https://wodolei.ru/catalog/vanni/Roca/haiti/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

— Плачем его не оживите, что убиваться — ведь не ваш муж.
Он закрывает ворота, ведущие во двор, и приглашает ее посидеть в караулке. В проходной темно, как в могиле, а весь двор — словно лужа крови.
Лужа крови. Именно таким он представляется Юришичу, который отошел от ворот, не послушавшись Бурмута, остался с Петковичем во дворе. Кисея темноты уплотнилась, засверкали звезды. День догорел, остался пепел — вечер. Окна тюремных камер засветились яркими четырехугольниками. Фонарщик только что зажег большой фонарь у входа в тюрьму, через его
красные стекла на землю падают широкие полосы света, багровые, как кровь.
Лужа крови. Глядя на нее, Юришич не хотел и сейчас не хочет видеть ту, что наверху. Думал пойти за всеми, но удержался. Не пошел, когда больше всего требовалось, когда еще можно было спасти Мутавца. Теперь поздно.
Поздно. Но кто виноват в том, что до этого вообще могло дойти? Вначале Юришич винил самого себя, приходя в отчаяние от мысли, что не сумел до конца понять Мутавца, поверил его крику, что он хочет жить! Только это не самоубийство, это убийство! Его всего передернуло, с предельной отчетливостью он видит лицо того, кого уже мертвый Мутавац пугал, что сможет выжить. Это лицо Рашулы. Рашула убийца! Что делать? Требовать возмездия? В мыслях он перебирает все обстоятельства, которые могли бы уличить Рашулу. Но к чему это? Кому он может пожаловаться, от кого требовать наказания виновного? От того самого суда, который его осудил за справедливое дело? Где та инстанция, способная утвердить справедливость? Перед Юришичем пустота, такая пустота, что даже вина Рашулы не кажется ему столь очевидной. Виновата апельсиновая корка? Да, прав Бурмут, это черт знает что! Если бы не эта корка, жена Мутавца пришла бы, а так Мутавац, расстроенный ее отсутствием, от отчаяния покончил с собой! Корка апельсина! Юришича знобит от этой гротесковой мысли. Нет, нет, все гораздо значительнее, чем эта нелепая случайность, надо всем, как демоническая маска, скалится главная причина: сатанинский ум Рашулы, который, сознательно используя каждую мелочь, топтал и затоптал жизнь Мутавца. Но страшнее всего то, что Рашула, по всей видимости, нашел главного соучастника для своего преступления в человеке, потерявшем разум в поисках справедливости (бациллы справедливости!), в Петковиче! Стало быть, и Петкович, пусть невольно, бессознательно, но виновен?
Этот вывод буквально сразил Юришича: до чего же мы дошли, если человека, который, может быть, сам гибнет только из-за того, что у него благородное сердце, что он рыцарь добра, можно хотя бы секунду считать соучастником такого короля преступлений, каким является Рашула! А именно так и выходит. За это говорят все встречи Петковича с Мутавцем.
Но что все это означает? Рыцарь, в припадке безумия провозгласивший себя королем, беспомощен, но добр, другой же разбойник, по уму действительно король, сильный и коварный; король безумцев и король мертвецов, один и сам жертва, другой палач, а оба союзники, набросившиеся на жертву, беспомощную и неразумную. О, вместо одной жертвы надо вообразить тысячи жертв, чтобы получить представление о королевстве, в котором император только на бумаге убит, но если бы он был убит на самом деле, остался бы еще один победитель — император-негодяй, император-душегуб — Рашула.
А разве это не без оснований, учитывая его упорство, волю и энергию? От своего права на победу отреклись Петковичи, Майдаки, Мутавцы, Дробы, Тончеки в тот момент, когда поддались иллюзиям, которые не имеют никакого отношения к жизни; о, сны и иллюзии, имя вам — бессилие и гибель! До каких же пор будет так, до каких пор?
Может, нельзя победить зло, страшась собственной гибели, сокрушить его — увлечь в пропасть вместе с собой!
Петкович, доказавший это своим страхом перед воображаемой смертной казнью, не такой человек. А может быть, такой он сам, Юришич? Задавшись этим вопросом, Юришич понял, что бросил на чашу весов смысл всей своей жизни. И естественно, в эту минуту груз ему кажется довольно тяжелым. Да, он готов на жертву, спасительную жертву. Но что стоит даже величайшая из жертв, если она единственная и не встречает отклика у тех, ради которых приносится?
И снова он вспоминает тех борцов на Балканах, и снова его охватывает сомнение даже в этой борьбе. Но все равно, Сербия все-таки борется, а что происходит в Хорватии? Сдерживая нервные судороги, он обводит взглядом тюремный двор. Вот здесь, во мраке, испещренном красными пятнами каторжного света, бродит ее король, один из лучших ее сыновей, безумный! Безумный, а отчего?
Он пристально всматривается в Петковича.
