— Я не шучу!— внушительно сказал он.— На двух арбах в месяц ты никогда не разбогатеешь. А будешь делать двадцать — они тебе обойдутся дешевле. Все дехкане к тебе пойдут за дешевыми арбами...
Он достал из кармана серебряный портсигар и уго-
стил папиросами хозяина и кустарей, обступивших его, кивнул головой на старика-резчика.
— Разве от того, что старик делает на коробе резьбу, арба станет крепче?
Старик услыхал вопрос Волкова и сам ответил ему.
— Крепче не будет, бай, а дехканин красивое любит... Ведь он с восхода солнца и до захода с арбы не слезаег. Работать тяжело, он устает, а на красивую арбу взглянет, и сердце отойдет, петь захочется...
Кустари встретили ответ старика гулом одобрительных восклицаний:
— Дедушка правильно говорит, от красивой вещи и сердитый человек добрым становится.
Арбасоз сказал с гордостью:
— Во всем ханстве резчика лучше его нет. Мои арбы все знают, дехкане их отличают.
— А сколько дней старик делает эту резьбу?—презрительно сощурившись, спросил Волков,— семь дней? Значит, на две арбы четырнадцать... Целая арба времени уходит даром... Так... Обод ты сбиваешь гвоздями, на это у тебя уходит пять дней на два колеса, а на четыре — десять дней. Обтянуть их шинами хорошему кузнецу полдня...
Волков подробно разобрал все процессы работы над арбой, вычислил время, которое кустарь бесполезно тратит из-за неуменья строить свой труд.
— Твое дело изготовить ступицу и ободья для колес, да сбить арбу,— говорил Волков.— А уж плотники пусть тешут доски для короба, спицы, оглобли; кузнецы пусть обтягивают колеса шинами, и работа двинется, и соседям заработок будет.
И он тут же посоветовал плотникам не пилить досох из тала, а купить готовые, сосновые.
Кустари, вначале возражавшие, теперь в глубоком молчании слушали уверенный голос Волкова. Он говорил по-узбекски почти без акцента. Подражая хивинскому народному говору, Волков тянул слова, щелкал языком, заменял целые предложения выразительными междометиями, принятыми среди дехкан.
В конце разговора Волков вынул из бумажника пачку кредиток и предложил мастеру взять задаток. Арбасоз нерешительно качнул головой и опустил глаза, точно боялся соблазниться видом денег.
Старик-резчик ответил за него Волкову:
— Если мы станем делать по двадцать арб в месяц, то нам некогда будет дышать, заработаемся до смерти...
Хозяин сердито остановил его.
— С помощью бога, если соседи помогут, почему нам не взяться, не выполнить просьбы русского бая?
Волков протянул деньги.
- Здесь тысяча рублей. Приходи завтра утром ко мне, составим документ... Мне, хозяин, надо не двадцать, а тысячу арб.
Григорий слушал разговор Волкова с кустарями со смешанным чувством уважения к своему умному, сообразительному хозяину и жалости к арбакешам. против которых он боролся. Он вспомнил свою поездку на пристань, вспомнил смущение Саура, страх и растерянность возчиков. Они боялись безработицы, но не хотели сдаваться, может быть, потому, что не верили в эту тысячу арб! Григорий не понимал их упрямства, их нежелания работать в гужевой конторе Волкова. Он не стал доискиваться до истинной причины упрямства арбакешей. Его страшила участь тысячи человек, которым грозила безработица.
Пока Волков заканчивал расчеты с арбасозом, Григорий торопливо рассказал Кислякову об их сделке. Он высказал ему свои мысли о грядущем бедствии арбакешей.
Кисл яков заволнопался:
— Этого никак нельзя допустить, Григорий Васильевич. Я с ним поговорю дорогой.
Большая толпа кустарей молча следила за отъездом охотников. Арбасоз, держась за крыло экипажа, проводил неожиданных посетителей до конца базарчика и потом долго глядел вслед тарантасу.
Когда базарчяк скрылся из виду, Кисляков обратился к Волкову:
— Арсений,, ты серьезно думаешь завести свой транспорт?
Волков повернулся к своему другу всем корпусом, посмотрел на него с веселой улыбкой.
- А ты что думал? Волков так дело на полдороге И бросит?
Толстые губы Кислякова дрогнули.
— Но, Арсений, ведь это разорит тебя?! На лице Волкова выразилось огорчение.
— Разве я хочу разоряться, Миша?— спросил он...— Но у меня выхода нет. Если я откажусь, тогда конторы передадут все дело Шарифбаю, а уж он дехкан прижмет, он и на них заработает и на наших коммерсантах. Да как отказаться? Ты ж мне сам говорил «прогресс требует жертв». Для арбакешей копейка пустяки, а они не хотят ее давать. Наконец, тут дело не обо мне идет, а о нашем престиже. Нельзя теперь мне этого дела бросать!
Волков долго говорил о своей готовности идти на жертвы ради престижа русского имени. Он убедительно доказывал и Кислякову и Григорию, что держать собственный транспорт для него — убыток.
