И, отчетливо видя цели, освещенные горящими стрелами, тоже хватались за луки.
На породистом мощном скакуне, отбитом у урусов под Суздалью, прискакал тысячник в богатых латах с пером беркута на шлеме. И, поддавшись общему настроению, закричал, дрожа от азарта:
– Стрелять! Не останавливаться! Пробить доспехи урусов! Целиться в шею!
Колчаны вновь опустели. Одна стрела перебила веревку и утыканный стрелами словно лесной еж урусский воин упал к подножию стены. Скрываясь за тыном, защитники крепости спешно затаскивали на стену остальных.
– Расступиться!!!
Рев медного рожка разорвал воздух. Толпа стрелков колыхнулась и распалась надвое.
В сопровождении десятка своих кебтеулов сквозь строй ехал Субэдэ. Его лицо было бесстрастно, лишь жестче обозначились скулы, да под единственным глазом слегка наметился темный круг – след череды бессонных ночей.
Полководец проследил взглядом последнее тело, исчезнувшее за крепостным тыном.
– Кто отдал приказ стрелять? – негромко спросил он.
Тысячник, подъехав, поклонился.
– При атаке врага воины боевого охранения стреляют без приказа, Непобедимый.
Единственный глаз полководца метнул невидимую молнию, которую тысячник почувствовал кожей.
– Я знаю, когда должны стрелять воины боевого охранения. И я знаю, как они умеют стрелять. Кто отдал приказ выпустить в каждого из урусов по десятку полных колчанов?
Тысячник гордо вскинул голову. Он был потомственным чингизидом и мог себе это позволить.
– Я отдал приказ, – произнес он. – Я решил, что верная смерть полусотни урусов важнее стрел.
Субэдэ прищурился, но ничего не ответил, а лишь кивнул на труп под стеной, слабо освещенный догорающими остатками огненных стрел.
– Принесите его мне! – процедил он сквозь зубы.
Двое пеших воинов быстро скинули тяжелые доспехи и, прикрываясь щитами, бросились вперед. Оставшиеся сзади приготовили последние стрелы, оставшиеся в колчанах – если бы не появление Субэдэ, скорее всего, и тех не осталось бы.
Воины пробежали пролом между рядом кольев и, нырнув в затхлую воду рва, поплыли, расталкивая руками бревна, вязанки хвороста и распухшие трупы. Но до противоположного края доплыл лишь один. Откуда-то со стены коротко свистнула стрела – и кешиктен, схватившись за оперение, торчащее из виска, тут же ушел под воду. Второй воин, доплыв до края рва, затаился в его тени.
– Трусливый шакал, – процедил сквозь зубы Субэдэ. – Достаньте труп уруса копьем.
Шонхор, случайно оказавшийся рядом с Непобедимым, быстро выдернул из седельной сумки два волосяных аркана, одним движением связал вместе их концы и, захлестнув петлей крюк на своем копье, предназначенный для стаскивания на землю вражеских всадников, спрыгнул с коня.
– Дозволь мне, Повелитель!
Казалось, единственный глаз Субэдэ прожег Шонхора насквозь. На мгновение вмиг вспотевшему от ужаса Шонхору показалось, что сейчас его душа будет выпита этим глазом, словно глоток архи. Но внезапно огонь во взгляде полководца погас, сменившись безразличием.
– Думай, что говоришь, воин, – тускло произнес Непобедимый. – Я не хан. Но если ты такой же ловкий, как и быстрый, и умеешь не только болтать языком, то достань мне уруса.
Едва сдерживая радость, Шонхор взял копье на изготовку и легко побежал ко рву. От волнения он забыл взять щит. Завистливые взгляды менее расторопных воинов, провожавшие молодого кешиктена, стали снисходительными – ордынцы уже поняли, что урусы ненамного отстают от степняков в искусстве стрельбы. Кешиктен смел в бою, но не безрассуден. И того, кто сам бежит навстречу бессмысленной смерти с открытой грудью, уважает лишь тогда, когда смельчак возвращается живым. Такому воину покровительствует Великое Небо. Убитый дурак, при жизни захотевший выслужиться, считается дураком и после смерти, и не всегда после битвы ему находится место на погребальном костре.
Но, видимо, в эту ночь Великое Небо было благосклонно к Шонхору. Одна урусская стрела чиркнула по оплечью, вторая свистнула над головой. Не обращая внимания на стрелы, Шонхор подбежал к краю рва и метнул копье. Прошелестев надо рвом, широкий наконечник глубоко воткнулся в мертвое тело уруса. Крюк зацепился за высокий воротник тегиляя. Шонхор дернул аркан.
Есть!
Тихонько подвывая от восторга, молодой кешиктен потащил труп через ров, моля всех известных ему духов, чтобы тело не зацепилось за что-нибудь по дороге.
Обошлось. Притаившийся в тени обрыва кешиктен, видевший бросок Шонхора, осмелел и, отлепившись от края рва, стал разгребать плававший в воде мусор и распухшие трупы и подталкивать сзади загарпуненного мертвеца.
