Удобно магазин Wodolei.ru
Песенницы пошли в танце вокруг костра.
Нури стояла под распростертым над ней фаляком, окруженная толпой молодых женщин своего квартала. Она с увлечением слушала песни, украдкой из-под чиммата1 наблюдала за танцующими. Если бы не ребята из квартала жениха, очень уж добросовестно исполнявшие обычай испытывать характер невесты, она, пожалуй, позабыла бы даже о предстоящей встрече со своим нареченным, которую ожидала с большим нетерпением. Мальчишки — ростом с вершок, а щипались очень больно Проберется такой озорник между женщинами, ущипнет невесту — и бежать. Нури стискивает зубы, чтобы не вскрикнуть громко, и только порой у нее вырывается невольное приглушенное «ох». На ее счастье, ребята ошибались или озоровали и вместо невесты щипали всех, кто попадался под руку.
Игры у костра закончились около полуночи. После этого невесту со двора провели в просторную комнату, передний угол которой был отделен белым пологом. Здесь женщины разделились на два стана: сторона невесты встала у порога, сторона жениха — перед пологом. Оба стана готовились к борьбе. Согласно обычаю, с обеих сторон вперед вышли «богатыри»: со стороны невесты, перевязавшись поясом1, выступила приземистая, круглая, как ступа, женщина, незнакомая Нури, со стороны жениха — сваха, высокая, мужского склада, здоровенная старуха с пучком жиденьких серых волос на подбородке. «Богатыри» закатили рукава, схватились за руки. Им на помощь бросились остальные; тянули каждый в свою сторону, цепляясь вожакам за пояса, за полы. Комната наполнилась шумом, выкриками, смехом. Если у кого-нибудь срывались руки, все остальные теряли равновесие и валились друг на дружку.
После того как обе стороны, потрудившись от души, достаточно показали свою стойкость, сторона невесты, уважая мужское достоинство жениха, начала понемногу уступать. Сторона жениха перетянула «противника» на несколько шагов. Тут по знаку свахи над головами женщин раскинули другой, огромный, почти во всю комнату, фаляк. Из-за полога, прикрываясь тяжелым парчовым халатом, вышел жених. Сваха тотчас провела его под фаляк к невесте. Жених схватил Нури за правую руку, крепко обнял за стан. Поднатужившись, оторвал ее от земли и затем, спотыкаясь на каждом шагу (видно, ноша была не по нему), скрылся за пологом. Здесь он осторожно опустил невесту на постель, покрытую плюшевым одеялом, а сам присел рядом, скрестив по-мужски ноги.
Нури казалась смущенной; она отвернулась, опустила голову, прикрыла лицо кисейным платком Жених — потому ли, что он стеснялся, или, может быть, ожидал от кого-нибудь знака,— сидел молча.
— Как жарко!..— будто про себя, тихонько проговорила Нури.
Жених обнял ее одной рукой, второй откинул платок, ласково прошептал:
-- Вы довольны, джаным?
Щуря глаз и кокетливо улыбаясь, Нури обернулась. С минуту она смотрела в осклабившееся, щуплое, с жидкими рыжеватыми усиками
1 Чиммат — покрывало, опускающееся низко на лицо личико своего суженого, затем медленно опустила голову и чуть приметно вздохнула...
Женщины, уставшие за время борьбы, несколько угомонились, шум в комнате стих, однако исполнение установленных обычаем правил проходило своим чередом: за «поглаживанием волос» следовало «гляденье в зеркало», затем «радость на родинах» и многие другие, и это служило забавой собравшимся чуть ли не до самого рассвета.
На следующий день, после оживленного, шумного завтрака, снова началось веселье. Во дворе ичкари стали в круг песенницы и танцовщицы. На мужской половине пировали и развлекались друзья и приятели жениха. Молодежь поглядывала через щели, а некоторые, самые нахальные байбачи, даже приоткрывали калитки ичкари и помахивали хрустящими кредитками, зазывая к себе танцовщиц. Старухи шикали на них, ругались, прогоняли.
Незадолго до полудня бородатая сваха вывела молодую невесту «на поклон». Нури в дорогой бенаресской парандже, серебром отливавшей на солнце, остановилась у порога и чуть склонила голову. Лицо ее было прикрыто десятком шелковых платков. Сваха положила на голову Нури правую руку и мужским басом, нараспев провозгласила:
— Ассалям, ассалям! Мухаммаду совершеннейшему салям! Биби-Фатиме салям! Четырем друзьям — сподвижникам пророка салям! Свекру, свекрови салям! Деверям старшим и младшим салям!
