Острие дрота вонзилось в левый глаз нарисованной головы. Щит загудел от удара, накренился и медленно завалился, вывернув из утрамбованной площадки изрядный ком земли.
– Силён воевода, – пробормотал дружинник с копьем – и тут же получил от противника деревянным чеканом по шелому. Не зевай, когда у тебя в руках оружие, а перед носом – оружный противник, пусть с тем противником ночью ты на соседних полатях спишь. Здесь, на воинском дворе, он твой враг – коварный и самый что ни на есть настоящий. Дружинник завертел копьем и с утроенной силой ринулся на ухмыляющихся мастеров топорного боя.
А воевода тем временем подошел к мечникам. Постоял, посмотрел, задумчиво теребя бороду, надумав чего-то, повернулся, подошел к стойке с оружием, выбрал не торопясь пару тупых мечей, повертел в ладони один и второй, пробуя, как оружие в руке лежит, махнул раз-другой, привыкая к весу незнакомых клинков, после чего, повернувшись к гридням, рявкнул:
– А ну, давай все на меня! Разом!
Дружинникам, похоже, команда была знакома. Лучники, разом развернувшись, пустили стрелы. Остальные быстро, словно ждали, метнулись к воеводе, окружая кольцом.
Воевода резко ушел в сторону. Махнул мечом. Две стрелы ушли в пустоту, третья, сломанная тупым клинком, упала на землю. Второй залп лучники дать не успели – воевода был уже рядом, чувствительно пометив каждого из троих мечом – кого по плечу, а кого и по шее – не зевай! И в следуюший раз стреляй проворнее, коль дана команда, несмотря на то, что стрелы боевые, а на воеводе лишь кольчуга без нагрудника и шлем без защитной маски-личины.
Оставшиеся пятеро гридней окружали воеводу грамотно, готовясь напасть все разом. Но такого преимущества Федор Савельевич им не дал. Мечи в его руках двигались настолько быстро, что блеск стали можно было сравнить с движением стрекозиного крыла.
Раз!
И словно сам собой выпал чекан из руки дружинника.
Два!
Сам дружинник от обратного движения меча покатился по площадке.
Три!
Копейщик, пытающийся заблокировать древком рукоять меча, падающего сверху, проворонил движение второго и согнулся, получив тычок тупым клинком под ложечку.
Мечники оказались проворнее и насели на воеводу с двух сторон. Третий гридень с чеканом наготове стоял сбоку, готовясь нанести единственный удар, – и проворонил чувствительный пинок тяжелым сапогом в бедро. И сразу за ним – удар по шелому.
– Смотри на ворога, а не на его меч! – прохрипел воевода, отражая сыплющиеся на него удары.
Мечники продержались недолго, но все ж продержались, за что заработали кивок воеводы, – хорошо, мол, годится. У одного из гридней плетью повисла рука, другой почесывал шею, по которой неслабо досталось. Но видно было, что дружинники довольны – не каждый день от воеводы даже такого кивка дождешься. А что больно – так на то она и воинская наука. Когда больно, оно лучше запоминается. В следующий раз тело само как нужно двинется, чтобы удар не поймать, – и не поймешь, как так получилось.
– А ты чего рот раскрыл? – крикнул воевода отроку, застывшему с отвисшей от увиденного челюстью. – Пока ты ворон ловил, твоих сотоварищей в битве ворог посёк. И вся вина в том на тебе.
Отрок испуганно захлопал глазами, вот-вот заплачет. Знает же, что не гоже княжьему отроку реветь как девка, а слеза предательская все ж в глазу собирается.
Шмыгнув носом, отрок пересилил себя и отважно шагнул вперед, направив дрот воеводе в грудь.
– Поздно, – сказал воевода, перехватывая древко копья и отводя удар в сторону. – От так же и на Калке случилось – пока одни бились, другие смотрели. Потому и тех и других ордынцы побили, хотя нашего войска супротив ихнего было вчетверо.
Правды ради, о битве на реке Калке можно было и более сказать – и про то, как союзные половцы, испугавшись слаженной атаки степняков, бросились бежать, опрокинув русские полки. И про то, как после ордынцы, обломав зубы о русские укрепления, обманом выманили из-за тына дружину Мстислава Киевского, пообещав отпустить воинов восвояси, а после, нарушив обещание, посекли ее в чистом поле – да только надо ли? Не запомнит отрок всего, говорить надо только главное. Воевода и сказал:
– Завтра чтоб из пяти дротов четыре в цель попадало. А не будет такого – выгоню из дружины обратно коров пасти.
Повернулся – и пошел обратно к своему бревну. Знал – если потребуется, будет отрок и ночью дроты метать, а утром покажет требуемое. Потому, что нет ничего страшнее для козельчанина, чем сначала быть принятым в княжескую дружину, а после – вылететь обратно. Вовек позору не оберешься.
У бревна стоял Никита. Мрачный, как осенняя туча. Федор Савельевич, только что развеявшийся от дум лихой молодецкой сечей, вновь нахмурил брови. Жалко парня, а что поделаешь?
