– Да, и запрет на вскрытие трупов – тоже. Суеверие, все это суеверие. Только тогда мы проникнем в тайны природы, когда вскроем ее и углубимся внутрь. Это сложно совершать на живых существах – да я бы и не хотел, – но нет вреда в исследовании покойников.– Нет вреда! А как же их души?– Выдумки. Я пока что не видел ни одной души.– Но люди в этом городе умирали не для того, чтобы вы могли вспороть им живот.– Люди умирают каждый день, повсюду. Я пристально смотрю на них, когда их сюда привозят, чтобы узнать секреты их жизни и смерти. То, чем я занимаюсь, – для нашего же блага.– Нашего?– Для блага человечества.– Это ошибка, – сказал я.Бодкин слегка покачнулся. Он сунул руку в карман и достал прекрасные восьмиугольные часы, которые я уже видел у него во дворе «Золотого креста», когда он стоял над телом Хью Ферна.– Взгляните на них, – сказал он, протянув их мне. – Если бы я был часовщик, а эта машина испортилась, то есть начала отставать, я мог бы открыть ее и покопаться в ее внутренностях и, может, полностью поправить ее здоровье. Что бы вы сказали на это?Этот человек наводил ужас, но почему-то он не пугал меня, не теперь. Видимо, я уже пересек черту, за которой кончался страх, стоя в этом зачумленном упокоище с сумасшедшим лекарем.– Вы не часовщик, – ответил я. – А мы не часы.– Наши сердца тикают, как будто отбивая время, – сказал Бодкин. – Мы движемся своими маленькими кругами. Мы определяем время, пока не кончится завод. Мы состоим из частей, которые вместе должны работать в согласии, но если что-то выходит из строя, мы беспомощны, как обезьяна, которой показали этот крошечный двигатель.Он полюбовался часами, прежде чем убрать их обратно в карман.– Вы убили Хью Ферна? – спросил я.Бодкин выглядел удивленным. Он снова пошатнулся.– Убил Ферна? Нет, он сам себя убил. Убил себя случайно. Хью Ферн был неплохим человеком – не хочу сказать, что он был хорошим лекарем, слишком уж он полагался на гороскопы и тому подобное, да и не имел больших притязаний, – но он был хорошим человеком. Лично я больше интересуюсь мертвыми, чем живыми. Только мертвые могут поведать свои тайны.Мне припомнилось, как Бодкин стоял во дворе таверны с окровавленным кинжалом над телом своего товарища по ремеслу, как заговорщик. Откуда-то снаружи начал звонить ранний колокол, обычный звук в эти дни.– Вы знаете, что с вами будет, если горожане узнают об этом?– Я уже осаживал их раньше, – сказал Ральф Бодкин.– Они разорвут вас на кусочки, как вы – эти трупы. Они сожгут это место.– Я не разрываю трупы, мастер Ревилл. Я вскрываю их, чтобы постичь тайны жизни и смерти.– Вы убиваете, чтобы вскрывать.– Я не совершал убийств. Видите, вы все еще живы.– Но ваши приспешники совершали. Как человек, что лежит вон там. Кристофер Кайт, конюх из «Золотого креста».Лицо Бодкина странно лоснилось. Большое, мясистое, оно походило на кусок вареной ветчины.– Теперь несущественно, кто что совершил. Я болен. Я, как никто другой, могу различить признаки.– Вы заразились?Но я уже знал ответ. Я инстинктивно вжался в стену за моей спиной, будто чтобы оказаться как можно дальше от доктора. Словно это могло меня спасти.– У меня осталось очень мало времени, – сказал он.– На что вы его потратите?– Запрусь в этом доме и продолжу свою работу столько, сколько смогу.Он отвернулся от меня и подошел к столу, на котором лежал труп с вывороченными кишками.– Это богомерзкая работа.– Однажды на это посмотрят по-другому.– Что мне делать?