Так как свекор был болен, то из мужской половины двора вышел старший брат жениха. Все посторонние женщины отвернулись, прикрываясь кто платком, кто рукой. Брат, не глядя по сторонам, быстро прошел через двор ичкари, положил на голову невестки длинную сторублевую кредитку и так же быстро скрылся в калитке. Бородатая сваха ловко подхватила деньги, сунула их в карман и затем открыла Нури. Женщины вмиг расхватали платки, которыми было прикрыто лицо невесты,— все верили, что они приносят счастье. Свекровь осыпала невесту конфетами, серебром, и, пока ребятишки и взрослые чуть не в драку собирали их, старая сваха увела усталую, равнодушную ко всему Нури в комнату. V
Во дворе и на террасах было выставлено напоказ приданое невесты, которому дивились все гости. А в комнатах шло угощение — здесь блюдо за блюдом подавались кушанья, сладости.
Перед вечером Лутфиниса зашла проститься с Нури. Старуха с пер-ного же взгляда заметила, что дочь невеселая.
— Что с тобой, доченька? Ты будто не в себе? — спросила она с Iровогой.
Нури, стараясь сдержать готовые брызнуть слезы, попыталась улыбнуться:
Не беспокойтесь, айи. Это от усталости...
Лутфиниса, успокоенная, шепотом на ухо передала дочери несколько последних советов и направилась к двери.
V
Юлчи и Ораз, низко склонясь над ямой, заменявшей очаг, старались огонь. Они дули с двух сторон беспрерывно, чуть не касаясь вытянутыми губами дров, но сырые дрова только шипели, потрескивали и исходили клубами едкого дыма. Дыма было так много, что в нем терялся даже огонек чирака, обычно хоть слабо, но освещавшего жилище батраков.
Юлчи и Ораз задыхались, кашляли:
— Пуф-пуф...
— Пуф-пуф... Кха-кха!..
Шакасым лежал в дальнем углу, прижимая к груди сынишку, стараясь согреть его и усыпить. Он не выдержал и прохрипел из темноты:
— Задушил дым. Откройте дверь! Не подохнем от холода!
— Постой, разгорится же когда-нибудь этот проклятый огонь!
— Пуф-пуф! Ох, дым мне до печенок добрался!
— Довольно! Довольно, говорю, киргиз! — Шакасым закашлялся.— Ваши дрова не загорятся даже среди лета. Сейчас я раздобуду сухих.
На этот раз Шакасым а поддержал и Юлчи:
— В самом деле, бросай, Ораз, я ослеп от дыма.— Протирая слезившиеся глаза, Юлчи на ощупь отыскал дверь и распахнул ее настежь.
Помещение, в котором ютились батраки, служило раньше складом для клевера. В нем — ни очага, ни окон, ни потолка; с крыши свешивались черные от копоти метелки камыша.
Дым расходился медленно. Юлчи вышел наружу, чтобы немного отдышаться.
Над полями в далекой выси, будто только что раскрывшиеся коробочки хлопка, сияли звезды. Полная луна стояла в самом зените и казалась недвижной. Под ее лучами белый зимний покров вспыхивал мириадами золотистых искр на открытой поляне, горел бесчисленным множеством аметистовых звездочек там, где голубели тени от оголенных деревьев. При лунном свете скрадывалась даже невзрачность хижины батраков, а налепленные кем-то и забытые коровьи кизяки на ее стенах казались причудливым орнаментом.
Юлчи прохаживался взад-вперед, поскрипывая подмерзшим снегом, и полной грудью вдыхал морозный воздух.
В двери показался Шакасым.
— Э-ха! — воскликнул он глухим, простуженным голосом, взглянув на небо, и заспешил куда-то на поиски сухих дров.
Юлчи, будто он только и ожидал ухода Шакасыма, тотчас вернулся в помещение. В нос ему ударил прогорклый дымный запах.
— Дверь откроешь — холодно, закроешь — задохнуться можно, а, Ораз? — проговорил он, усаживаясь рядом с другом и поджимая под себя ноги.
— Здесь собаку привяжи — и та не выдержит,— сердито сказал Ораз.— Боюсь, как бы еще не рухнул и не придавил нас этот проклятый хлев.
