Купил тут магазин Водолей ру 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

О том, как я вернулся в Мичинг одним прекрасным весенним утром и увидел тела, беспорядочно сваленные в общую яму для погребения. О том, как я узрел все это, в том числе и красный крест на двери моих родителей, и о том, как я бежал из места, где родился, до тех пор, пока не выдохся и не мог больше бежать.Я ничего этого не рассказывал Абелю раньше, но рассказал сейчас, пока мы шли к его дому вдоль по Кентиш-стрит.После того как я закончил, он помолчал с минуту, а потом спросил:– Ты убежал оттуда столько лет назад. Но сейчас ты бы не убежал?Он обвел рукой окрестности. Он имел в виду – убежал из этой части Саутворка, а возможно, и самого Лондона.– А какой в этом был бы смысл? – спросил я.– Спасти свою жизнь. Спастись от Ее Величества Чумы.– А ты бы убежал?– Это первое, что приходит мне в голову, – сказал он, не отвечая на мой вопрос, так же как я по-настоящему не ответил на его. – Хотя, конечно, я знаком с признаками и симптомами чумы. Я изучал хвори и недуги, когда промышлял на дороге, раз уж болезнь обеспечивала мне неплохое пропитание.– Когда я приехал в этот город, – сказал я, – я постепенно понял, что она всегда с нами, бормочет что-то тихонько, иногда идет на убыль, но полностью никогда не исчезает. Люди здесь, кажется, привыкли к мысли о ней. Они верят, что если ты должен ее подцепить – ну что ж, тогда ты ее подцепишь. Это всё звезды. Ты видел толпу у дома тех бедняг. Ты видел, как они были… Не знаю…– Взволнованы? Возбуждены?– Да, при всем принтом, какими притихшими они казались сперва… да, возбуждены… и если взять мои собственные ощущения, то я тоже был немного возбужден.– Я испытывал то же на войне, Ник. Вокруг нас повсюду была смерть, и я рисковал так же, как и все остальные.В ранней юности Абель Глейз участвовал в Нидерландской кампании против испанцев в 80-х годах. Он был в битве при Зутфене, в которой так доблестно сложил голову сэр Филип Сидни. Ему повезло вернуться целым и невредимым, но после того, как устал изображать падучую, Абель все еще мог довольно убедительно хромать или показывать впечатляющие раны (нарисованные с помощью негашеной извести и пары мазков ржавчиной). Он считал свои «ранения» налогом, которым он облагает тех, кто остался спокойно спать в своих постелях, пока английские солдаты и моряки сражались на чужой земле, – так же как и его мнимая болезнь была проверкой людского милосердия, возможностью для них проявить щедрость. Он, впрочем, оставил эту софистику. То время прошло, и теперь он был честным актером.Странно, что при всем ужасе встречи с зараженным домом было еще и это возбуждение. И это несмотря на то, что у меня существовали собственные причины ненавидеть чуму, помимо той угрозы, которую она представляла для плоти Николаса Ревилла. Но все-таки это было так. Я всего лишь сообщаю о том, что чувствовал и что, по его собственным словам, чувствовал Абель.Когда, расставшись с другом, я повернул обратно в сторону Саутворка к своему дому в Мертвецком тупике, я заметил, что на двери Тернбиллов красуется тщательно нарисованный красный крест. Арнет, судебный пристав, справился со своей работой. Невысокий стражник охранял дверь, сжимая подобие алебарды, почти вдвое превосходившей его по росту. Завидев меня, он изо всех сил постарался сделать свирепое выражение лица, но расслабился, поняв, «что я не собираюсь останавливаться и глазеть на дверь, как трое или четверо бездельников, все еще шатавшихся неподалеку.Старых ведьм нигде не было видно. Очевидно, они были внутри пораженного болезнью дома, выполняли свои обязанности. То есть присматривали, чем можно было поживиться, – вряд ли у них был большой выбор, подумалось мне, *г или замышляли, как ускорить путь несчастных жертв, прикованных к постели, в могилу. (Если только, конечно, госпожа Джонсон и ее сестра не были действительно честными женщинами, ухаживающими за больными с заботой и состраданием.) Тоже странно, кстати, что эти старые сиделки редко заражаются сами. Что только подтверждает правило: если вам суждено подхватить болезнь, вы ее подхватите. А если нет, то нет. Всё в звездах.Последние несколько часов изгнали из моей памяти визит к Виллу Кемпу, и я не вспоминал печального шута, пока вечером не достал из камзола его «Девятидневное чудо». Это был рассказ о его пляске из Лондона в Норидж. Я засунул его обратно, намереваясь прочитать как-нибудь попозже, может, между репетициями.
