Поппи нужно, чтобы все это поскорее закончилось. Ты не согласна? Но разве она о Поппи думает? Нет. Она говорит, что думает о Поппи, но, когда доходит до дела, все, о чем она думает, – это сколько денег будет у нее на счету. Я всего лишь… всего лишь… дойная корова, а никакой не отец. Иногда мне кажется, ей просто хочется драться – и плевать, если даже она проиграет. Это высасывает все больше и больше средств, которые можно было бы потратить, например, на образование Поппи. Временами мне не верится, что в конце тоннеля есть свет, все так долго тянется… Я вымотался. А Поппи молодец. Знаешь, что она сказала мне сегодня? Я даже рассмеялся, честное слово.
– Дэнни. Ты замечаешь, как часто говоришь о Бет? О Бет и Поппи?
– Что?
– Ты помешан на этом. На разводе и всем остальном.
– Я помешан на своей дочери. Да, черт возьми, помешан!
– Совсем не обязательно ругаться.
– «Черт возьми» – не ругательство. Ты меня не слушаешь. Большое спасибо за поддержку. Я только…
– Мне это начинает надоедать, Дэнни.
– Что – это?
Элис вздыхает.
– Ты сам знаешь. Я люблю тебя, и все хорошо, но… это не моя жизнь. Поппи – хорошая девочка. Но… она не моя дочь.
– Что это значит?
– Это значит… что все не так просто. И я имею в виду не Поппи, Дэнни. Я имею в виду Бет. Ты все время о ней думаешь – ты думаешь о ней больше, чем обо мне.
– Это не так.
– Так. Похоже, ты даже не осознаешь, насколько часто говоришь о ней. Я пытаюсь тебя поддержать, но иногда мне кажется, кажется…
– Что тебе кажется?
– Что я хочу быть от всего этого подальше.
Пауза.
– Ты и так далека от этого.
Элис вздыхает, смотрит, как Поппи слезла с турникета и бежит к нам.
– Наверное, да.
– Элис! Элис! Подбрось меня!
Элис поднимает ее, раскачивает в воздухе, и на лице у Поппи совершенное блаженство, Элис тоже улыбается, но к улыбке примешивается грусть, и что-то еще, не могу определить, что именно, и это меня пугает. Усилием воли я прогоняю страх. Ситуация, конечно, не простая. Но мы с ней справимся. Любовь всегда найдет выход.
Через пару часов мы отвезли Поппи домой к ее матери. С Бет я теперь не разговариваю, не могу простить ей то, что она сказала Поппи обо мне: «Если бы папа любил Поппи больше, он не заставил бы маму обращаться в суд». Вот только в суд обратиться решила Бет, но в любом случае нельзя вмешивать в это Поппи и нельзя настраивать ребенка против отца. Так что теперь я с Бет не разговариваю. Меня тошнит от одного ее вида. Оставляю Поппи в конце дорожки, смотрю, как она подходит к дому и дверь начинает открываться. Посылаю ей воздушный поцелуй и ухожу.
Конечно, я понимаю, Поппи это может быть неприятно, но, если мы с Бет начнем осыпать друг друга оскорблениями на пороге дома, будет еще хуже. Возвращаюсь к машине, в которой ждет Элис. Меня трясет, я готов расплакаться, однако держу себя в руках: после того, что Элис мне высказала сегодня, Не хочу усугублять ситуацию. Боль и напряжение сковали мое тело. Мне трудно говорить. Элис сидит рядом, и мы едем ко мне на квартиру. В полном молчании.
Дома я готовлю чай, пока Элис приводит себя в порядок. Приношу чай в комнату и ставлю на стол. Когда я собираюсь сесть, она спрашивает:
– А что ты пишешь в этом блокноте?
– Ты очем?
– Сам знаешь о чем. «Любовные секреты Дон Жуана». Это поиски судьбоносного решения для рекламной кампании? И почему их только девять?
На самом деле теперь их десять. Еще один я не успел записать, плод моего последнего сеанса самоанализа.