— Ты банковец, Миша, финансист, вот и подсчитай, сколько это будет стоить: тысяча арб, тысяча лошадей, да сбруя для них. Одной колесной мази десять пудов в день надо! А содержание лошадей, рабочих? Арбаке-шу что?— Он дехканин, ему лошадь прокормить ничего не стоит, а мне — все с базара купи? Разорюсь я с этого дела, Миша. Ей богу!
— Тогда брось к черту!—воскликнул Кисляков.— Раз это дело убыточное, пусть кто-нибудь другой возьмется, а не ты.
— Опять скажу тебе твои же слова: «прогресс требует жертв». Мне ли плохо будет, арбакешам ли, но русское дело должно выиграть.
Волков ласково обнял Кислякова левой рукой.
— Миша, Миша, друг мой, разве я с арбакешами борюсь? Я с Шарифбаем борюсь. Арбакеши давно сдались бы, да Шарифбай их натравливает на меня, он мне везде поперек становится. Ненавидит он нас, русских.
Кисляков растерялся. Он ничего не мог возразить Волкову. Да, это верно, он часто любил говорить своему другу о прогрессе, требующем жертв. Ведь это непреложный закон! Гужевая контора — это попытка подчинить беспорядочную работу арбакешей интересам русского торгового общества. А ведь это и есть прогресс!
Углубившись в свои мысли, Кисляков не замечал насмешливых глаз Волкова, зорко наблюдавшего из-под полуопущенных век за ним и Григорием. Коммерсанту-дельцу доставлял большое удовольствие вид удрученного тяжелыми мыслями Кислякова и печального молчаливого Григория.
Кисляков встретился глазами с Григорием и пожал плечами: здесь ничего нельзя сделать! Он все же попробовал защитить арбакешей.
— Ты, как всегда, прав, Арсений,— с глубоким вздохом сказал он.— Но если ты не хочешь подумать о себе— подумай об арбакешах!
— Да я же пытался с ними договориться, Гришу к ним посылал, а они, вон, приказчика избили. Если бы они согласились отдать копейку с пуда, так я завтра же от всех арб отказался бы. Разве это от меня зависит?
Григорий не вмешивался в разговор Волкова с Кис-ляковым. Он вновь возвращался к мысли об организации гужевых артелей, против которых так восставал Волков. Он собирался сам переговорить с арбакешами.
Проселочная дорога, извивавшаяся меж полей зеленого хлопчатника и высокоствольной джугары, скоро вырвалась на узкую солончаковую равнину. Вдали показалось длинное озеро, густо поросшее гигантскими камышами и тростником.
Волков обратил внимание Григория на едва видневшийся за озером беленький домик.
— Это хлопковая плантация Мешковых. Егор еще вчера с дочерью туда уехал...
Резвые киргизские лошадки, поощряемые свистом кучера, помчались по мягкой степи к группе деревьев, росших у самого берега озера.
Волков и Кисляков торопливо уговаривались о совместной охоте. Немного поспорив, они решили охотиться с лодки. Григорию Волков посоветовал пройти вдоль берега и бить уток влет.
— Собаки у тебя нет, Гриша, а вода сейчас холодная, замерзнешь, если полезешь за уткой. Лучше не стреляй зря...
Оставив кучера у коней, все трое зарядили ружья и пошли к озеру.
Григорий с некоторым разочарованием смотрел на густые камыши и траву, почти закрывшие поверхность озера. Это было болото, образовавшееся от
сброса воды. Она и сейчас, журча, сбегала в болото из десятков мелких арычков. Неприятный сернистый запах ила затруднял дыхание...
Волков и Кисляков возбужденно суетились около неуклюжего охотничьего каючка, застрявшего у берега в черном вязком иле.
Григорий взял под мышку ружье и медленно пошел вдоль извилистого берега.
Он шел, (рассеянно поглядывая то на зеленые камыши болота, то на дальние поля, где работали дехкане. Дважды над ним низко пролетали стаи уток, но он даже не поднял ружья. Среди своих товарищей в Ташкенте Григорий считался плохим охотником. Охота для него была лишь предлогом для уединений и мечтаний. И теперь он вовсе не думал об утках. Его мысли были заняты Волковым. Работа, которую Григорий выполнял у хозяина, была для него новой. Волков вел обширную переписку с российскими фирмами, с владельцами различных предприятий, с фабриками. В числе его корреспондентов было несколько заграничных компаний: гамбургских, парижских, марсельских. Волков выполнял для них мелкие поручения по закупке небольших партий каракуля, люцерны, ковров, давая справки о кредитоспособности коммерсантов, о состоянии рынка, ценах на сырье.
Волков нравился Григорию: умный, удачливый делец, он ему казался намного выше других новоургенчских коммерсантов. Григорий не мог без отвращения вспомнить ханского ювелира и завистливого коммерсанта, топившего каюки с песком...
Большой залив, свободный от камыша и травы, неожиданно преградил путь Григорию. Он остановился в нерешительности.