В следующие пару недель количество жертв чумы и зараженных домов увеличивалось, хотя и медленно. Это были уже не просто слухи и сплетни, но установленные факты. За дело взялись власти, как это наблюдали мы с Абелем в случае с дотошным олдерменом Фарнаби. А когда появляются власти, недалеко и до уведомлений, приказов и ограничений.Все это оказало свое влияние на труппу лорд-камергера и театр «Глобус» раньше, чем я ожидал. Наши пайщики, будучи предусмотрительными людьми и чуя, откуда ветер дует, решили превратить необходимость в преимущество. Мы должны были оставить Лондон немедленно, не дожидаясь неизбежных санкций Тайного Совета. Совет приказал бы ограничить представления либо на основании Великого поста, либо на основании чумы, а возможно, и того и другого. Впрочем, если некоторые связанные с Великим постом законы можно обойти, то от чумы уклониться невозможно. Хотя бы потому, что публика быстро начинает редеть. Я с этим еще не сталкивался, но были свидетели последних вспышек болезни в девяносто втором и девяносто третьем, так что память об этом среди актеров оставалась свежа.Благодаря нашей доброй удаче мы еще могли показывать свои представления за пределами Лондона. Или нет, неверно, это была не наша «добрая удача», а результат осмотрительности и благоразумия наших пайщиков – тех самых людей среднего возраста, о которых Кемп-плясун отзывался так грубо. Вилл Клякспир и Дик Дурбедж, Томас Прыщ и Ричард Доходяга и другие. Это были те люди, благодаря которым – притом, что они еще играли, танцевали, пели, писали и ставили пьесы, вели счета, – «Глобус» все еще вращался вокруг своей оси.Естественно, не так-то просто было покинуть Лондон. Многие из моих товарищей имели жен и детей. Семьи, возможно, были вполне привычны к тому, что мужчины уезжают с труппой. Это происходит один или два раза в год. Но оставлять близких тогда, когда худшее, что им угрожает, – это смрад лондонского лета, не то же самое, что покидать их перед лицом чумы, свирепствующей на окраинах города. Это уже немножко напоминает бегство. Два или три семьянина предпочли не ехать, а один или два холостяка остались в Лондоне по своим собственным причинам. Нам предстояло путешествовать слегка поредевшей труппой, хотя нас все-таки было больше, чем в обычные летние поездки.Лично мне было все равно, выглядело это бегством или нет. У меня не было ни жены, ни детей, мне было некого – почти – оставлять позади, никого, чье расположение меня бы заботило. К тому же, хотя первое столкновение с тем, что Абель Глейз назвал Ее Величеством Чумой, в доме на Кентиш-стрит по-своему будоражило, это ощущение быстро сменилось тупым, безотчетным страхом, когда смерть начала взимать свою дань в разных частях Лондона. Так что объявление о том, что мы уезжаем, я принял весьма радушно.Мы не знали точно, что нам придется играть, хотя назывались самые различные пьесы. Право окончательного решения принадлежало старшим; это должно было выясниться по прибытии. Во всяком случае, требования могли измениться в соответствии с обстоятельствами, которые ждали нас там, куда мы приедем. Поэтому мы взяли с собой несколько костюмов на все случаи жизни (от короля до крестьянина), самый необходимый реквизит и пачку рукописей с текстами пьес. Все это свалили в фургон, который тащила наша старая верная лошадка Флам – она провела с труппой больше лет, чем многие из нас, актеров.Еще меньше мы знали о том, когда вернемся в Лондон. Если все будет идти хорошо – то есть если число умерших от чумы не превысит все мыслимые нормы, – мы должны были возвратиться в город по окончании поста. Но в этом не было уверенности. Среди членов труппы распространилось странное ощущение, что впереди у нас долгий поход, как у армии, маршем продвигающейся на вражескую территорию.Я договорился со своим хозяином Сэмюелем Бенвеллом, чтобы тот придержал за мной комнату в Мертвецком тупике, и согласился, хотя и неохотно, возместить ему половину платы за неделю, то есть шесть пенсов, и заплатить первые четыре взноса вперед. Если я не вернусь к началу июня, он был волен найти себе других жильцов. Я, впрочем, сознавал, что, если чума по-настоящему завладеет городом, Бенвеллу сложно будет сдать мое покрытое плесенью жилище кому бы то ни было, поэтому мне скорее всего будет легко сбить цену и тем компенсировать некоторые мои потери.Все эти расчеты могут показаться мелочными, но существовало своеобразное утешение в том, чтобы в эти трудные времена заглядывать на три месяца вперед, планировать свою жизнь так, будто все шло своим чередом. Разве не странно, как мы, по дороге к вратам ада, можем отвлекать себя мыслями о том, чем в следующий раз пообедать или на чем сэкономить несколько пенсов.