Проблема: Женщины не всегда дают понять, когда собираются уйти. См. Келли Корнелиус. Результат: разбитое сердце, муки, раскаяние. Решение: быть начеку. Следить за мячом.
– Да. Для рекламной кампании.
– Для какой?
– Мне не хочется обсуждать это.
– А…
И тут я понимаю, что не смогу придерживаться избранной версии. Элис права: слишком часто я говорю о Бет и Поппи. Было бы несправедливо утаить от нее правду.
– Это не реклама. Это… думаю, это можно назвать «помоги себе сам». Теренс, мой психотерапевт, посоветовал мне заняться самоанализом. Я пытаюсь найти способы понять женщин и себя. Пытаюсь усвоить некоторые уроки.
Кажется, бесплодность вышеозначенных попыток лишила Элис дара речи.
– Ну… По крайней мере, я пытаюсь.
– Удачи.
Она пьет чай. Я тоже.
– Элис, ты так и не спросила, как мы встретились с Мартином.
– Да?
– Тебе неинтересно?
– Конечно интересно.
– Просто ты ничего не спрашиваешь.
– Наверное, выскочило из головы.
– Я рассказал ему о нас. О тебе и обо мне. Долгая пауза.
– Знаю.
Я пристально смотрю на нее.
– Знаешь?
– Да. Он сказал мне.
– Не подозревал, что вы до сих пор поддерживаете отношения.
– Мартин всегда будет моим другом, а я – его.
– Вот как?
Не уверен, что мне все это нравится. Меня беспокоят глаза Элис, в них какая-то непонятная смесь желания оправдаться и бросить вызов.
– Да.
– И… что же он сказал?
– Сказал, что хочет жениться на мне.
Я в шутливой форме высмеиваю вероятность такого исхода. Выражение лица Элис не меняется, но я продолжаю развивать свою мысль:
– Господи, ну разве не забавно? Не могу поверить. Еще на прошлой неделе он тебя не любил, всячески демонстрировал, как ты ему безразлична. За все время, что вы были вместе, он ни разу не признался тебе в любви. А теперь, когда ты со мной, вдруг захотел жениться. Это не просто трогательно, это воплощенная трогательность.
Элис не двигается. Потом говорит:
– У меня такое ощущение, что я оказалась в тупике.
Не могу сдержать скептический смех.
– В тупике? Из-за чего?
– Дэнни, мы, с Мартином долго были вместе. Два года. Когда мы с тобой начали встречаться, я все еще любила его, и ты знал об этом…
– Да, но…
– Дело в том, что у Мартина большие проблемы с чувствами. Они у него заблокированы.
– Я бы сказал, они у него вообще отсутствуют, особенно когда речь идет о женщине. Я его лучший друг, так что уж кому-кому, а мне это хорошо известно.
– Не уверена. Когда я его увидела…
– Ты его видела?
– Да. Он заезжал вчера вечером.
– Вчера вечером?
– Да. Он был такой… не знаю. Такой грустный, потерянный, и так страдал.
Убийственная комбинация – уязвимость и недосягаемость. Вот только теперь он досягаем. Мужчина, которого не удавалось заполучить ни одной женщине, лежал на блюдечке. И Элис будет той, кто его… нет. Она этого не сделает.
– Надеюсь, ты объяснила ему, что его поезд ушел?
– Все не так просто, Дэнни.
– Вот как?
– Да.
Я злюсь из-за того, что начинаю паниковать.
– И в чем проблема? Разве это так чертовски сложно?
– Нельзя просто выбросить из жизни два года, проведенные вместе. Нельзя выкинуть в мусор свои чувства в тот самый день, когда уходишь. Я думаю, он изменился. Мне кажется… кажется, что я нужна ему.
– А я думаю, что меня сейчас стошнит. Нужна ему? Мартину никто не нужен. Им движет уязвленное самолюбие: его бывшая девушка встречается не с кем-нибудь, а с его другом. Речь идет о чувстве собственности – не о любви.