Юлчи еще ближе наклонился к другу:
— Скажи спасибо, Ораз, и за такую жизнь.
— Вот чудак, да может ли быть хуже этого?
— Послушай-ка, что я скажу,— Юлчи понизил голос.— Когда я отправлялся сюда, меня вызвал бай и говорит: «Передай Шакасыму, пусть ищет другое место. Он больше мне не нужен. Если можно, завтра с первой же ходкой и свези его в город...» Что нам делать, как сказать ему об этом?
Ораз тяжело вздохнул:
— И подлый же человек твой дядя! Столько лет заставлял на себя работать, сгори его дом, а теперь выбрасывает на улицу. Да еще среди лютой зимы!
— Хозяин, конечно, не прав,— кивнул головой Юлчи.— Он знает только свою выгоду, думает, наверное: Шакасым остался теперь с ребенком на руках и не сможет работать, как прежде. Попытался было я заступиться: «Подождите,— говорю ему,— хоть до весны. В поле и на Шакасыма работы хватит, без дела лежать не будет». Куда там! И слушать не хочет.
— Заплатит он ему что-нибудь? — спросил Ораз.
— Говорит, что все расчеты между ними покончены. Ораз выругался:
— Этот скряга не только за харчи и одежду — за воду высчитает!.. Юлчи0ай, ты пока ничего не говори Шакасыму. Я сперва попробую подыскать для него какое-нибудь место и сам исподволь подготовлю его.— Ораз подумал с минуту и снова вздохнул.— Работает он по-богатырски. Да все равно трудно будет пристроить его сейчас.
— Верно. Старики не зря говорят: «У очага тесно зимой, вставай да иди домой!» А куда он пойдет в такую пору, да еще с ребенком? — с грустью проговорил Юлчи.— Ты все же попытайся договориться с кем-нибудь из окрестных баев. А потом уже скажешь Шакасыму.
— В округе много баев. Но, знаешь, какие они сейчас поставят условия? До весны помоями кормить будут, а весной и летом за эти помои работать заставят. Для баев батрак дешевле ишака! — Ораза от негодования бросило в жар, он скинул с плеч халат и молча уставился на мерцавшую в темноте коптилку. Между бровями у него залегла резкая складка.
— Дада! — послышался жалобный голос ребенка.
Нельзя было понять — во сне ли мальчик закричал или же проснулся от холода. Юлчи вскочил, подсел к нему, ласково погладил по I оловке:
— Спи, спи, богатырь!
— А ты и гостинца не привез для него с тоя,— упрекнул друга Ораз. Юлчи махнул рукой:
— Пропади он, этот той. Я завтра ему халвы привезу. Вошел Шакасым с охапкой дров:
— Ну, разжигайте костер. Совсем сухих нашел!..
Все трое склонились над очагом. Через минуту пламя костра озарило серые глиняные стены, черные от копоти метелки камыша, свисавшие с крыши, красными отблесками заиграло на лицах повеселевших людей.
— «Жаркий огонек что милый муженек»,— сказала когда-то одна женщина. И верно! — рассмеялся Шакасым.
— Зимой для бедняка костер — и халат, и постель, и плов.
— А я, как только увижу вечером далеко в поле костер, вспоминаю родной аул,— задумчиво проговорил Ораз.
Шакасым, весело поглядывая на огонь, попросил его:
— Ну-ка, киргиз мой, бери свою домбру да затягивай песню. А тем временем и чай вскипит.
Ораз снял с колышка домбру, некоторое время медленно, будто нехотя перебирал струны. Потом увлекся и, чуть прикрыв глаза, запел грустную степную песню. Юлчи и Шакасым слушали, тихонько покачивая головами...
Черный кумган, стоявший у костра, вдруг загремел крышкой, бурно закипел. Юлчи отставил кумган, бросил в него щепотку чая. Пока чай заваривался, сполоснул пиалы.
— Еще бы горсть изюма, и был бы у нас настоящий пир,— проговорил Шакасым, принимая от Юлчи пиалу.
Ораз отложил домбру. Согревшись горячим чаем, батраки ожили, заговорили. Особенно весел был в этот вечер Шакасым. Он рассказывал смешные анекдоты о похождениях Насреддина-афанди и первый же смеялся над ними. Рассказывал он так мастерски, что Юлчи и Ораз, слушая его, покатывались со смеху.
