– Вот дерьмо. – Я сжал голову руками. – Надо же, Джим, кто бы мог подумать.
– Мы вот тоже не думали. Да бог с ним, не переживай так. Я тогда попросил тебя о помощи, потому что эти ребята отличаются от других профессиональных преступников. Им не только деньги нужны, но и сам материал. Ведь их бизнес основан на сексуальной одержимости. Можно откладывать такие дела на потом, можно выбросить ключи в реку, кто будет возражать? Но дела подобного рода продолжают и продолжают появляться, как драконьи зубы. У этих людей к таким вещам маниакальное влечение. И не спрашивай, почему – дело, видимо, в пренебрежении моралью… не знаю. Я думал, ты найдешь в его доме что-то подозрительное, не обязательно ключ ко всему, но какое-то доказательство того, что он был извращенцем. Оказалось, я ошибался. Но не волнуйся, мы их поймаем. Дело принимает серьезный оборот. Сейчас мы их только растормошим, а в следующий раз я уж точно посажу их за решетку. Насколько я знаю, в нравах опять что-то о них разнюхали. В прошлый раз наши ребята опозорились и сейчас, наверное, будут стараться. Это теперь вопрос времени, а не вероятности.
Ну вот, пришло время сделать это. Рассказать ему о снимках, о библиотеке, о визите Маккиндлесса к Анне-Марии. Открылась дверь, и вошла Роза.
– Эй, вы, двое, перерыв закончился.
– Ты собирался сказать ему что-то, да ведь?
– Нет.
– Собирался-собирался. А я помешала. Я по твоему лицу увидела.
– Роза, – солгал я, – я ничего не собирался говорить ему. Что я мог сказать? И с твоим предложением я, кажется, еще не согласился.
К десяти часам вечера мы закончили все приготовления к распродаже и остались с Розой вдвоем. Вечер был уникален хотя бы потому, что на столе не стояло открытой бутылки вина.
– Рильке, пожалуйста, прошу тебя – не путайся у меня под ногами. Джим мне действительно нравится, к тому же в моем возрасте другого шанса может уже и не быть. Если он узнает об этом дельце, нашим отношениям конец. Джим даже на мои сигареты косо смотрит. И он так серьезно относится к закону. И странно, но это мне в нем нравится. Он честный. Ему можно доверять.
– А ты разве не хочешь, чтобы он мог доверять тебе?
Ее возмутила моя фраза.
– Он и так может мне доверять! Во всем, что важно. И вообще, он об этом никогда не узнает.
– Роза…
– Рильке, тебе ведь самому хочется…
Мне действительно хотелось. Осточертела мне такая жизнь. Осточертело работать и ничего не зарабатывать. Надоело шарить по карманам, когда не хватает на пинту пива. Сегодня днем я видел Смерть, сидел рядом с ней. Почему не рискнуть? Единственные, кому наша афера может принести вред, – это мы сами, а мы уже ко всему привыкли. Разве не хочется мне чего-нибудь приятного для разнообразия? Денег, например, раз уж они остались без хозяина. К тому же, судя по словам Андерсона, деньги эти – грязные, получены незаконным путем, а нам они могут еще как пригодиться. В тот момент стоило подумать подольше. Ведь грязные деньги пачкают всех, кто их трогает. Они никогда не остаются без хозяина и приносят вред тем, кто с ними имеет дело.
– Как?
Она села на стол и пожала мне руку.
– Рада тебя видеть союзником. Из всего, что я почерпнула в криминальных романах и американских фильмах, я поняла, что в преступлении… – я поморщился при этом слове, и она погладила мою руку, – …чем проще действуешь, тем лучше результат. В больнице кто-нибудь знает, что ты работаешь здесь?
– Нет, они думают, что я ее родственник.
– Отлично. Если ничего не изменится, а скорее всего – ничего и не изменится, поскольку распродажа уже завтра, мы приступим к делу. Конечно, все будут осведомлены о нашей распродаже, но это не имеет значения. Насколько я знаю из чужого опыта, ловят только жадных. Мы ведь не собираемся хапать все. Мы просто возьмем себе хороший процент. – Роза была довольна собой – она с удовольствием играла роль блистательной гангстерши – роль, к которой готовилась всю жизнь. – Как думаешь, каков процент наличных с наших продаж?
– Наличных к чекам – где-то шестьдесят на сорок.
Я говорил правду: антиквариат – прежде всего наличные деньги. И не только потому, что так легче избежать налогов, хотя и это тоже. Если сложить вместе все задолженности антикваров банку, сумма будет не меньше долга стран «третьего мира». Многие дельцы скрывают свои сделки от банковского менеджера со страхом и азартом, словно школьница, надевающая под форму платье, которое ей запрещено носить. Многие любят, когда их деньги всегда рядом, под рукой. Они обвязывают их вокруг пояса, как спасательный жилет, и называют разнообразными именами: капуста, деньжата, бабки, бабочки, бабло, зелень. Носят свои деньги во внутренних карманах и в ботинках, словно в инкубаторах, греют их, надеясь, видно, что те начнут плодиться и размножаться.
– Итак, нам всего-навсего нужно сделать вот что: уменьшить в официальных бумагах финальную, аукционную цену на те товары, за которые заплачено наличными, уже после того, как их выкупят, а разницу положить в карман. К примеру, процентов двадцать. Не забудь, мы ведь еще получаем двадцать процентов комиссионных от продавца и покупателя, делим их между собой пятьдесят на пятьдесят и, по моим грубым подсчетам, сумма наберется приличная. Что скажешь? Ты за?
Она плюнула на ладонь и протянула мне руку. Я сделал тоже самое, и мы с ней скрепили нашу сделку печатью.
