Гитлеровцы во что бы то ни стало стремятся овладеть им, прорваться за Дубису. Явную попытку потеснить левый фланг 2-й гвардейской армии противник предпринимает 14 августа. Через день его контрнаступление развертывается на всем участке, занимаемом армией. Бронированный танковый кулак приходится на боевые порядки 16-й Литовской стрелковой дивизии, ее атакуют одновременно около девяносто танков. В тяжелом положении оказывается 87-я стрелковая дивизия полковника Г. П. Куляко, один из ее полков вынужден биться в окружении, пока не подойдет помощь.
Нелегко и 87-й гвардейской. Ее отдельный истреби-тельно-противотанковый дивизион под командой гвардии майора Гаджиева также оказался в окружении, но сражался свирепо и не дрогнул, через его позиции танки не прошли. Лишь 19 августа атаки противника были отбиты. Убедившись, что гвардейцев с места не столкнуть, враг бросает все силы на прорыв к Митаве (Елгава).
— Подумать только: за три дня боев артиллеристами армии подбито и сожжено сто сорок пять танков и самоходных орудий,— говорит заместитель командующего артиллерией армии.— Помнишь, перед Большой Бабкой знакомились мы с директивой Ставки? Мудрая тактика артнаступления получила развитие. Теперь не станешь отрицать, что артиллерия — бог войны? — глаза гвардии полковника Утина искрятся.
— Насчет бога — это ты брось. А танки? Авиация? А пехота? Сам же употребил слово: сожгли. Так ведь это наши пехотинцы из групп истребителей танков ходили по тылам и подрывали на Месте...
— Ты, Кирилл Яковлевич, в тактических ситуациях, как рыба в воде. Здорово придумал насчет истребителей! Но без артиллерии пехота ни на шаг. -
Тымчик молча посасывает потухшую трубочку. Спорить с Утиным бесполезно. Приехав проверить боевую готовность артполка, он дал высокую оценку его действиям при отражении контратак противника под Шяуляем. Но не удержался, чтобы не отметить недочеты: в боевом распоряжении не указаны отсечные полосы, дополнительные сектора, не выделены ответственные артиллерийские начальники за стыки между батальонами.
Случись такие упущения на учении, Тымчик воспри- нял бы их надлежащим образом. Но в данной ситуации эти чисто академические требования звучали парадоксом.
Будто улавливая настроение собеседника, Утин неожиданно вспоминает:
— Знаешь, после отъезда Афонина (он теперь корпусом командует) я, грешным делом, думал, что ты все круто будешь менять на свой лад, но этого не случилось. Светлая у тебя голова.
Постепенно разговор перешел на другое. Погиб в бою Кульчицкий. О смерти своего командира сообщили штабные работники артбригады. Туда он был назначен сразу же после госпиталя, но по-прежнему поддерживал связь с бойцами 192-го полка. Утин заметил:
— На Миусе Кульчицкий по привычке шел впереди роты. Так нас учили, и от этого трудно отвыкнуть.
— Не сразу находится замена таким, как Казимир Викентьевич. Он был силен не толькр своими глубокими знаниями. Разбирался в людях и любил своих подчиненных.— Кирилл Яковлевич смолкает, потом спрашивает: — Заседателева помнишь? Все порывался возглавить роту или взвод в штыковой атаке. Сейчас это назвали бы безрассудством, а тогда считалось в порядке вещей. Жаль, что я не известил его, когда дивизия шла по дорогам Смоленщины. Получив весточку, Валерий Федорович не усидел бы, примчался б на своем райко-
мовском «газике».
Полуденное солнце, пекшее немилосердно, кажется, смиряет свой норов. Тымчик смотрит на часы, поднимается.
— Посмотрю, что там в полках. Может, поедешь со мной?
Утин колеблется, потом решительно отказывается.
— В штаб артиллерии надо бы заглянуть, поговорить с Гаджиевым и Труновым,— и, уже попрощавшись, на ходу сообщает: — Полищука-то, слыхал, сосватали начпродом армии.
В течение сентября в полосе обороны дивизии — от Буловян до Кункова — каких-либо крупных событий не происходит. Разведка переднего края, служба охранения и патрулирования — только и всего. Не активничает особо и противник: периодически обстреливает наши
войсковые тылы и всё время совершенствует свои позиции на западном берегу Дубисы. В конце месяца дивизия производит перегруппировку сил. Создается подвижный отряд преследования во главе с заместителем командира дивизии гвардии подполковником Каридой. Вскоре он вступает в дело, и 7 октября, на второй день наступления, занимает населенный пункт Немокшты. Неприятель начинает отводить свои части. 10 октября войска фронта выходят на побережье Балтийского моря севернее и южнее Мемеля (Клайпеда). Теперь прибалтийской группировке противника отрезаны сухопутные пути в Восточную Пруссию.
