С широкой угодливой улыбкой на лоснящемся лице он сказал:
— Ай-хай, хитер же ты, сват! Сидишь и нас испытываешь, будто и знать нас не знаешь, в первый раз сегодня увидел, а?
— Ты не петляй, говори прямо! — Острый взгляд Богары впился ему в лоб.
— И скажу, сват, скажу... Тот, кого ты назвал дервишем... которого кормил, поил, да еще еды на дорогу дал, далеко не ушел. Мои джигиты подкараулили его и привели ко мне. Вытянули разок по спине камчой, сразу все сказал.
— Ну и что? Он-то здесь при чем?
— При том. Лазутчик он! От Хромого Тимура. Я его в колодки забил. Завтра ответ будет держать.— Байгильде, довольный, погладил реденькую бородку.— На твой суд отдам. Скажешь зарезать — зарежу, скажешь повесить — вздерну.
Почтенные мужи загудели, как пчелиный рой. Богара поднял руку, попытался успокоить их, но гул в застолье не утихал. Каждый торопился высказать свое. Бей сидел и слушал. Турэ кричали на Байгильде, что, схватив дервиша, он поступил глупо и опрометчиво: коли весть об этом дойдет до Тимура, страшно подумать, чем она может обернуться, если же отпустить его на волю и ногаи прознают об этом, тоже ничего хорошего не жди.
— Хорошо, хорошо... завтра же отправлю его к свату Кутлыяру, и вся недолга,— сказал Байгильде, думая тем остановить спор.
Богара стиснул в руке ханский ярлык, печати раскрошились в побелевшем кулаке. Отдать дервиша Кутлыяру было хуже всего. Забьют в колодки, начнут пытать огнем, тот все и выложит — и кто он такой, и о чем они с беем толковали.
— Ладно, высокий ямагат, не будем из-за какого-то оборванца в сторону уходить,— сказал бей, стараясь не выдать своего беспокойства.— Давайте ешьте, пейте... Ох-ха-ха, кумыс-то, оказывается, кончился! Эх, работнички, работнички, даже сна своего побороть не могут...— С этими словами он вышел из юрты.— Дармоеды! Лодыри! Бездельники! — послышался его сердитый голос.
Богара нашел способ развязать тот узел, вернее, разрубить и теперь спешил сделать задуманное, покуда еще оставалось время. Он быстро прошел в караульную юрту, поднял, встряхнул дремавшего там Аргына и в нескольких словах сказал, что ему делать. Аргын сразу подтянулся, лицо стало жестким. Нет, здесь Аргын не подведет, в таких делах он сообразительный. Не слушая его ворчания, повеселевший Богара поспешил к гостям. Вслед за ним один из охранников-джигитов внес кадку с кумысом.
Аргын был обижен, что его не позвали на совет старейшин, даже во сне он чувствовал эту обиду. И хотя на приказ отца заворчал: «Они опрокинут, а Аргын поднимай...»— однако столь важным поручением был доволен.
Гостям же было не до кумыса. Эх, как прост был мир, и как теперь запутан мир, а тут еще тайны какие-то, странные события, грозящие бедами и напастями! Вот что давит на плечи почтенных мужей, вот что их пугает. Что там кумыс, что мясо?..
— Вот так, уважаемые турэ и батыры. Как я уже сказал, царю Тимуру до нас, а нам до царя Тимура дела нет. И дни и пища наши здесь... Войскам, которых требует хан, надлежит в течение десяти дней съехаться на пересечении дорог, у подножия Сарыкташа. Сотники и десятские — как прежде, снаряжение — полное походное: еда-провизия, юрты, казаны... Юлыш-турэ, тебя назначаю своим помощником. С зарей уйдут гонцы к тамьянам и бурзянам. Пока они доскачут... — А почему Юлыш? — сумел вставить слово Байгильде. — Потому что зовут его Юлыш! — усмехнулся Богара, видя согласие остальных.