– На вашем месте, Ревилл, я бы покинул это место. Смотрите, дверь открыта. Идите же и расскажите простому люду все, что пожелаете.Я глянул на дверь. Она была приоткрыта.– Что, ерш я тоже заражен?– Вы молоды. Вашей жизненной силы может оказаться достаточно. Но оставайтесь, если хотите.Я был уже на полпути к двери. Прежде чем выйти из этого склепа и оставить Ральфа Бодкина наедине с его нечестивым занятием, я обернулся:– Скажите мне одну вещь, сэр. Что вы обнаружили? Постигли ли вы тайны?– О нет, мастер Ревилл. Это сделают другие. Я же подобен обезьяне, держащей часы. Но сейчас эта обезьяна умнее, чем раньше.Он взял длинный тонкий нож и склонился над телом. Я вышел из комнаты, наполовину ожидая, что мне прикажут вернуться. Каменные ступеньки вели наверх. Я поднялся по ним и попал в переднюю. Передо мной была еще одна дверь; она была закрыта на задвижку, но не заперта. Я отодвинул засов и вышел на улицу. Закрыл за собой дверь тщательно и бесшумно. Неподалеку гудел колокол.
На улицах было безлюдно. Стояло прекрасное весеннее утро. Солнце своими лучами разрывало немногочисленные утренние облака в клочки, и, хотя не грело, свет его был очень кстати. Щурясь после полумрака подвала, я не то шел, не то бежал через это предместье. Звонили у Св. Эббе. Я миновал западный вход в церковь и увидел дьявольские рожи, скучившиеся вокруг арки двери. Со своими изъеденными ржавчиной клювами, выпученными глазами и ушами, как у летучих мышей, эти лица были вырезаны здесь для того, чтобы отпугивать настоящих чертей. Я мог бы нашептать парочку историй в эти острые уши.Я почти бегом добрался до реки. У кромки воды я скользнул вниз по грязному берегу и погрузил руки в быстрые воды потока. Несколько раз протер лицо, зачерпывая пригоршни студеной воды, смывая кровь, залившую его, и счищая похожие на струпья поддельные нарывы.Потом, чувствуя, будто вернулся из иного мира, я пошел в центр города. Утро было прохладным, но воздух освежал. Несколько горожан уже спешили по своим делам. Среди них были мои друзья Абель Глейз и Джек Вилсон.– Бог мой, Ник! Что случилось? Мы искали тебя всю ночь, – кинулся ко мне Джек.– Я смотрю, ты победил чуму, но вот этой шишки раньше не было, – заметил Абель, указывая на мой распухший лоб.– Во-первых, что случилось с вами? Вы должны были помешать им увезти меня.Их часть истории было просто рассказать. Оба моих друга уютно устроились в глубине дома Эдмунда Коупа в ожидании моего сигнала или какого иного звука, указавшего бы им, что злоумышленники проникли в дом. Не было ни звука, ни сигнала. Абель признался, что, затаившись в темноте, они могли несколько потерять бдительность. (Видимо, это означало, что мои друзья заснули, как и я.) Первое, что указало им, что что-то не так, был громкий звон и какой-то подавленный визг. Это, вероятно, Кайт уронил серебряную чашу, когда я восстал из мертвых на своей кушетке. К тому моменту, как Абель и Джек пришли в себя и принялись ощупью искать в темноте выход, они обнаружили, что путь наружу закрыт. Они кричали и бились в дверь, но безрезультатно. А когда они наконец вылезли в окно где-то в задней части дома и вернулись на Гроув-стрит, стояла ночь и улица была абсолютно пустынна.Они засыпали меня вопросами. Мы уже вернулись в «Золотой крест», и я утолял голод и жажду хлебом и элем. Удивительно, несмотря на все, ел я с аппетитом. В нескольких словах я обрисовал то, что случилось в доме Бодкина, едва веря собственным ушам – настолько неестественной казалась эта история. После того, через что им пришлось пройти самим, Абель и Джек приняли ее с достаточной готовностью.