Сразу же, как только Бурмут пришел с вестью о смерти Мутавца, Петкович, выкрикнув лозунг против смертной казни, успокоился. По крайней мере, внешне он выглядел спокойным. Но внутри его царил полный хаос. Неужели Мутавца хотели отвезти в автомобиле? А Мутавац решил лучше повеситься. Не хотел ехать в желтый дворец? Его зверски убили, вот кровь на месте казни, красные потоки крови, потоки.
Он осторожно обходит красные пятна света на земле. А что это за женщина пришла в тюрьму? Почему она плакала? Уж не были ли это его сестра Регина и принцесса Елена? Хотят проститься? В крови его здесь найдут; каждую минуту из засады кто-то может зарубить его топором. О, перед судом народа, перед судом всей Хорватии боится император публично вывести короля Хорватии на казнь. Но пусть выведет! Он не боится! Пусть только сначала зачитают приговор! Приговор — и он сам положит голову под топор. Да, положит — и он действительно пригнул голову,— ведь я лояльный анархист, я лоялен к любой человеческой жизни, но императора я должен убить, потому что он угнетает всех нас! Я убил его? Нет, это обман, о пятидесяти четырех форинтах, ха-ха-ха, хозяин ресторана Пайзл лгал, короли не крадут.
— Я король! Я был принцем, это только говорят, что он мертв! Жив король в желтом дворце! Король!
Он замер с поднятой и чуть склоненной набок головой. Стоит как неподвижное изваяние, облитое красным светом, будто кровью. Выкрикнув, прислушивается к своему голосу.
Затихла было тюрьма, а сейчас ожила словно от прикосновения волшебной палочки. Ожила в бурном, вихревом темпе атаки. Петкович замер, а Юришич вздрогнул: какая же это атака, если она обращена назад, если людям остается единственное утешение, что они еще не погибли?
Еще Хорватия не погибла, пока мы живы!..
На высокой ноте трубят трубы, звенит медь, гремят барабаны, глухо, как из подземелья. А подземелье это не что иное, как место гуляний в Зриневаце, и павильон среди платанов, и весь этот пестрый парк, наполненный мужчинами и женщинами, похожими на бабочек, раскинулся неподалеку от тюрьмы. Играет военный оркестр, рассевшиеся полукругом музыканты в солдатской форме по знаку дирижерской палочки забили в барабаны и ударили в литавры, задули в трубы, и понеслось в атаку попурри из военной музыки, стремительно сменялись ритмы и мелодии. Прозвучит несколько тактов одного марша, а другие уже замирают, плавно переходят в
новые или возникают неожиданно, бешеным скачком. Попурри — это все и ничего, начало без конца, конец без начала, бунт без затишья, затишье без мятежа, попурри из военных маршей — это музыкальное сопровождение безумия Петковича.
Разносятся звуки, стихают, звенят, уходят в землю, бледнеет от них кровь, кружится вокруг Петковича хоровод ведьм... мы братья хорваты... громогласно... вспыхнула заря... с Велебита возглас слышится...
И слышится возглас, скорее отчаянный, чем восторженный:
— Да здравствует Хорватия!
Оглушительные звуки слились в такты гимна «Боже, живи» и с последним ударом в большой барабан, со звоном литавр затихли, замерли — как будто все разбилось вдребезги, сломалось, эхо лопнуло и погасло, словно его кто-то взял и вырвал из воздуха.
Но внутри Петковича звуки продолжают жить, они трансформировались в звучащие мысли, каждая мысль — ария; уж не народ ли идет к нему с песнопениями, чтобы прославить его? С королевой Региной во главе? Королева прибудет в триумфальной колеснице, народ сам впрягся в нее, звучат возгласы, пение. Это будет свадьба и коронация, воскресение и освобождение, ха-ха- ха, впервые хорватский король побратается с народом!
Он стоял и упорно смотрел на ворота. Почему вдруг наступила такая тишина?
В этой тишине безмолвно застыл и Юришич. В нем все еще звучат угасшие такты попурри, они навевают печаль, как похоронный марш. Он слышал возглас Петковича «Да здравствует Хорватия!».
Хорватия, что это такое? Какая ты? Зачем ты существовала, какая цель была у тебя, какое предназначение? Быть придворным шутом, быть униженной до роли вечного малолетки, которому необходим опекун? О, твои великовозрастные дети унижают тебя, и даже те, что с верой кричат «Да здравствует!». А что говорить о тех, которые думают о тебе только так: «Живи, чтобы я мог жить за счет твоих болезней!»
О, исчезни пустое слово! Все мы родились и воспитывались на попурри из твоих надежд и обманов, работали для твоей славы, восхищались тобой и любили тебя. А чем ты была и чем стала теперь, если не солдатской клячей, тянущей за собой в темноте огромный барабан. Ты шагала в такт послушно, без понуканий, а
другие отбивали на барабане свои марши! Пора кончать с этим!