— Тьфу, коли так! — Байгильде вспыхнул, резво, как мальчишка, вскочил и, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», бросился к двери.
За порог еще не шагнул, пронзительно свистнул. Сайканская охрана узнала зов своего турэ, кто же еще здесь будет свистеть, как вор? Было слышно, как тут же, стуча копытами, примчались и стали кони. Оставшиеся в юрте еще не успели понять, что к чему, а топот копыт, удаляясь, исчез в предутренней тишине.
— Пусть поскачет, остынет малость,— сказал Богара. Хоть про себя встревожился: Байгильде, по его расчетам, уезжал в свое кочевье рановато, как бы там они с Аргыном не столкнулись.—Молодым батырам можно в соседней юрте прикорнуть малость... К турэ же у меня есть разговор.
Вот тогда он и выложил тайную весть, полученную от лазутчика Хромого Тимура.
— Чуял я, таил ты про себя что-то, бей. Афарин! — сказал Аккужа-батыр.— Так куда же думаешь повернуть войска?
— Как куда? Против ногаев! — вскинулся Юлыш. Богара жестом велел ему помолчать.
— Увидим,— сказал он, сдерживая охватившее его нетерпение.— А пока понемногу, чтобы не бросалось в глаза, заворачивайте кочевья к горам. Дозорные, что по Яику, пусть ночами жгут костры и ведут себя так, словно ничего не изменилось. Старайтесь, чтобы ногаи не заметили, что аулы поднялись с места и ушли.
— Коли дела так пойдут, того войска, о котором ты говоришь, окажется маловато,— высказал сомнение Балапан.
— Как пойдут дела, узаман, пока еще не ясно. Все что ни делаем — пока только из предосторожности... Основные войска, как уже сказал, встанут у подножия Сарыкташа. Остальные же мужчины, кто может взять в руки оружие, пусть охраняют кочевья. Во главе их тоже
надлежит поставить сотников и десятских. Связь будем держать через гонцов. А теперь поклянемся: до конца, до последнего стоять вместе и никто на сторону смотреть не будет!
Богара вынул из-за пояса короткий кинжал, вытянул перед собой. На лезвие со звоном легли кинжалы остальных старейшин.
— Клянусь!— сказал Юлыш, сверкнув глазами.
— Клянемся, клянемся! — сказали усергенские и тунгаурские старейшины.
Когда на востоке начало расходиться алое пламя зари, гости вышли в путь. Только они отъехали, как с пятью своими джигитами вернулся Аргын. Кони их были в белой пене.
— Сделал, отец,—- сказал он тихим голосом.
— Ну, сынок, всех тебе благ! — Богара похлопал его по спине.— Следов не оставили?
— Нет. Возле ямы, где сидел этот дервиш, стоял охранник. Тоже заткнули рот и прихватили с собой. Дескать, стакнулись они и удрали вместе...
У бея похолодела спина, он схватил сына за плечо:
— Где они?
Лицо Аргына расплылось в злой хвастливой улыбке. «Кых»,— провел он ребром ладони по шее.
— Известно где... Камень на шею и —в Сакмарский омут.
— Что-о?! — Богара не смог удержать крика ужаса. Что же за изверг он, единая его кровь? Мало того что учинил такое зверство, еще хвастается, за доблесть почитает. Отцовский-то приказ был освободить дервиша и отпустить своей дорогой, а не убивать. А коли всплывет вся эта история, кто ответит?
— Брось, отец... На тебе прямо лица нет. Нашел о чем. Не этот бы охранник, сделал бы все, как ты сказал. Ну, а так... — Аргын развел перед собой ладонями, дескать, все чисто-гладко, концы в воду, и никаких следов.
Да, что случилось, то случилось, и ничего теперь не сделаешь. Лошадь споткнулась — так не дорогу же винить. Если дервиш и спасся бы, то неизвестно еще, что из этого вышло. Может, оттого что Байгильде его схватил и избил, на всех кипчаков навлек бы беду. Главное, чтобы тайна не раскрылась. Богара кивнул на стоявших в стороне джигитов: как, не выдадут?