Когда костер догорел и рубиновые угли стали покрываться налетом серого пепла, Шакасым потушил свет и пробрался к сынишке. Юлчи и Ораз, завернувшись в халаты, прилегли у костра.
Помещение заполнила густая тьма. На дворе завыл ветер.
— Опять стало холодно,— послышался из темноты голос Шакасыма.
Юлчи, стараясь укрыть под халатом свое большое тело, ответил:
— Это не людское жилье, а ледник... Ледник!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вот уже около трех месяцев Нури живет с человеком, которого раньше не видела, не знала и даже имя его услышала от старшей невестки только накануне гоя. Как и всякая мусульманская девушка, она и не подумала противиться тому, что ее выдавали за незнакомого. Какой в этом смысл? Раз сговор состоялся и закреплен фатихой, ей больше ничего не оставалось делать, как покориться судьбе. Сговор, закрепленный фатихой,— это уже наполовину венчание. После сговора обе стороны лишаются почти всех прав на отказ от свадьбы. Обычно отцы и матери вступающих в брак, чтобы «не нарушить фатихи», стараются не замечать даже явные недостатки своих будущих невесток и зятьев.
Были у Нури и другие причины не тревожиться о своей судьбе. Она знала, что ее не выдадут за какого-нибудь бедняка,— это было яснее ясного. Отец и братья не считали достойными не только бедняков, а даже и людей среднего достатка. Поэтому они могли породниться
только с кем-либо из самых знатных баев Ташкента. Не тревожилась Нури и насчет жениха. Если в голове у нее порой и возникали вопросы: «Какой же он из себя? С кем из знакомых можно было бы его сравнить?» — то получалось всегда так, что ответ являлся сам собой и самый благоприятный.
И вот Нури в новой семье. Ее свекор — Наджмеддинбай — очень богат. У него два больших парфюмерных магазина — один в старом, другой в новом городе. Сам он ослеп от старости и уже три года н'е выходит из дома, но дела семьи в надежных руках — все старания и помыслы его старшего сына Абдуллабая и младшего, мужа Нури, Фазлиддина-байбачи, направлены на то, как бы приумножить отцовское богатство.
И мужская и женская половины дома застроены большими помещениями. Двор ичкари с трех сторон ограничен огромным зданием, опоясанным во всю длину террасой; к четвертой стороне примыкает вишневый сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Нури стояла под распростертым над ней фаляком, окруженная толпой молодых женщин своего квартала. Она с увлечением слушала песни, украдкой из-под чиммата1 наблюдала за танцующими. Если бы не ребята из квартала жениха, очень уж добросовестно исполнявшие обычай испытывать характер невесты, она, пожалуй, позабыла бы даже о предстоящей встрече со своим нареченным, которую ожидала с большим нетерпением. Мальчишки — ростом с вершок, а щипались очень больно Проберется такой озорник между женщинами, ущипнет невесту — и бежать. Нури стискивает зубы, чтобы не вскрикнуть громко, и только порой у нее вырывается невольное приглушенное «ох». На ее счастье, ребята ошибались или озоровали и вместо невесты щипали всех, кто попадался под руку.
Игры у костра закончились около полуночи. После этого невесту со двора провели в просторную комнату, передний угол которой был отделен белым пологом. Здесь женщины разделились на два стана: сторона невесты встала у порога, сторона жениха — перед пологом. Оба стана готовились к борьбе. Согласно обычаю, с обеих сторон вперед вышли «богатыри»: со стороны невесты, перевязавшись поясом1, выступила приземистая, круглая, как ступа, женщина, незнакомая Нури, со стороны жениха — сваха, высокая, мужского склада, здоровенная старуха с пучком жиденьких серых волос на подбородке. «Богатыри» закатили рукава, схватились за руки. Им на помощь бросились остальные; тянули каждый в свою сторону, цепляясь вожакам за пояса, за полы. Комната наполнилась шумом, выкриками, смехом. Если у кого-нибудь срывались руки, все остальные теряли равновесие и валились друг на дружку.
После того как обе стороны, потрудившись от души, достаточно показали свою стойкость, сторона невесты, уважая мужское достоинство жениха, начала понемногу уступать. Сторона жениха перетянула «противника» на несколько шагов. Тут по знаку свахи над головами женщин раскинули другой, огромный, почти во всю комнату, фаляк. Из-за полога, прикрываясь тяжелым парчовым халатом, вышел жених. Сваха тотчас провела его под фаляк к невесте. Жених схватил Нури за правую руку, крепко обнял за стан. Поднатужившись, оторвал ее от земли и затем, спотыкаясь на каждом шагу (видно, ноша была не по нему), скрылся за пологом. Здесь он осторожно опустил невесту на постель, покрытую плюшевым одеялом, а сам присел рядом, скрестив по-мужски ноги.