Гляжу в твое нутро и вижу, что ты, в сущности, великое столетнее попурри, колыбельная и утренняя песенка нашего детства, ты была только фальшивым, сумбурным и нервозным музыкальным сопровождением великого безумия и наивности всех нас — твоего народа! Исчезни со всем своим злом, безумием, с разумом стервятника, со своим сумбурным попурри, которое продолжает оставаться пульсом твоего бытия. Исчезни ныне и присно и во веки веков, пока остаешься такой, какая есть!
Твой новый путь? Поиск твоего предназначения, твое воскрешение. Сегодня еще знамение твоего краха, это красное сияние, взметнувшееся как чистое знамя,— одновременно и знак твоего воскрешения!
Юришич охвачен огнем гордости и веры, все пульсирует в нем. Горизонты открываются перед ним, перспектива, в которой он словно теперь только увидел свою цель: видит он контуры той инстанции, перед которой Пайзл и Рашула окажутся безъязыкими и ничтожными, как маковые зернышки.
Какой бы глубокой ни была его печаль, он готов поцеловать каждый красный след на земле — до такой степени у него стало чисто на душе.
Мимо проходит начальник тюрьмы, ему надо к Мутавцу и в суд. Идет вразвалку, бормочет, а с другой стороны из тюрьмы возвращаются охранники. И Мачек с ними — забыл во дворе свои шахматы. Он тихо говорит начальнику, а потом и госпоже Микич в окошко караулки, что Мутавац оставил письмо, шлет привет Ольге и своему ребенку, но Ольга может увидеть это письмо только у следователя в суде. Так же медленно, как появился, он возвращается обратно в тюрьму, не решаясь даже взглянуть на Петковича.
Петкович, продолжавший упорно смотреть на ворота, сдвинулся наконец с места и улыбнулся, все еще не теряя надежды. Ведь только что туда прошел старый император, согбенный как изгнанник. Смотри-ка, бывшие стражники его даже не поприветствовали! А вот и они, идут те, кто будет его прославлять, идет народ, тихий и безмолвный, как перед бурей, бурей веселья!
Ворота действительно открываются настежь. Согнувшись и придерживаясь за стену, на улицу выбирается госпожа Микич. Через проходную вереницей входят во двор заключенные. Один за другим, в том же порядке, как утром выходили на работу с деревянными козлами на шее, и чудится, что они тащат ярмо. Следом за ними громыхает тележка, похожая на ту, на которой возят большой барабан. А катит ее по-прежнему старый Тончек — туда, где она раньше стояла. Ворота опять закрываются, а он с остальными заключенными, сложившими в угол козлы, топоры и пилы, возвращается в здание тюрьмы. Вот он прошел мимо Петковича, остановился, поздоровался.
Недоверчиво и подозрительно смотрит на него Петкович. Он ждал народ, а кто эти такие? Ждал веселья, но почему столь печальны эти люди? Ждал проявлений любви, но почему они пришли с топорами? Может быть, они готовят восстание? Он не хочет восстания. Любовь и мир должны господствовать между людьми! И что это за дама, приближенная ко двору императора, почему она удалилась, ничего ему не сказав о королеве? Но экипаж прибыл пустой, и кучер королевы сейчас испуганно стоит перед ним. Уж не случилось ли какое-нибудь несчастье?
— Господин Марко, покорнейше просил бы попросить вас...
— Здесь нет господина Марко! Есть только Марко, король хорватов,— оскорблено выпрямился он и поднял руку.
— Давай, давай, старик, хватит болтать! Больше в город не пойдешь! — гонит Тончека охранник.
Подошел Юришич, спрашивает, что случилось. Охранник лицемерно рассмеялся, а Тончек еще ниже опустил голову. При возвращении из города он заметил перед корчмой торговца Шварца, и так ему захотелось упросить его смилостивиться над ним, но он катил тележку и не смел выйти из колонны. Он только повторял: «Господин Шварц, господин Шварц». Вот за это охранник и обозлился, не хочет больше пускать его в город. Разумеется, это обстоятельство больше всего опечалило Тончека, ведь ему, может быть, когда-нибудь еще довелось бы встретить Шварца! Поэтому он и собирался попросить господина Марко помочь ему. Но поди ж ты, господин Марко и слушать его не хочет! Раньше был добрым, а сейчас, видно, совсем разум потерял, ну какой он король?
Робкий и задумчивый, в неизменных опанках, он вздохнул и скрылся за дверью тюрьмы так тихо, как тихо погружается в воду намокший лист.
Грустно смотрит ему вслед Юришич. А из парка неясно и обманчиво, как песня сирены, донеслись сюда дрожащие и прерывающиеся звуки музыки. Он помрачнел и оглянулся на Петковича. А тот стоит возле тележки, которую прикатил Тончек, смотрит в землю, именно в то место, где вроде бы была могилка канарейки. Стоит там, томимый мукой, подсознательной мыслью, что на такой тележке не могли привести королеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53


А-П

П-Я