— Трое из наших — хоть ремни из спины режь, ни звука не услышишь. А у тех двоих и лошади, и оружие, и прокорм — все от нас. Куда они денутся? Ну а если неладное почуем... — Архын погладил кинжал на поясе. — Довольно! — Богара поспешил оборвать разговор.— Сейчас же одного из них пошли гонцом к тамьянам, другого к бурзянам. К каждому приставь по верному джигиту, коней для подмены выбери хороших, из своего табуна. Пусть немного поспят и придут ко мне.
— Что совет решил? Куда пойдем? К хану? Или на хана?
Пришлось Богаре, хотел он того или не хотел, открыть краешек правды. Дела предстоят нешуточные, и без такого головореза, как сынок, не обойтись. Этот в огонь и в воду готов, даже отцова приказа ждать не будет.
— Ступай, снаряди гонцов в дорогу,— сказал Богара.
Выбросив из памяти ночное происшествие, он постарался представить, как теперь развернутся грозные события. Нужно спешно созвать десятников и сотских, объяснить, что предстоит делать каждому. Самое же главное — не откладывая, разослать гонцов...
12
И теперь Богара ждет гонцов, которых отправил в путь на рассвете той бессонной ночи. С какими вестями вернутся они? Поймут ли тамьянские и бурзянские турэ, что кроется за его иносказаниями? Поднимутся ли на его клич?
С того ночного совета уже неделя кончается. По донесениям, что прибывают от разных родов, сбор войск, можно сказать, заканчивается. Дня через три тронутся в сторону Сарыкташа. Стада откочевывают. Только для виду вдоль Яика бродит немного скота да стоят старые юрты. Ногаям замазать глаза хватит. Всего, что происходит в башкирских землях, им знать не обязательно.
Однако ногаев, в плутовстве и коварстве поднаторевших весьма, так просто вокруг пальца не обведешь. Услышав, что кочевья Богары отходят к северу, прибыл сват Кутлыяр, родной брат Зумрат. Подозрений никаких вроде бы не выказал, убедился, что сбор войск идет скорый. В доме зятя угощали от души, все «сват» да «сват», не знали, куда и посадить, так что уехал довольный. Однако попробуй поверь ордынцу. Еще неизвестно, о чем он говорил с сестрой. Не зря, наверное, шушукались наедине.
В день совета молодой жены дома не было, Бей нашел удобный повод и спровадил ее в гости в соседний аул. Однако ручаться, что у Зумрат нет в становье своих доносчиков, нельзя, такая — у змеи когти острижет. И сама во все дела бея, в его управление башкирскими землями суется. Этой только кончик зацепить, весь клубок размотает, до самых тайных твоих помыслов доберется.
Зумрат придвинула к нему мясо и подлила в чашку кумыса. Хочет что-то сказать, совсем уже соберется, но отведет взгляд и вздохнет тяжело. Боязно. Не в духе муженек, взгляд мрачный, брови насуплены. Хоть бы спросил о чем-нибудь. Вот тогда уж, как строчковая нитка, слово к слову, без зазора, все и выложила.
Наконец Богара обратил на нее внимание.
— Ты что, будто на горячей сковородке,— поморщился он,— заду своему места не найдешь?
Зумрат метнула на мужа быстрый взгляд, надула губы — видишь, обижена.
— Можно бы и не рычать так...
— Где свербит? Говори уж...
— И скажу! Как ночь — «лебедушка моя», «души моей половина», а днем, хоть на глаз тебе наступи,— не видишь своей лебедушки! — Зумрат, играя плечами, выпятив грудь, стала ластиться к мужу.— Слухи разные ходят. Боюсь. Что еще увидим? И это... Ты что, на ордынские войска не надеешься? Зачем аулы откочевывают и стада тоже погнали?