Нури казалась смущенной; она отвернулась, опустила голову, прикрыла лицо кисейным платком Жених — потому ли, что он стеснялся, или, может быть, ожидал от кого-нибудь знака,— сидел молча.
— Как жарко!..— будто про себя, тихонько проговорила Нури.
Жених обнял ее одной рукой, второй откинул платок, ласково прошептал:
-- Вы довольны, джаным?
Щуря глаз и кокетливо улыбаясь, Нури обернулась. С минуту она смотрела в осклабившееся, щуплое, с жидкими рыжеватыми усиками
1 Чиммат — покрывало, опускающееся низко на лицо личико своего суженого, затем медленно опустила голову и чуть приметно вздохнула...
Женщины, уставшие за время борьбы, несколько угомонились, шум в комнате стих, однако исполнение установленных обычаем правил проходило своим чередом: за «поглаживанием волос» следовало «гляденье в зеркало», затем «радость на родинах» и многие другие, и это служило забавой собравшимся чуть ли не до самого рассвета.
На следующий день, после оживленного, шумного завтрака, снова началось веселье. Во дворе ичкари стали в круг песенницы и танцовщицы. На мужской половине пировали и развлекались друзья и приятели жениха. Молодежь поглядывала через щели, а некоторые, самые нахальные байбачи, даже приоткрывали калитки ичкари и помахивали хрустящими кредитками, зазывая к себе танцовщиц. Старухи шикали на них, ругались, прогоняли.
Незадолго до полудня бородатая сваха вывела молодую невесту «на поклон». Нури в дорогой бенаресской парандже, серебром отливавшей на солнце, остановилась у порога и чуть склонила голову. Лицо ее было прикрыто десятком шелковых платков. Сваха положила на голову Нури правую руку и мужским басом, нараспев провозгласила:
— Ассалям, ассалям! Мухаммаду совершеннейшему салям! Биби-Фатиме салям! Четырем друзьям — сподвижникам пророка салям! Свекру, свекрови салям! Деверям старшим и младшим салям!
Так как свекор был болен, то из мужской половины двора вышел старший брат жениха. Все посторонние женщины отвернулись, прикрываясь кто платком, кто рукой. Брат, не глядя по сторонам, быстро прошел через двор ичкари, положил на голову невестки длинную сторублевую кредитку и так же быстро скрылся в калитке. Бородатая сваха ловко подхватила деньги, сунула их в карман и затем открыла Нури. Женщины вмиг расхватали платки, которыми было прикрыто лицо невесты,— все верили, что они приносят счастье. Свекровь осыпала невесту конфетами, серебром, и, пока ребятишки и взрослые чуть не в драку собирали их, старая сваха увела усталую, равнодушную ко всему Нури в комнату. V
Во дворе и на террасах было выставлено напоказ приданое невесты, которому дивились все гости. А в комнатах шло угощение — здесь блюдо за блюдом подавались кушанья, сладости.
Перед вечером Лутфиниса зашла проститься с Нури. Старуха с пер-ного же взгляда заметила, что дочь невеселая.
— Что с тобой, доченька? Ты будто не в себе? — спросила она с Iровогой.
Нури, стараясь сдержать готовые брызнуть слезы, попыталась улыбнуться:
Не беспокойтесь, айи. Это от усталости...
Лутфиниса, успокоенная, шепотом на ухо передала дочери несколько последних советов и направилась к двери.
V
Юлчи и Ораз, низко склонясь над ямой, заменявшей очаг, старались огонь. Они дули с двух сторон беспрерывно, чуть не касаясь вытянутыми губами дров, но сырые дрова только шипели, потрескивали и исходили клубами едкого дыма. Дыма было так много, что в нем терялся даже огонек чирака, обычно хоть слабо, но освещавшего жилище батраков.
Юлчи и Ораз задыхались, кашляли:
— Пуф-пуф...
— Пуф-пуф... Кха-кха!..
Шакасым лежал в дальнем углу, прижимая к груди сынишку, стараясь согреть его и усыпить. Он не выдержал и прохрипел из темноты:
— Задушил дым. Откройте дверь! Не подохнем от холода!