Однако когда я дошел в своем рассказе до описания ночи, проведенной с трупами, среди которых явно были жертвы чумы, мои друзья неловко заерзали на своих сиденьях и попытались отодвинуться.– Ты не боишься за себя, Ник? – спросил Абель.– Боюсь, – признал я. – Но я думал, тогда надо мной нависала куда большая опасность. И у меня есть маленькая защита.Я расстегнул камзол и рубашку и показал кожаный мешочек, который приобрел за шесть пенсов у книготорговца Натаниэля Торнтона вместе с шекспировской «Лукрецией» и «Травником» Флауэра. В мешочке хранился мышьяк. Если сначала мне казалось немного странным разгуливать с унцией яда, то вскоре я забыл об этом. Пока что он, кажется, сослужил мне хорошую службу.Мои друзья как будто только этого и ждали: они тоже расстегнули свои рубашки и достали собственные амулеты и талисманы. Джек щегольнул золотой цепочкой, на которой висел голубой камень. Джек называл его «восточным аметистом» и уверял, что действует он безотказно. Абель выудил стеклянный пузырек, за который, по его словам, отдал целое состояние, ибо содержался в нем рог единорога, измельченный в порошок. Я мог ему кое-что рассказать о роге единорога, но решил промолчать, размышляя, что никого нельзя одурачить лучше, чем человека, привыкшего дурачить других. Все равно, пока мы свято верим в свои обереги, будь они подлинными или фальшивыми, кто осмелится сказать, что они не защищают нас? Пока что мы все были живы.После этого развлечения я продолжил свою историю. Когда я закончил, наступило долгое молчание.– Мы должны сообщить властям об этом ужасном докторе, – сказал Абель.– Он сам один из них, – ответил я. – Всему свое время. Это еще не конец истории. Кайт мертв. Я видел его труп собственными глазами. Но в деле замешан и другой человек. Не Бодкин, кто-то еще.– Кто бы он ни был, он чудовище, – сказал Джек.– Почему ты говоришь он? – спросил я.– Сьюзен Констант к этому причастна? – спросил вдруг Абель.– Не знаю. А что?Джек Вилсон громко рассмеялся:– Потому что наш друг, сидящий здесь, разговаривал с ней. Он питает к ней слабость.– Это правда, Абель?– Она леди, – сказал он просто.– А ты актер. Не говоря уже о твоем прошлом ремесле.– А что это было за ремесло, Абель?– Не важно, Джек. Я готов поклясться жизнью, что она невиновна…– Невиновна в чем?– В чем бы ее ни обвинили.– А кто ее обвиняет?– Ты, Ник. Ты стараешься любого подогнать под свои подозрения.– Они большей частью мертвы или умирают, – отозвался я, подумав о Ральфе Бодкине, разрезавшем трупы в своем подвале.Снова повисло молчание.– Я сделал маленькое открытие, хотя не знаю, имеет ли оно какую-либо ценность, – сказал Абель. – Тот дом, за которым мы наблюдали на Шу-лейн, возле публичного дома, где мы видели…– Да, я помню.– Его занимает госпожа Хоби и ее потомство. Она новоиспеченная вдова – того возчика, который утонул в реке после того, как сшиб госпожу Рут.– Это имеет смысл. Женщина говорила об этом месте как о «доме скорби», – сказал я.– Совпадение, а? – сказал Джек.– Не совпадение, – ответил я. – Возчик Джон Хоби. Он тоже участвовал в этом. Может, сейчас он и мертв, но это его лошадь стояла у дома Коупа на Гроув-стрит. Понурая пегая кобыла. А повозка была та же, что подкатила к дому госпожи Рут, я готов поклясться, я узнал ее по звуку.В каких-то темных закоулках моего сознания хранились воспоминания о скрипе колес, который я слышал, приходя в себя и снова впадая в беспамятство, во время моей вынужденной поездки прошлой ночью.