24 октября дивизия утыкается в реку Неман (Ня-мунас). Прибрежные земли здесь сильно холмистые, песчаные, усыпанные мелкими камнями. Рыть окопы — занятие нелегкое. Утешает лишь надежда на скорое форсирование реки. Саперы тотчас принимаются за изготовление средств переправы. В считанные дни сооружены причалы, изготовлены 40 лодок и 14 понтонов. Начинается обычная перед форсированием водных преград тренировка. Однако в первых числах ноября дивизии ставится новая задача — передислокация на либавское (ли-епайское) направление. Марш — только в темное время суток. Слякотная дорога — на одну машину: ни вправо, ни влево свернуть нельзя. Даже видавшие виды бойцы сокрушенно качают головами. Не легче передвигаться и на повозках. Лошади боятся топи, ступают медленно, осторожно. Ездовые, держат повод накоротке, иногда кажется, что это они тянут за собой всю поклажу.
На труднопроходимых участках задействованы целые части и соединения. С 22 ноября полки 87-й гвардейской дивизии переподчинены командиру 21-й инженерной бригады — ремонтируют старые и прокладывают новые-дороги, мосты, устраивают объезды.
— Двину к командиру инженерной,— как-то под вечер сообщает Кирилл Яковлевич начальнику штаба дивизии гвардии полковнику Прихно.
Тот протягивает письмо-треугольник.
— Записка личного характера от помощника начальника штаба корпуса по разведке Суворова. Переусердствовал наш «секретчик», зарегистрировал...
Тымчик берет письмо, улыбается. «Поздравляю Вас по случаю присвоения Вам воинского звания «генерал-майор»,— выведено прилежным почерком,— Желаю наи-
лучших успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и в деле воспитания воинов. 14. XI 44 г.»
Вспомнились вчерашний и позавчерашний дни. Непрерывные звонки, визиты штабных работников... Схлынул поток поздравлений, и Тымчик оправился от смущения. Это письмо вновь заставило его задуматься. Не он один так воюет. Тому же Николаю Архиповичу Суворову днем улыбнуться некогда, а ночью — поспать. «Сегодня же отвечу,— решает Тымчик,—пусть порадуется, что его разведчики хранят и умножают былую славу». Но коль письмо носит официальный характер, надо пометить, что оно прочитано адресатом и принято к сведению. Кирилл Яковлевич пишет в левом углу: «Тов. Суворов, от души Вам благодарен за поздравление и внимание». И размашисто расписывается.
Слякоть, По всей Литве ни проехать, ни пройти. Орудия и повозки приходится буквально вытаскивать на руках — лошади обессилены. На автомашины вообще безнадежно махнули рукой: они не достают колесами до твердого грунта и застыли там, где кончились мало-мальски проезжие дороги. Люди вынуждены валить многолетние сосны и метр за метром укладывать их на разжиженную, как заварное тесто, землю, чтобы по этому настилу могли маневрировать войска.
Маршрут дивизии пролегает на север. Комендантская служба сразу же предостерегает о мерах маскировки. Сохранять тайну передвижения обязан каждый. И войска с пониманием относятся к этим требованиям.
Когда позади остается малоприметная деревушка с костелом и до сотни крытых соломой ветхих домишек, затерявшихся среди высоких кленов, Кирилл Яковлевич выходит из машины. Шагая в колонне, улавливает
фразы:
— Видимо, штаб фронта замыслил перегруппировку. Не сам же комдив вздумал вывести нас на прогулку по побережью.
— Поблизости от передовой шастаем, чтобы противник подумал, будто ночью частям не сидится в мокрых окопах.
— Стратег ты, однако...
Генерал еле сдерживает смех. Прокашлявшись, требует ускорить шаг.
В назначенные сроки войска 2-й гвардейской армии сменили части 4-й ударной и правофланговые соединения 61-й армии, занимавшие фронт в устье реки Лэты> жа — отм. 72,2 (западнее Лаэлдзелда),
Приближающаяся зима торопит: надо закрепляться на достигнутом рубеже, утеплять землянки.
Но на фронте и в обороне не бывает спокойно. 19 ноября предпринимается разведка боем. Пехота устремляется вперед. Она медленно преодолевает передний край фашистской обороны. Прогноз погоды, присланный из штаба армии, не предвещает осадков. Но, видимо, здесь сказывается дыхание Балтийского моря: неожиданно хлещут проливные дожди. Непролазная грязь, плохая видимость — все это снижает темп наступления. Однако, несмотря на неблагоприятные условия и упорное сопротивление гитлеровцев, судьба Курляндской группировки противника предрешена. Прижатая к морю и взятая в клещи нашими войсками, она несомненно капитулирует.
В конце ноября 2-я гвардейская армия после передислокации в район Юрбурга (Юрбаркас) снова возвращается к неманскому берегу. Здесь она входит в состав 3-го Белорусского фронта, нацелившегося на Восточную Пруссию.