– По-моему, это не так. Просто раньше он не понимал, что любит меня.
Я закрываю лицо руками, сидя напротив нее, и гляжу сквозь пальцы, не решаясь смотреть прямо. А потом говорю – тихо, с отчаянием в голосе:
– Ты умная и проницательная женщина, Элис. Но если ты в это веришь, значит, абсолютно не разбираешься в мужчинах. Ты не понимаешь, насколько для них важна власть. Даже я недооценил это… то есть, я не предполагал, что Мартин будет…
Закончить мне не удается. Элис начинает плакать. Плохой знак.
– Знаешь, Дэнни, я не уверена, что ты уже готов к продолжительным отношениям. Ты еще слишком связан со своей женой. Ты еще не оправился после кораблекрушения. И мне не нравится это кораблекрушение. Я не хочу оказаться посреди обломков металла и стекла. И потом, Поппи…
– Что – Поппи?
– Она наполовину Бет. И похожа на Бет. Она – живая история. А ты хочешь, чтобы я ее полюбила. Это огромная ответственность.
– У каждого свой анамнез.
– Но не всегда такой осязаемый.
– Так тебе не нравится Поппи?
– Как раз наоборот. Очень нравится. Дело не в этом.
Она права. Все, что она говорит, – справедливо. Зачем привлекательной, востребованной женщине взваливать на себя все эти проблемы? Вокруг полно одиноких, ничем не обремененных мужчин. Успешных. И даже богатых. Жизнь – сложная штука. Видит Бог, я понимаю, о чем она.
И все-таки мне тяжело признавать это, не могу выразить, как тяжело.
Мы замолкаем. Слов не осталось. Или сказать больше нечего. Но молчание слишком затягивается. В конце концов я с трудом задаю вопрос, на который уже знаю ответ, а потому не хочу его слышать:
– Ты возвращаешься к Мартину?
Глаза Элис наполняются слезами, она сжимает губы, чтобы сдержать рыдания. Этого достаточно.
– Ты чертова дура, Элис.
– Боюсь, что так.
Я встаю на колени, падаю ниц перед ней. Мой мир рушится.
– Я женюсь на тебе. Мне больше никто не нужен. Прошу тебя. Я…
Она качает головой. Я тоже начинаю плакать. Третья замечательная женщина. Последняя. И я ее потерял. Что бы ни случилось, я ее уже потерял. Хотя сомневаюсь, что у них с Мартином что-то получится, неважно, любит он ее или нет. После того, что произошло, наши отношения не восстановить. Она разбила их вдребезги, ни за что, ни про что. Я ни в чем не провинился. Учел свои ошибки. Все делал правильно.
Именно, что правильно. Мартин никогда не беспокоится о том, чтобы все делать правильно. Возможно, так и надо.
И вдруг меня обжигает другая мысль. Удивительно, почему это раньше не пришло мне в голову. Чувствую, как во мне закипает ярость. Я встаю, с осуждением нависаю над Элис, которая по-прежнему сидит за столом с чашкой в руке. Когда я начинаю говорить, мои губы искривляются от презрения.
– Ты все это подстроила.
Она смотрит мне в глаза.
– Ты знала, что Мартин вернется к тебе, если ты переспишь со мной. Ты знала это. Знала, что я расскажу ему. Ты все спланировала заранее.
Лицо у Элис становится непроницаемым.
– И тебе было наплевать. Ты была готова. Ты была готова сделать больно мне, сделать больно Поппи, ты была готова на все, лишь бы получить желаемое, лишь бы добиться своего. Ведь так?
– Я люблю тебя, Дэнни.
– Конечно ты меня любишь. Не сомневаюсь. Просто все пошло не по плану, не правда ли? И это одна из причин, почему у вас с Мартином ничего не получится, другая – то, что, образно выражаясь, Мартин хочет поиметь меня, а не тебя. Но все равно это была мерзкая затея. Господи, какие же женщины жестокие.