Еще несколько стрел прилетели со стены, но ни одна из них даже не зацепила кешиктенов, тащивших тело уруса к копытам коня Субэдэ. Русским стрелкам еще предстояло приноровиться под трофейные ордынские стрелы…
Взмокший, но счастливый Шонхор склонился в глубоком поклоне.
– Я выполнил приказ, Повелитель.
На этот раз Субэдэ не сказал ни слова. Он молча слез с коня. Подойдя к двум воинам, стоявшим над трупом, утыканным обломками ордынских стрел, полководец легким движением выдернул саблю из ножен и небрежно смахнул голову с плеч тому воину, что недавно прятался под обрывом крепостного рва.
Шонхор хотел было зажмуриться, но, пересилив себя, с восторгом глянул в глаза Субэдэ. Будь что будет, но для Шонхора нет под небесным шатром другого Повелителя!
Украшенный витиеватым узором клинок прошелестел у самого лица молодого воина. Веер рубиновых капель слетел с полированной глади на грязный, утоптанный снег, выписав на нем красивый узор, – и сабля плавно вернулась в ножны.
– Уберите трусливого шакала, – приказал Субэдэ. – Он не достоин даже лежать рядом с урусом, который умер как герой.
Подбежавшие кебтеулы оттащили в сторону обезглавленный труп кешиктена. Субэдэ наклонился над телом русского воина и подушечками пальцев осторожно приподнял веко мертвеца.
На миг два похожих взгляда пересеклись – между одинаково безжизненными зрачками словно протянулась невидимая нить, и Субэдэ невольно вздрогнул, вдруг почувствовав себя странным существом, застрявшим между миром мертвых и миром живых.
– Кто поднял тревогу? – не оборачиваясь, отрывисто бросил он.
– Я! – выскочил из безмолвной толпы Хуса. – Это я, Непобедимый…
Субэдэ резко повернулся. Со змеиным шипением просвистела его плеть, и багровая полоса пересекла лицо Хусы. Рана на месте правого уха вспыхнула огнем адской боли – по ней пришелся удар самым кончиком плетки.
Хуса взвыл и упал на колени, пряча лицо в ладонях. Между его пальцами выступила кровь. Субэдэ брезгливо поморщился, пряча плеть за голенище сапога.
– Урусский воин умер не сейчас, – сказал он. – А когда ты, одноухий, в следующий раз соберешься сделать урусам подарок, отнеси им свою баранью башку, а не наши стрелы.
Субэдэ шагнул к коню, но по пути остановился рядом с Шонхором.
– Называй вещи своими именами, – тихо произнес он, глядя сквозь Шонхора, словно прощупывая взглядом его душу. – Лесть, даже искренняя, тем не менее, остается лестью. Кроме храбрости у воина должна быть голова на плечах. Ты не трус. Но глупой голове ни к чему тело, пусть даже сильное и ловкое. Подумай над этим. Как тебя зовут?
– Шонхор, – сказал молодой кешиктен. Его глаза сверкали, словно алмазы на застежке плаща Субэдэ. Непобедимый говорит с ним! Это ли не высшее счастье?!
Полководец едва заметно усмехнулся.
– Хорошее имя дали тебе родители. Что ж, лети, кречет, я послежу за твоим полетом…
Перестук копыт коней Субэдэ и его кебтеулов давно уже стих вдали, а Шонхор все стоял над мертвым урусом, боясь поверить своему нежданному счастью.
* * *
Мазь была едкой и на редкость вонючей, но Хуса терпел. Раны, на которые он осторожно накладывал желто-зеленую полужидкую массу, поначалу горели нестерпимым огнем, но после из них уходила боль и переставала сочиться кровь.
– Пусть в царстве Тэнгре у тебя каждый день будет кусок жирной баранины и чаша кумыса, брат, – пробормотал Хуса, хотя был почти уверен, что душа старшего брата, убитого под Рязанью, отправилась не на небо, а в подземное царство Эрлика – уж больно скверный характер был у родственника. Но мазь после него осталась просто чудесная. При жизни брат Хусы говаривал, что ее изготовил какой-то великий колдун из страны Нанкиясу и что она не только лечит раны, но и предохраняет от вражеских стрел и мечей. Брату волшебное средство не помогло – его накрыло бревном, сброшенным со стены, а Хусе достались в наследство почти новые сапоги и турсук волшебной мази. Но кто знает, может, она все-таки помогает от стрел? После того как уехал Непобедимый и разошлись кешиктены, урусы больше не стреляли. Но на удачу надейся, а верблюда привязывай.
И Хуса на всякий случай принялся накладывать на лицо второй слой вонючей жижи.