Все чаще с затянутого серой пеленой неба срывается мелкий дождь, переходящий в крупу. Изредка проглядывает солнце, расцвечивая убеленный инеем сосновый бор. А темными беззвездными ночами на том берегу, чередуясь одна за другой, повисают осветительные ракеты — противник сторожит Неман. Собственно, в напряжении остаются войска по обе стороны реки.
СТУК Б «ЖЕЛЕЗНУЮ ДВЕРЬ»
Грохот орудий разрывает тишину морозного январского дня — за залпами «катюш» вступает в бой артиллерия. В небо взвивается зеленая ракета, звучит мощный раскат голосов: «Ур-ра!»
Пехота приближается к первой неприятельской траншее, и артиллеристы переносят огонь на вторую. Огневой вал несется, как перекати-поле, сметая все, что возникает перед наступающими.
Роту, которую выводят разведчики, останавливают пулеметы из двухамбразурного дота.
— Где Ковальчук? Куда девался командир дивизиона?
Заметив, наконец, гвардии капитана Ковальчука, комбат Березовский бросается к нему навстречу: — Выручай, дружище, смотри, как хлещет! Оборона Восточной Пруссии, объявленной фашистской пропагандой «железной дверью», оказывается действительно прочной. Шесть дней стучат в нее наши войска, и лишь после этого она поддается, начинает трещать. Противник вынужден пятиться назад. Пятиться с тех рубежей, откуда в сорок первом напал на нашу страну. Отчаянно сопротивляется, вводит в бой новые силы. Но катится безостановочно назад. Сообщения поступают одно другого радостнее: 19 января 1945 года взят Тильзит (Советск). На другой день 2-я гвардейская армия продвинулась до 30 километров. Еще через день пал Гумбиннен (Гусев). 22 января ударом с севера захвачен Инстербург (Черняховск).
87-я гвардейская наступает безостановочно. Ей приданы танки. Штурмовики с малой высоты крушат все, что видят в стане врага. Танки движутся-с-десантом на борту, за ними спокойнее стрелковым батальонам. Все понимают: надо успеть отрезать противнику выходы из Кенигсберга (Калининград) на северо-запад.
Уставшие, измотанные напряженными боями, все облегченно вздыхают, когда приходит разрешение на отдых.
Покинутый хозяевами чопорный фольварк, раскинувшийся сразу же за Прейсиш-Эйлау (Багратионовск), готов приютить продрогших солдат. Гвардии старшина Мельников открывает дверь в гостиную и невольно останавливается у"порога. Напольные, в рост человека резные часы, уныло чернеющие в углу, скрипуче бьют девять раз, словно приветствуют русского гвардейца. Постояв с минуту, он проходит в другие комната, и удивление как бы застывает на его лице: статуэтки, хрустальные вазы, медные кувшины — все это выстав-' лено напоказ, как на базаре.
— Рушники у нас в селе такие вышивали.
— А ковер — туркменский. Как он сюда попал?
— Посуда — французская.
Помкомвзвода Мельников поднимается по лестнице на второй этаж. Во всю стену на полированном щите — образцы оружия разных времен: пищали, клинки, кремневые ружья и пистолеты. Длинный ряд составляют охотничьи трофеи бывшего хозяина: рога косули, лося,
клыки кабана. Кем был ценитель старины и куда бежал— сказать трудно.
Размещаются шумно. Спальню отводят Сергею Кириллову, раненому разведчику. Его осторожно кладут в широкую и мягкую постель. Состояние Кириллова тяжелое. Полчаса назад его смотрел лейтенант медицинской службы Петр Андреевич Сивоконь, так кстати оказавшийся поблизости.-«Рваная рана в области живота, крупный осколок наверняка натворил непоправимых бед,—со вздохом заключил военфельдшер. Сделав перевязку, предупредил: — Нетранспортабельный больной. Поеду, попробую привезти сюда хирурга. К утру, думаю, управлюсь».
Сергей, видимо, сознает, что операция ему не поможет и потому просит:
— Братцы-гвардейцы, кто-нибудь останьтесь...
Ему страшно одному в этой теплой просторной спальне.
Утром обескровленное лицо раненого матово поблескивает от густого пота.
— Тоска такая,— тихо жалуется он.
— Хочешь, мы тебе сыграем что-нибудь. Тут аккордеон есть,— предлагает Мельников.
— Плясовую любил... Но сейчас не надо...
— Слышал ночью радио, Сережа? Салютовали в честь Ленинграда.
— Зеркало... Хочу на себя взглянуть.
Семен Алексеевич готов снять со стены огромное зеркало, но тут видит, что краешек отколот, очевидно, шальной пулей. Осколок в ладонь размером лежит на полу. Поднимает его, протягивает разведчику. Кириллов берет, подносит близко к лицу, неожиданно просит:
— Пошли моей невесте. Обещал жениться, да не придется. Пусть перед стеклышком по утрам прическу себе делает...— Он жадно глотает воду, большие голубые глаза его лихорадочно горят.
Похороны торопливы,, но ритуал соблюдается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38