Кроме моего хозяина существовал только один человек, с которым я должен был попрощаться.Прошлой осенью я встретил молодую вдову Ричарда Милфорда, Люси. Когда мы впервые встретились, она была не вдовой, но замужней женщиной. Вскоре после этого, впрочем, ее мужа лишили жизни, и какое-то время в убийстве подозревали меня, за что даже упекли за решетку. Ричард Милфорд был сочинителем, честолюбивым малым, писавшим несколько раз и для нашей труппы. Он был в вечной погоне за успехом, но, прежде чем ему выдался достойный случай показать себя, его зарезали на пороге собственного дома. Примерно в то же время я и сам пережил потерю близкого человека: моя драгоценная Нелл была зверски убита той же рукой, что избавилась от Ричарда Милфорда. Меня мучили кошмары после этой смерти и после некоторых других последовавших за ней событий, мучили еще месяцы спустя. Неминуемо нас двоих, вдову и актера, свело вместе общее горе. Затем, что было уже не так неминуемо, мы обратились друг к другу за утешением.Так что Люси Милфорд и я провели вместе очень приятную зиму. Она, конечно же, продолжала носить свой вдовий траур; у меня же все еще случались дни, когда от воспоминаний о Нелл все валилось из рук, и еще более мучительные ночи, когда образ моей подруги незваным гостем прокрадывался в мое сознание. Однако то, что говорят о жизни, которая не стоит на месте, по-своему верно… впрочем, следует быть осторожным с тем, как вы принимаете эту истину, дабы люди не сочли вас черствым и бессердечным.Но всякий имеет право на утешение, и вряд ли я был для Люси чем-то большим, чем способом обрести покой. Я предложил ей все это вместе с теплой постелью в холодные ночи. Она была застенчива, замкнута, вся в себе, хотя и меньше, чем в наши первые встречи. Она не рассматривала меня в качестве будущего мужа, а я не видел в ней возможную жену. Не думаю, чтобы я и искал что-либо в этом духе – да и она, скорее всего, имела виды на куда более достойную партию, чем какой-то заурядный актер.Накануне отъезда труппы я зашел к ней попрощаться в ее комнату на Темз-стрит – адрес, вполне обычный для северной части Лондона, но на порядок лучше большинства мест к югу от реки. Мы немного поболтали о труппе и о том, куда мы отправляемся и какие пьесы нам, возможно, придется играть. Коснулись в разговоре ее мужа и его последней пьесы, «Мир занемог», поставленной посмертно. По иронии судьбы она стала его величайшим успехом, отчасти благодаря качеству (Вильям Шекспир внес в текст небольшие исправления, неизвестные большинству), но в основном из-за любопытства, которое привлекало на представление целые толпы. Это была трагедия мести, написанная человеком, чья кровавая смерть, возможно, была творением его собственного пера.Когда я пришел поцеловать Люси на прощание – никто из нас не был настроен на что-либо более праздничное, – она принялась плакать. Это тронуло меня, пока она не объяснила, что лила слезы не за себя и не за нас двоих, но за весь Лондон.– Что такое, Люси?Я прекрасно представлял себе, что ее беспокоит. Мы не говорили о набиравшей обороты болезни, и я не описывал сцену на Кентиш-стрит, свидетелями которой мы с Абелем стали. Но так или иначе, чума присутствовала в сознании каждого лондонца.Страхи Люси, впрочем, были не совсем обычны. Вдова Ричарда Милфорда обладала даром ясновидения (по мне, это больше проклятие, чем благо). Ее прозрения были отрывочными, похожими на вспышку. Так, в видениях ей несколько раз являлась смерть ее мужа. Она была уверена в моей невиновности, хотя и не могла сказать, кто совершил преступление.Теперь она говорила:– Я вижу все неясно. Когда я вчера проходила мимо церкви Святого Петра, передо мной на минуту возникла улица, вся заросшая бурьяном, и лошадь без всадника, ее ноздри были набиты рутой. Я слышала протяжные стенания, исходившие из домов по обе стороны. Но при этом улица была полна людей, спешивших по своим делам, они смеялись и болтали, словно не могли видеть того, что видела я.– Может, им так удобнее, – предположил я.– Они были все равно что призраки.Я похолодел. Мне было хорошо известно, что ее видениям не стоит противоречить. Вместо этого я сказал:– Тебе тоже следует уехать из Лондона.– Я за себя не беспокоюсь, – ответила она, и я поверил. – У меня есть родственники в Брумзгроув и дядя в Мидлсексе. Кто-нибудь из них приютит меня, когда придет время.– Время может и не прийти, – заметил я.– Тогда почему же «Слуги лорд-камергера» покидают город? – спросила она, не споря.– Ну, мы-то ведь выживем, – ответил я, повторяя слова, сказанные Виллу Кемпу в Доу-гейт.Я изо всех сил старался, чтобы в моем голосе не проскользнула вопросительная нотка. Вероятно, как и горожане у церкви Св. Петра, я не желал знать, суждено ли мне было выжить, – а если нет, то я не желал знать, что меня ожидает безвременная кончина. Еще меньше мне хотелось, чтобы Люси посвящала меня в откровения о своей собственной смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36


А-П

П-Я