Мои мысли обратились к дому на Шу-лейн, расположенному за «Золотым крестом», дому, где обитала вдова со своим выводком, дому, который, видимо, служил чем-то вроде места для встреч этих воров и поддельных могильщиков. Их было трое: Джон Хоби (покойный), Кит Кайт (тоже покойный) и кто-то еще.Шу-лейн.Где же достал Хью Ферн эти туфли для роли брата Лоренцо? Зачем он снова надел свои превосходные, украшенные серебряными пряжками башмаки перед смертью? Или они были надеты ему на ноги после его смерти?Я резко встал, своим порывистым движением опрокинув табуретку, на которой сидел.– Что такое, Ник?– Джек, шпага Тибальта. Та, что была при тебе вчера. Она все еще у тебя?Джек откинул полу плаща и продемонстрировал одну из наших театральных шпаг. Наконечник, может, и удалили, так что она больше не была тупой, но это по-прежнему было довольно жалким оружием.– Дай ее мне!Я почти выхватил клинок у него из рук и, прежде чем мои друзья могли остановить меня или начать задавать вопросы, выбежал за дверь, через двор и оказался на Корнмаркет. Я остановился, чтобы убрать шпагу за пояс. Мне не разрешалось носить такое оружие – то был удел джентльменов, но сейчас были смутные времена. Никто бы меня не остановил. Никто и не собирался меня останавливать.Я петлял по лабиринту узких улочек, лежавших к востоку от Корнмаркет, пока не вышел на Шу-лейн. В оживленном углу я увидел знакомое зрелище: пегая кобыла стояла привязанная к телеге, чьи колеса наверняка бы заскрипели, сдвинься она с места. Если я не ошибался, именно этому средству передвижения я был обязан своим вчерашним путешествием. А вот и жилище семейства Хоби – тесноватое местечко, возможно, но даже так для простого возчика и его семьи оно представляло немалый куш в этом мире.Входная дверь была открыта. В это утро я уже ушел от опасности. Теперь я готовился подвергнуться ей снова.Я крепче сжал шпагу Джека и толкнул дверь. В противоположной стороне пустого коридора стоял человек. На нем был плащ и придававший ему сходство с птицей капюшон, к которому я уже привык. Мое сердце часто билось, от бега, страха и волнения. – Здесь никого нет, – сказал человек. – Ни вдовы, ни детей. Они все забрали.Я сглотнул и ответил:– Должно быть, они знали, что ты появишься.– Закрой дверь. Черт побери, как здесь холодно!Мне показалось, что он задрожал.– Возможно, ты болен, – сказал я. – Как доктор Бодкин.– Закрой дверь.– Если ты снимешь свой капюшон.Одной рукой он стянул с себя головной убор. Другой он сжимал тонкую белую трость, которой тыкал и ощупывал мертвых.Я толчком закрыл дверь. В коридоре было довольно темно – единственным источником света была комната сбоку. Мне, впрочем, не требовалось яркого освещения, чтобы опознать Эндрю Пирмана, подмастерья доктора Ферна. Его лицо, теперь без маски, не изменилось. Оно по-прежнему выглядело так, будто его скоблили и царапали.– Я доверил доктору Бодкину разобраться с тобой, – сказал Пирман.– Он был занят другими делами. Кроме того, он сказал мне, что он не убийца.– Надо было самому закончить работу.– Зачем ты поменял туфли доктора Ферна после представления? – спросил я и посмотрел вниз на его ноги. На нем были те самые простые башмаки, которые я в последний раз видел на Ферне, выходившем на сцену играть брата Лоренцо.Пирман был смышлен. Он не стал разыгрывать неведение, притворяясь, что не знает, о ком или о чем я говорю. Он, видимо, понял, что либо я, либо он (или же мы оба) уже почти пришли к развязке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36