— Постой, разгорится же когда-нибудь этот проклятый огонь!
— Пуф-пуф! Ох, дым мне до печенок добрался!
— Довольно! Довольно, говорю, киргиз! — Шакасым закашлялся.— Ваши дрова не загорятся даже среди лета. Сейчас я раздобуду сухих.
На этот раз Шакасым а поддержал и Юлчи:
— В самом деле, бросай, Ораз, я ослеп от дыма.— Протирая слезившиеся глаза, Юлчи на ощупь отыскал дверь и распахнул ее настежь.
Помещение, в котором ютились батраки, служило раньше складом для клевера. В нем — ни очага, ни окон, ни потолка; с крыши свешивались черные от копоти метелки камыша.
Дым расходился медленно. Юлчи вышел наружу, чтобы немного отдышаться.
Над полями в далекой выси, будто только что раскрывшиеся коробочки хлопка, сияли звезды. Полная луна стояла в самом зените и казалась недвижной. Под ее лучами белый зимний покров вспыхивал мириадами золотистых искр на открытой поляне, горел бесчисленным множеством аметистовых звездочек там, где голубели тени от оголенных деревьев. При лунном свете скрадывалась даже невзрачность хижины батраков, а налепленные кем-то и забытые коровьи кизяки на ее стенах казались причудливым орнаментом.
Юлчи прохаживался взад-вперед, поскрипывая подмерзшим снегом, и полной грудью вдыхал морозный воздух.
В двери показался Шакасым.
— Э-ха! — воскликнул он глухим, простуженным голосом, взглянув на небо, и заспешил куда-то на поиски сухих дров.
Юлчи, будто он только и ожидал ухода Шакасыма, тотчас вернулся в помещение. В нос ему ударил прогорклый дымный запах.
— Дверь откроешь — холодно, закроешь — задохнуться можно, а, Ораз? — проговорил он, усаживаясь рядом с другом и поджимая под себя ноги.
— Здесь собаку привяжи — и та не выдержит,— сердито сказал Ораз.— Боюсь, как бы еще не рухнул и не придавил нас этот проклятый хлев.
Юлчи еще ближе наклонился к другу:
— Скажи спасибо, Ораз, и за такую жизнь.
— Вот чудак, да может ли быть хуже этого?
— Послушай-ка, что я скажу,— Юлчи понизил голос.— Когда я отправлялся сюда, меня вызвал бай и говорит: «Передай Шакасыму, пусть ищет другое место. Он больше мне не нужен. Если можно, завтра с первой же ходкой и свези его в город...» Что нам делать, как сказать ему об этом?
Ораз тяжело вздохнул:
— И подлый же человек твой дядя! Столько лет заставлял на себя работать, сгори его дом, а теперь выбрасывает на улицу. Да еще среди лютой зимы!
— Хозяин, конечно, не прав,— кивнул головой Юлчи.— Он знает только свою выгоду, думает, наверное: Шакасым остался теперь с ребенком на руках и не сможет работать, как прежде. Попытался было я заступиться: «Подождите,— говорю ему,— хоть до весны. В поле и на Шакасыма работы хватит, без дела лежать не будет». Куда там! И слушать не хочет.
— Заплатит он ему что-нибудь? — спросил Ораз.
— Говорит, что все расчеты между ними покончены. Ораз выругался:
— Этот скряга не только за харчи и одежду — за воду высчитает!.. Юлчи0ай, ты пока ничего не говори Шакасыму. Я сперва попробую подыскать для него какое-нибудь место и сам исподволь подготовлю его.— Ораз подумал с минуту и снова вздохнул.— Работает он по-богатырски. Да все равно трудно будет пристроить его сейчас.
— Верно. Старики не зря говорят: «У очага тесно зимой, вставай да иди домой!» А куда он пойдет в такую пору, да еще с ребенком? — с грустью проговорил Юлчи.— Ты все же попытайся договориться с кем-нибудь из окрестных баев. А потом уже скажешь Шакасыму.
— В округе много баев. Но, знаешь, какие они сейчас поставят условия? До весны помоями кормить будут, а весной и летом за эти помои работать заставят. Для баев батрак дешевле ишака! — Ораза от негодования бросило в жар, он скинул с плеч халат и молча уставился на мерцавшую в темноте коптилку. Между бровями у него залегла резкая складка.
— Дада! — послышался жалобный голос ребенка.