– Здрав будь, Федор Савельевич, – сказал Никита, снимая шапку и кланяясь земно.
– И тебе поздорову, парень, – буркнул воевода. – Чего понадобилось в цитадели?
Никита помолчал немного, собираясь с духом, и сказал – да не то, что воевода ожидал услышать.
– Слыхал я, Федор Савельич, что, когда мой старшой брат Игнат с торговым поездом из дальних стран воротится, в следующий поход ты со своими воями охраной пойдешь?
Воевода недоуменно вскинул брови.
– Может, и пойду. А может, и останусь. Тебе-то какое дело?
Никита прижал шапку к груди.
– Дядька Федор, возьми меня к себе в дружину!
А вот это вообще ни в какие ворота не лезло.
– Тебя? Да где ж ты раньше-то был?
Воевода кивнул на отрока, сосредоточенно метавшего дроты в заново установленный щит, закусив губу от обиды и натуги.
– Отроки вон с пятой весны от роду в вой готовятся, рукоять меча к ладошке примеривают и кажный день с тем мечом заместо игрушек возятся да упражняются. А тебе уж двадцать скоро. И хоть охотник ты знатный, про то все наслышаны, но к мечу да к воинской службе не приучен. Так что – не обессудь.
Никита сверкнул глазами, крикнул запальчиво:
– Да я белке в глаз с сотни шагов попадаю. И из лука, а не из самострела!
«А характер-то у парня правильный, – подумал воевода. – Эх, жаль поздно одумался. Знатный воин получиться бы мог». А вслух произнес:
– Знаю, знаю. Да только про ратную службу раньше надо было думать. Зим эдак на пятнадцать.
Однако Никита не сдавался.
– Я и с мечом упражнялся! У кузнеца Ивана.
Воевода аж крякнул от такого.
– Да ну! И сколь разов-то?
– Мне хватит, – буркнул Никита. – Невелика наука.
– О как!
Воевода повернулся к дружинникам.
– Эй, Любава, подь-ка сюда.
Мечник, уже оправившийся от удара в руку и примеривающий к ней копье у оружейной стойки, обернулся.
– Дай-ка парню меч затупленный. И сама такой же возьми.
– Дак то девка? – изумился Никита. – Не буду я с девкой биться.
Воевода наклонился к уху парня.
– У этой девки ордынцы батьку на Калке порешили, а мать в полон увели, когда ей всего четыре года было. Она же от горя говорить разучилась. И с малолетства самого она, окромя битвы, ни о чем не помышляет, отомстить хочет за родителей. Потому не думай, что это простой противник. Рука у нее, конечно, полегче, чем у мужика, но быстра как ласка, и твоя стать молодецкая супротив ее быстроты вряд ли большое подспорье. Так что приступай. Да не жалей ее, а то обидится.
Девушка подошла к парню, неся в руках шлем с подшлемником и два меча. Большие синие глаза внимательно смотрели на Никиту. Красивые глаза – а взгляд не бабий. Не так должна девка на мужика смотреть. Внимательный взгляд. Так бойцы перед схваткой друг на дружку смотрят, оценивая, насколько силен соперник, какие у него в запасе ухватки имеются, есть ли где слабина. Чтоб в ту слабину ударить посильнее, когда случай представится.
Никита слегка поежился. Надо же! Совсем он в своем лесу одичал, не слышал, что у воеводы в детинце такие вот ведьмы водятся – с недобрыми глазищами в пол-лица, которыми бы парней на гулянках завлекать, а не обмеривать их взглядом, как корову перед забоем.
Никита засунул шапку за пояс, натянул подшлемник, примерил шлем – впору. Считай, как шапка, только тяжелее впятеро. Так то не беда, шея, поди, не тростинка, выдержит. Да и меч – подумаешь. «Что меч, что нож засапожный – невелика разница», – думал Никита, выходя на утоптанную площадку.
Дружинники вновь прекратили махаться и, расступившись, встали полукругом. Лишь в дальнем конце двора по-прежнему слышались размеренные удары – то отрок метал свои дроты. Остановить его теперь могла только смерть. Или окрик воеводы.
Никита усмехнулся.
Девушка была ниже его на голову, да еще присела на полусогнутых ногах. Делов-то – размахнуться да дать по шлему сверху, как топором по чушке, – вот и вся битва. Жалко только. Воевода говорил, что немая девка уж тринадцатый год. Интересно, а до этого говорила?
Любава резко присела еше ниже. Никита даже не успел понять, каким это неведомым образом он оказался на земле. Левая нога подпрыгнула кверху, правая зацепилась за что-то…
«Что-то» было мечом, всунутым между ног Никиты и резко повернутым со скользящим шагом вперед и влево. Парень, не ожидавший подвоха, рухнул на спину под хохот дружинников. Хорошо, что хоть меч в руке удержал, а то бы вообще до конца жизни от позору не отмыться.
Никита вскочил на ноги, вертанул мечом фигуру «два колеса», которую кузнец Иван показал, и бросился на девушку уже всерьез, намереваясь проучить проказницу – ну, не по шлему со всей дури молодецкой, конечно, но уж плашмя клинком по мягкому месту – это непременно. Как только меч из ее руки выбьет.
