— А ты чего? Я же не говорил: "Неужто татары?" — рассердился задетый за живое полещук.
— Да перестаньте вы! Завтра додеретесь. Сейчас надобно пошевелить мозгами, чем бы отвратить от нас внимание королевы.
— Чем? Известное дело... Угодьями магнатов. Мы — бояре бедные, но вот возьмем Радзивиллов. Тыкоцин ихний, верно?
— Ну, верно.
— И Гонёндз у них. Однако же каждый ведает: между этими землями должна быть пихтовая пуща. Не Радзивилло-ва, а великокняжеская, Кнышинская. И что же мы видим?
— И то правда, нет никакого клина. Куда ни поглядишь, всюду Радзивиллы.
— Вот с этим мы к ней и пожалуем. Была Кнышинская пуща — и нет ее.
— Ну и потеха! Потерялся такой кусок земли! И кто же его отыскал? Мы! Это стоит подороже той бумаги, которую карп слопал.
— Не карп, а щука, — поправил полещук.
— Да неужто щука? — подтрунивал литвин.
В эту минуту вошел Алифио, положив конец спорам:
— Ее королевское величество ждет вас. Каждого по отдельности. С бумагами на право владения.
— Нам бы всем вместе... Бумаги у нас такие, что лучше и не надобно. Но - общие. Знаете ли вы, ваша милость, в чьих руках Кнышин и Кнышинская пуща? — начал литвин.
— Пуща? Нет, не знаю, — признал канцлер.
— А мы знаем. И засвидетельствуем! Каждый в отдельности и все вместе. Все! Великокняжеская она. Вот те крест!
— Значит, королевская. Это я первый заметил! — перебил литвина сосед.
Канцлеру королевы хорошо был известен принцип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75