Нельзя было понять — во сне ли мальчик закричал или же проснулся от холода. Юлчи вскочил, подсел к нему, ласково погладил по I оловке:
— Спи, спи, богатырь!
— А ты и гостинца не привез для него с тоя,— упрекнул друга Ораз. Юлчи махнул рукой:
— Пропади он, этот той. Я завтра ему халвы привезу. Вошел Шакасым с охапкой дров:
— Ну, разжигайте костер. Совсем сухих нашел!..
Все трое склонились над очагом. Через минуту пламя костра озарило серые глиняные стены, черные от копоти метелки камыша, свисавшие с крыши, красными отблесками заиграло на лицах повеселевших людей.
— «Жаркий огонек что милый муженек»,— сказала когда-то одна женщина. И верно! — рассмеялся Шакасым.
— Зимой для бедняка костер — и халат, и постель, и плов.
— А я, как только увижу вечером далеко в поле костер, вспоминаю родной аул,— задумчиво проговорил Ораз.
Шакасым, весело поглядывая на огонь, попросил его:
— Ну-ка, киргиз мой, бери свою домбру да затягивай песню. А тем временем и чай вскипит.
Ораз снял с колышка домбру, некоторое время медленно, будто нехотя перебирал струны. Потом увлекся и, чуть прикрыв глаза, запел грустную степную песню. Юлчи и Шакасым слушали, тихонько покачивая головами...
Черный кумган, стоявший у костра, вдруг загремел крышкой, бурно закипел. Юлчи отставил кумган, бросил в него щепотку чая. Пока чай заваривался, сполоснул пиалы.
— Еще бы горсть изюма, и был бы у нас настоящий пир,— проговорил Шакасым, принимая от Юлчи пиалу.
Ораз отложил домбру. Согревшись горячим чаем, батраки ожили, заговорили. Особенно весел был в этот вечер Шакасым. Он рассказывал смешные анекдоты о похождениях Насреддина-афанди и первый же смеялся над ними. Рассказывал он так мастерски, что Юлчи и Ораз, слушая его, покатывались со смеху.
Когда костер догорел и рубиновые угли стали покрываться налетом серого пепла, Шакасым потушил свет и пробрался к сынишке. Юлчи и Ораз, завернувшись в халаты, прилегли у костра.
Помещение заполнила густая тьма. На дворе завыл ветер.
— Опять стало холодно,— послышался из темноты голос Шакасыма.
Юлчи, стараясь укрыть под халатом свое большое тело, ответил:
— Это не людское жилье, а ледник... Ледник!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Вот уже около трех месяцев Нури живет с человеком, которого раньше не видела, не знала и даже имя его услышала от старшей невестки только накануне гоя. Как и всякая мусульманская девушка, она и не подумала противиться тому, что ее выдавали за незнакомого. Какой в этом смысл? Раз сговор состоялся и закреплен фатихой, ей больше ничего не оставалось делать, как покориться судьбе. Сговор, закрепленный фатихой,— это уже наполовину венчание. После сговора обе стороны лишаются почти всех прав на отказ от свадьбы. Обычно отцы и матери вступающих в брак, чтобы «не нарушить фатихи», стараются не замечать даже явные недостатки своих будущих невесток и зятьев.
Были у Нури и другие причины не тревожиться о своей судьбе. Она знала, что ее не выдадут за какого-нибудь бедняка,— это было яснее ясного. Отец и братья не считали достойными не только бедняков, а даже и людей среднего достатка. Поэтому они могли породниться
только с кем-либо из самых знатных баев Ташкента. Не тревожилась Нури и насчет жениха. Если в голове у нее порой и возникали вопросы: «Какой же он из себя? С кем из знакомых можно было бы его сравнить?» — то получалось всегда так, что ответ являлся сам собой и самый благоприятный.
И вот Нури в новой семье. Ее свекор — Наджмеддинбай — очень богат. У него два больших парфюмерных магазина — один в старом, другой в новом городе. Сам он ослеп от старости и уже три года н'е выходит из дома, но дела семьи в надежных руках — все старания и помыслы его старшего сына Абдуллабая и младшего, мужа Нури, Фазлиддина-байбачи, направлены на то, как бы приумножить отцовское богатство.
И мужская и женская половины дома застроены большими помещениями. Двор ичкари с трех сторон ограничен огромным зданием, опоясанным во всю длину террасой; к четвертой стороне примыкает вишневый сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44