На озере стояло глубокое утреннее спокойствие; у берегов шелестел невысокий зеленый камыш, хрустю взлетала мелкая рыбешка, ломая водную гладь, дремотно и таинственно разносилось глухое гуканье выпи.
Внезапно с середины озера донесся выстрел. Мимо Григория в диком испуге низко просвистели чирки, беспорядочно махая крыльями, пролетели большие белоснежные лебеди, тяжелые розовые пеликаны. Высоко в воздухе блеснули изящные белые колпики.
Григорий, закинув за плечи ружье, повернул к месту стоянки, как вдруг его окликнул женский голос. Он: удивленно остановился: навстречу ему шла Ната.
У Григория застучало сердце. Эта девушка, в коротком английском жакете и небрежно наброшенном на голову шелковом платке, показалась ему необыкновенно привлекательной.
Ната мягко пожала руку Григория.
— Как рада встрече с вами, Гриша... Я давно сле--дила в бинокль за охотниками и сразу узнала вас...
— Представьте, такая неожиданная, необычайная встреча у этого дикого озера!..
Ната посмотрела на пустой ягдташ Григория.
— Вы не стреляли, Гриша? Я не слыхала ни одного вашего выстрела... Охота неудачна?
— Скорее охотник неудачный. Случай стрелять мне представлялся не раз...
— Значит вы...— она не знала, чем объяснить его поведение.
Григорий закончил фразу, оборванную на середине!
— ...чувствуете сострадание к несчастным птицам?— Не совсем так, Ната. Выстрелы просто мешают мне думать.
Ната, высоко подняв свои тяжелые, точно припухшие веки, с любопытством глядела на Григория.
— Такого охотника, как вы, я еще не встречала! Те, которых я знаю, любят охоту ради развлечения...
Они остановились у большого стога сухого тростни,-ка. Григорий снял с плеча ружье и сел рядом с Натой на траву. Она смотрела в лицо Григория, говорила медленно и печально:
— Я смотрю на вас, вы такой мягкий, культурный, и мне становится грустно. Зачем вы приехали в наш дикий край, Гриша?..
Григория тронул ее участливый тон. Разве Андрей ничего не говорил сестре о причине его приезда, о его оборвавшемся ученьи. Ната не ждала ответа и продолжала говорить:
— Если бы вы знали, Гриша, как у нас здесь скучно, тоскливо в зимние дни... Грязь, сплетни, водка, пельмени, преферанс, и эти ужасные коммерческие дела. Только это и наполняет жизнь... Я училась в Оренбургском институте, не кончать его меня убедила мама. Зачем мне диплом? Учительницей я не стала бы, да и
папа был против... А теперь, Гриша, -мне, ей богу, хочется обратно в институт. Как мы там дружно и весело жили! Какие чудные балы и вечера бывали в нашем институте! А мои милые подруги? Я до сих пор с ними переписываюсь...
Ната переменила позу.
— Расскажите мне, Гриша, про Ташкент, про вашу жизнь, про ваших знакомых. Вы знаете, как приятно слышать свежий голос, рассказ нового человека — без этих новоургенчских трафаретных вопросов о здоровье, о погоде и без этих затасканных анекдотов!?.
Ната, полузакрыв глаза, с нескрываемым интересом слушала горячий, взволнованный ее близостью голос Григория. Она с первой же встречи поняла его характер. Наивный юноша, он только что вступал в жизнь, он знал ее меньше, чем знала она, еще пятнадцатилетней институткой пережившая свой первый серьезный роман. А с тех пор прошло девять лет, опытность ее возросла. Она с наслаждением следила за ним, за его смущенным взглядом, который он поспешно отводил от ее ног в ажурных шелковых чулках. Как давно ей не встречались такие юноши!.. Он вознаградит ее за все годы скучной жизни на ролях первой барышни колонии, ожидающей заморского жениха.
Ната протянула свою большую пухлую руку, желая коснуться руки Григория, как вдруг пронзительный детский крик задрожал над озером. Григорий встревожился.
Ната удержала его за руку. — Это, вероятно, дерутся узбекские мальчишки.
Детский крик, полный смертельного страха и мольбы, донесся вторично.
Григорий вскочил и, схватив ружье, побежал к берегу.
На середине озера, у рассыпавшегося тростникового плота, барахтался мальчик. Он изнемогал. Жалобно вскрикнув:—Ата! Ата!—мальчик скрылся под водой.
Швырнуть ружье, сбросить куртку, сапоги, брюки было делом мгновенья для Григория. Он бросился в озеро. Ледяная осенняя вода обожгла тело, нестерпимо заныли ноги...
Мальчик, беспомощно колотя по воде руками и ногами, опять показался на поверхности.
— Держись, держись,— крикнул ему Григорий по-узбекски.
Несколькими сильными взмахами руки он доплыл до тонувшего мальчика. Тот судорожно обхватил шею спасителя руками и приник к нему.
Григорий с мальчиком на спине поплыл к берегу.
А там, размахивая руками, испуская нечленораздельные крики, бежал высокий худой узбек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40