Элис молчит секунд пятнадцать. А потом произносит почти шепотом:
– Мы все становимся жестокими, когда стремимся получить то, что нам нужно, Дэнни. И ты это знаешь. Ты бы поступил так же.
– Нет, Элис, – говорю я абсолютно спокойным голосом. – Я бы так не поступил. Честное слово.
– Прости меня, Дэнни. Прости.
– Выматывайся из моей квартиры.
– Что?
– Выматывайся. Из моей. Квартиры.
– О Господи…
Она дрожит, собирая вещи, и я вижу ее страдания, вижу, как она борется сама с собой, – она действительно любит меня и разрывается на части. Но нельзя простить то, что она сделала. Она причинила боль мне, причинила боль Поппи… и сейчас я одновременно потеряю лучшего друга и любимую женщину.
Вот так легко моя жизнь снова превратилась в мусорную свалку.
Когда Элис ушла, я по-прежнему сидел, ни о чем не думая, глядя в пустоту. Потом посмотрел на блокнот и почти без эмоций, как робот, взял фломастер. Потому что вспомнил забытый последний Любовный секрет Дон Жуана, Проблему X, я ее вспомнил, и теперь надо найти ей место в этом списке. В самом начале.
Проблема: Женщины строят козни и плетут интриги. В войне полов они – партизаны, коварные, стремительные, беспощадные. Результат: им нельзя доверять. Решение:
Я думаю. Наконец ответ высвечивается холодными синими неоновыми буквами.
Не любить их.
Никогда не любить их.
Больше никогда не любить их.
Два дня спустя я представляю свою работу в маркетинговом отделе шоколадной фабрики средней руки. Переговоры не клеятся.
Напротив меня трое мужчин и две женщины – клиенты. Мужчины чувствуют себя неловко. Одна из женщин, та, что помоложе, со стянутыми сзади волосами и бледно-розовой помадой на губах, кажется, злится. Та, что постарше, с выражением знаем-плавали на лице, смотрит на все скептически и удивленно. Я стою перед плакатом, только что я изложил идею рекламной кампании их шоколадно-орехового продукта, «хрум-Батончика». Маленькая «х». Заглавная «Б». Моя находка.
На плакате диаграммы, цифры и графики. Я спокоен и невозмутим в своей сделанной на заказ тройке – большое яичное пятно на пиджаке, которое оставила Поппи, когда я обувал ее перед тем, как отвезти в школу, бросилось мне в глаза позже. После моего выступления повисает длительное молчание. Первой его нарушает женщина с зализанными волосами. Голос сдержанный, тон – на грани враждебного.
– И вы искренне полагаете, что этот проект подойдет для продукта, ориентированного на подростково-молодежную аудиторию среднего класса?
– Да. Проект адресован молодым, сексуальным. В нем есть ирония. Он ставит проблему нехватки времени. Говорит о новом предназначении женщины.
– Вот как?
– Конечно. Упор сделан на то, что женщины стали сильнее и теперь они командуют парадом.
Она кивает, что-то помечает. Теперь ее голос звучит резче, он почти ледяной:
– Я не увидела этого.
– He увидели?
– В проекте девушку подвергают средневековым пыткам – тут и «железная дева», и ящик с шипами, в который ее помещают. Подойдет ли такой образ для шоколадного батончика? Это скорее из области крайнего женоненавистничества, а вовсе не свидетельство нового предназначения женщины.
– Мы живем в эпоху постфеминизма. По-моему, подобное восприятие… это прошлый век, честно говоря. Кроме того, в ящик ее помещает другая женщина. А не мужчина.
– То есть женщины – и палачи, и жертвы.
– Мне кажется, вы преувеличиваете политическую составляющую. Это просто еще один шоколадный батончик.
– Это не обычный шоколадный батончик.
– Нуда, конечно, он особенный… и очень вкусный. Потрясающий продукт.
– И думаю, вряд ли постфеминизм предполагает, что мы должны отказаться от любых попыток избегать унижения и насилия над женщиной на экране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32