— На кого же еще надеяться, если не на Орду? А что откочевываем, так это из осторожности. Вот нахлынут сюда два войска и затеют побоище в наших местах. Тогда что? Говорят, Хромой Тимур совсем недалеко отсюда.
— Да и брат мой говорит... Наши ногаи к востоку, в глубь Дешти-Кипчака уходят, оказывается.— Зумрат пристально посмотрела на мужа.— А что, если и нам туда же, за ними следом?
«Вот ведь змея, то справа зайдет, то слева»,— подумал Богара и поморщился. Втянула-таки его в этот опасный разговор. Но вопрос молодой жены без ответа оставлять было нельзя. Сглотнув желчь, ответил:
— Разве по одному только моему слову стада, аулы, тысячи людей пойдут в чужие земли? К тому же ногаи твои — могучие, богатые, и стада их несчетные, следом за ними идти — только пыль глотать, ни травы, ни воды за ними не останется. Ты бы голову попусту не ломала, это заботы мужские, велела бы лучше зарезать овечку, созвала девушек да сношек-молодушек, домбриста пригласила и погуляли бы, повеселились.
— Вот еще...— сказала Зумрат, но по рассеянной ее улыбке было видно, как она довольна еще одним свидетельством ногайского величия. Выгнув стан, раскачивая бедрами, пошла к своей юрте. Было слышно, как она громким голосом отдает приказы работникам и женщинам-стряпухам. Выходит, совет мужа все же приняла, думает устроить пир.
Но молодая жена давно уже что-то чуяла, какую-то угрозу, и ходила, будто по горячим углям ступала. Было отчего встревожиться: в день совета старейшин спешно, по пустячному поводу вытолкали в гости; почти неделю уже то оттуда, то отсюда, загнав лошадей до черного пота, до белой пены, прибывают гонцы, разговоры с беем ведут шепотом, Аргын же, как только увидит Зумрат, сразу ощетинивается, ведет себя грубо, непочтительно. Когда же сказала: «Соскучилась, домой хочу съездить, отца с матерью повидать», Богара отрезал: «Дура, не домой, а в гости! Твой дом здесь»,— и не отпустил. Пояснил при этом: «Время лихое, и дорога дальняя, а лишней жены у меня нет». Только ли этого опасается муженек? Кто приходит, кто уходит — охрана за всеми следит, ни с кого глаз не спускает. Измены боится бей. Разве боялся бы, если у самого в мыслях разброда не было?
Зумрат, как и Богара, тоже ждет уехавших к бурзянам и тамьянам гонцов. Хотя, конечно, не всех, одного ждет, того, которого зовут Толкебай, к тамьянам его послали.
Зумрат еще подростком, бывало, не спала ночами, все думала о своем будущем муже. Могучий, красивый батыр — вот каким она представляла его себе. Не всякий же может высватать невесту от корней самого хана Щайбана! Конечно же выдадут ее за богатого мирзу или даже за углана, и будет она самой красивой, самой желанной из всех его жен, другие жены будут склоняться перед ней.
Вес эго втолковывала ей сноха — старшая жена брата Кутлыяра, считала своим долгом подготовить подрастающую золовку к будущей семейной жизни. О тайных сторонах отношений между мужем и женой она рассказывала со сластью и в удовольствие. Свой-то муж разве только по заблудке переночует иной раз в ее юрте — есть еще три жены помоложе. Вот и оставалось старшей байбисе с тоскливо-бесстыдной улыбкой предаваться воспоминаниям. Делая вид, что не замечает, как ехидно перемигиваются ее молодые наперсницы и жены мужниных братьев, давала она уроки любовной грамоты Зумрат. «Не красней, не красней! — говорила она, находя особое удовольствие в том, как вспыхивала Зумрат и от стыда закрывала лицо руками.— Лучше все знать наперед. Мужчины — что псы, с привязи сорвавшиеся. Не ублажишь их, так они на сторону смотрят».
Впрочем, и другие снохи день-деньской слоняются, изнывая от безделья, и только соберутся — заводят все тот же упоительный разговор о любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40