Постепенно вернулись разбежавшиеся рабы – да и куда им деться в этом проклятом месте? В Орде хоть кусок конской падали можно найти на ужин…
Рабы снова таскали камни и вязанки хвороста ко рву, а Хуса, наложив на лицо жутковатую маску, осторожно зевал, боясь потревожить рану. Богиня Сар уже давно спрятала свой лик за урусской стеной, а рассвет только-только занимался. Самое поганое время. Спать охота – сил нет, так бы и упал за щит прямо на еще не оттаявшую землю и уснул, свернувшись в клубок, словно собака. Но – нельзя! Слишком много провинностей накопилось у Хусы за последнее время. Последней ошибки не простят. Хотя провинности ли это? Нет, просто полоса неудач. Когда проклятые рабы засыплют ров и крепость наконец будет взята, надо непременно принести барана в жертву духам Степи. Или двух – тех, что непременно удастся захватить в Злом Городе – так урусскую крепость звала уже вся Орда.
А еще, несмотря на мазь, саднила разорванная щека – хотя сейчас оно и к лучшему, по-любому не заснешь.
Слава Тэнгре, вторую ночь здесь сидеть не придется – похоже, рабы заканчивают свою работу.
Переправа уже выглядывала из воды, словно длинная спина чудовища, перегородившего ров. Хуса прикинул – осталось только укрепить немного, досыпать кое-где земли и камней – и, глядишь, утром Непобедимый отдаст приказ о последнем штурме. Это не деревянный мост – такую переправу не сожжешь огненной машиной и никакой стрелой со стены не расковыряешь, даже начиненной дьявольским зельем, разрывающим людей на части…
Но что это?
Хуса протер глаза. При этом в левый глаз попала едкая гадость, но Хуса лишь прикрыл его, продолжая пялиться оставшимся, округлившимся от удивления.
Урусы, похоже, сошли с ума.
Со стены вновь спускали мертвецов.
Хуса рассмеялся – и тут же застонал, схватившись за щеку.
– Они решили собрать все наши стрелы, – пробормотал он. – Но пусть меня покарают все зловонные степные мангусы, если я снова попадусь на их уловку.
Он даже не стал прятаться за щит, а лишь облокотился на его край, продолжая снисходительно смотреть на то, как медленно движутся вниз по стене привязанные к веревкам трупы. Странный народ урусы, если считают, что у степняков, покоривших полмира, совсем нет мозгов.
Осторожные рабы, прикрываясь вязанками хвороста, отступили было подальше ото рва, но Хуса тут же взмахнул бичом и вытянул ближайшего вдоль спины.
– Вперет, шилудивые псы! – промычал он, пытаясь протереть левый глаз, но добавить больше ничего не успел.
Внезапно «мертвецы» ожили. Сбросив с себя веревочные петли, русские воины побежали к почти готовому мосту. Один из них почти сразу остановился, вскинул лук – и стрела, сорвавшись с тетивы, угодила прямо в выпученный от удивления правый глаз Хусы. Единственной мыслью, которая промелькнула в меркнущем сознании бывшего кешиктена, была:
«Обманул колдун…»
Но колдун из далекой страны Нанкиясу был действительно великим до того, как его сварили заживо степняки, заподозрив в том, что он чарами насылает болезни на ордынских коней. Возможно, он и не обманул покойного брата Хусы. Может быть, волшебная мазь и помогла бы от вражеской стрелы, но стрела была своей, ордынской, только выпущенной русским витязем из русского лука.
Потрясенные рабы молчали. Кто-то упал на колени, ожидая неминуемой смерти. Но «мертвецы» больше не стреляли. Миновав мост, они развернулись цепью и пошли в направлении ордынского тына, скрывающего до сих пор стреляющие камнеметы, на ходу доставая мечи из ножен. Лишь усатый сотник, опустившись на колени, зачем-то чуть задержался на мосту, но после догнал остальных.
Все произошло быстро.
Не ожидающая нападения обслуга была перерезана за считаные мгновения. Времени для того, чтобы разломать камнеметы, потребовалось немногим больше. Ценные металлические части осадных машин полетели в ров, над деревянными обломками и тыном, политым горючим составом, взвилось пламя.
Цепь русских воинов перестроилась в две линии и двинулась дальше. Над лагерем ордынцев уже выли рожки и уже несся над полем неуверенный рокот наккара, но только-только уснувшие лучшие воины Орды, утомленные бессонной ночью, – это прежде всего люди, которым все же надо немного времени для того, чтобы проснуться, прийти в себя и схватиться за оружие.
Этого времени русские им не дали.
Первая линия витязей, состоящая из отборных дружинников, почти в упор метнула сулицы и сразу же, выдернув мечи, ринулась вперед. Стрелки второй линии, достав луки из саадаков, неторопливо выцеливали кешиктенов охранения, мечущихся на фоне догорающих костров.
Через несколько минут все было кончено. Ордынской передней линии охранения больше не существовало. Но на другом конце поля уже слышалось многоголосое ржание – это Орда вскакивала в седла.
– Назад! – разнесся над полем голос усатого сотника.
С явным сожалением побросав оружие в ножны и саадаки, витязи бегом бросились к мосту. Под ногами уже ощутимо дрожала земля под ударами сотен копыт.
Проскочив мост, воины схватились за свисающие веревки и почти взлетели на стены – с той стороны каждого тянули по меньшей мере пятеро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49