Однако меч Любавы выбиваться не пожелал. Никита рубанул сплеча по клинку соперницы, – но тот предательски вильнул в сторону, уходя влево от тяжелого удара вместе со своей хозяйкой. Увлекаемый инерцией, Никита сделал шаг вперед – и как сом на острогу насадился низом груди на яблоко меча, всаженное коротко и умело на манер разбойничьего ножа.
Дыхание перехватило, в глазах слегка потемнело. Несмотря на это, Никита все же махнул мечом на удачу…
Похоже, впустую. Клинок рассек воздух, а синеокая девка возникла откуда-то справа вместе со своим мечом. Который уже опускался Никите прямехонько на шею. Никита чудом успел подставить свой клинок – да куда там! Своим же мечом, принявшим удар, по шее и получил.
Рукоятка вывернулась из ладони. Никита ткнулся носом в землю. Выдохнул, сплюнул вязкую слюну, тряхнул головой, отгоняя радужные круги перед глазами, и перевернулся на спину.
Любава стояла над ним, нарочито медленно занося меч для завершающего удара. Где-то сбоку раздавались одобрительные голоса дружинников.
Ах так! Ладно!..
Никита рванулся вперед, подхватил девку под коленки, навалившись всем телом, толкнул.
Любава упала навзничь. Меч отлетел далеко в сторону. Никита рванулся снова, подмял под себя девушку, перехватил горло рукой. Ну что, дружинница, как она, хватка лесного охотника, привычного к тугому луку? Чувствуется под кольчужным воротником? Это тебе не железной палкой махать…
– Проси пощады!
И осёкся, наткнувшись на взгляд бездонных глаз. Мольбы в том взгляде не было, как и злости. А вот тоска была – не на поверхности, глубже, намного глубже. Скрытая, запрятанная так, что и сама бы не вдруг себе в ней призналась. А Никита разглядел. Как-то сразу, с одного взгляда.
И она про то поняла.
Колыхнулся синий омут – и Никиту как ушатом ледяной воды окатили. «Пощады проси! Вот дурень! Глядишь, попросила бы, кабы могла…»
Рука невольно разжалась.
А зря.
Тяжелая окольчуженная рукавица дружинницы врезалась Никите в подбородок. Парня приподняло и отбросило назад. Рука Любавы метнулась к мечу…
– Хватит!
Крик воеводы остановил притуплённое острие меча в ладони от незащищенной груди Никиты.
Хватит так хватит.
Девушка отошла на шаг от поверженного противника, однако меч не опустила. Взгляд синих глаз снова был холодным и внимательным. Да и не показалось ли Никите? Когда огреют тебя железной полосой по затылку, еще и не то привидится.
Никита тяжело поднялся с земли, пряча глаза, скинул шлем с подшлемником, отдал девице и надел шапку обратно. Справный воин, нечего сказать – от девки схватил по самое не хочу. Еще немного – и бабы коромыслами по городу гонять начнут.
Краска стыда заливала уши. Больше всего Никите сейчас хотелось провалиться под землю. Или убежать. Но бежать нельзя – не по-мужски. Тогда вообще засмеют, хоть совсем из лесу не выходи. «А это кто? А это Никитка-охотник, тот, что бегать горазд. Его как-то баба в детинце палкой охаживала, так он от нее шибко ловко убег, не догнала». А еще противно саднил подбородок, по которому прошлась обшитая железом рукавица. Хорошо, что зубы целы…
Воевода подошел к поединщикам.
– Неплохо, Любавушка, – произнес с расстановкой. – Только помни – когда ворог повержен, это еше не значит, что он убит.
Любава кивнула, кинула вопросительный взгляд.
– Иди, – сказал воевода. – С копьем теперь поработай.
Девушка кивнула вторично и направилась обратно к стойке с оружием.
Воевода повернулся к Никите.
– Ну, понял, что такое воинская наука?
Никита потер подбородок, не зная, куда девать глаза.
– Понял.
На пальцах было мокрое. Никита лизнул машинально. Солоно… Кровь… А на душе горько – хоть волком вой. И не в том вовсе дело, что девка-дружинница по шее накостыляла и морду разбила. Это так, довесок к главному. Главное – оно там, за забором воеводина дома…
– Понимаю я, парень, что у тебя на душе, – угрюмо сказал воевода. – Все понимаю. А ничего поделать не могу. Твой брат – большой человек в городе, а ты кто? Не могу я породниться…
– С голодранцем? – чуть не выкрикнул Никита.
Воевода нахмурился.
– Ты вот что, парень. Ты мне здесь не ори и гонор свой не показывай. У меня того гонора в разы больше будет. И не только его. Я те не Любава. Дам раз по темечку – не обрадуешься.
– Да уж, это вы все здесь можете, – произнес Никита через силу. А что еще скажешь? Все уже сказано. И все ясно.
Он повернулся и сделал шаг к воротам.
– В дружину не возьму, – задумчиво сказал воевода, глядя парню в спину. – А в поход – может быть. В пути не только оружные воины, но и стрелки могут понадобиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49