– Наплюй на все. – Роза засмеялась. – Давай поцелуемся!
Я проснулся среди ночи. В комнате кто-то был. Я знал это так же точно, как то, что еще жив. Я не мог шевелиться, боясь, что, если потянусь к выключателю, огромная рука схватит мое запястье железной хваткой. В тишине послышался чей-то вздох. Я вскрикнул и бросился к лампе. Загорелся свет – в комнате никого не оказалось. Я откинулся на подушках, прислушиваясь к собственному прерывистому дыханию.
20. Распродажа века
Портреты потускнели в рамах -
Нас ночь тревожит.
Что девы юные, что пожилые дамы -
Одно и то же.
Уолтер Сэвидж Лэндор. Смерть дня
Уж не знаю, чего там Роза наобещала публике: танцующих девочек, марихуану или возможность купить обломок Истинного Распятия. Но что бы то ни было, у Розы получилось. В одиннадцать часов утра аукционный дом погрузился в суету, и наше «бомжоле» могло запросто кончиться еще до начала распродажи. Утро было промозглым и темным – очередное промозглое утро такого же месяца. Небо темнело всеми цветами серого – от пепельного до угольных грозовых облаков. Зато в помещении ярко светили лампы, посетителям раздавали бесплатную выпивку, повсюду, рядом со старыми, до сих пор не проданными вещами стояли новые, самые лучшие на нашем веку. Я бродил в толпе, как сладкоголосый Иуда, пожимал руки, давал советы, улыбался так, что были видны мои два золотых дальних зуба, а про себя сомневался, стоила ли моя сделка тех сребреников, которые я должен получить – ведь ада мне все равно не миновать. У меня в руке был теплый бокал белого вина, а за подиумом еще дожидалась целая бутылка. Его вкус напоминал мочу. Моча никогда не была моим любимым напитком, но как-никак это был алкоголь. Бутылка такого зелья вполне могла бы вогнать меня в депрессию (что случалось нередко), но на этот раз мне захотелось подружиться с белым вином.
Я привык хозяйничать на подобных сборищах. Быть церемониймейстером для легиона негодяев и паразитов. Дельцов-антикваров, коллекционеров, лиц без определенных занятий, правонарушителей всех возрастов и убеждений, высокомерных и не очень. Я не тревожился за предстоящую распродажу, меня волновало то, что будет потом.
Роза выделялась в толпе; ее волосы были стянуты в узел так туго, что брови вопросительно поднялись. Профессиональным жестом, заимствованным из журнала «Антике Роудшоу», она демонстрировала вазу ручной работы какой-то парочке, с виду зажиточной, но одетой совершенно безвкусно. Роза заметила мой взгляд и подмигнула, как профессиональная актриса мюзик-холла. Я в ответ нахмурился и продолжил бродить, глядя поверх голов, из которых ни одна не была вровень с моей, за исключением нескольких ирландских парней, уже занявших позицию у задней стены в облаке сигаретного дыма.
Джимми Джеймс стоял, ссутулившись, у газового обогревателя, не обращая внимания, что кромка его пыльника уже слегка обуглилась. Он пожимал руки, принимал заявки с предложенными ценами, легко, как фокусник, опускал сложенные бумажки в карман. Но цирковой веселости: «вот она есть, а вот ее нет» – не наблюдалось. Вместо этого: «хотите – давайте, хотите – нет» – и легкий наклон головы. Никаких особых знаков внимания и благодарности. Позже он будет стоять напротив меня и мрачным кивком принимать каждую ставку. К нам пришли все. Уличные и розничные торговцы оставили своих унылых родственников замерзать в торговых палатках в эту холодную субботу.
В галереях и у букинистов,
У антикваров и старьевщиков,
И у разных других барахольщиков,
Подмастерья и продавцы танцевали хип-хоп,
По углам обнимались любовники,
На столах грохотали ботинки,
Пили чай,
Дымили сигаретами,
Поцелуи срывали,
На клиентов плевали,
И никто не брал трубку,
Потому что
Все боссы ушли на аукцион.
Торговцы текстилем щупали полотенца и скатерти, разглядывали на просвет белые и не совсем белые салфетки, теребили пальцами затвердевшую на месте пятен ткань, нюхали эти пятна опытными носами, стараясь понять, что это: просто пятно от кофе или зловещее вещество, которое потом ничем не выведешь.
Вот Тощая Лиз – не то чтобы очаровательная, нет, уже нет, хотя когда-то, вполне возможно, была. Дочь старьевщика, человека старой закваски, выросла в его тележке, хоть и будет наверняка отрицать это; хозяйка Забытых Мгновений; не секонд-хэнд, и не б/у; только винтаж – Костюмы и Вечерние Платья. Она пробралась к «своей», дальней витрине. Втянула носом аромат старых вещей. Пот вечерних платьев и костюмов, неприличный запах промежности. Понюхала давно не стиранные рубашки, шерстяные купальные костюмы (задубевшие, как камни), изношенные танцевальные туфли. Она шмыгала от корзины к корзине, пока не нашла бомбазин нужного оттенка черного. Тощая Лиз, вовсе не худая, мечтает о персиковом атласе, косой обрезке, Тощая Лиз, которая перешивает для худеньких молодых девушек несуразные балахоны, отправляя их «на прелестнейший вечер в году». Бедная Лиз, ее увидишь лишь в ателье, у Пэсси, на центральном рынке, на аукционных продажах и в барах. Свои платья она зовет именами кинозвезд: Грета, Бетт, Одри, Грейс, Мэрилин и Джоан. Тощая Лиз щелкнула блестящим замочком расшитой бисером дамской сумочки и по привычке проверила все ее кармашки.
Фредерик, человек ковров, ползал по полу, осматривая ворс, проверяя, нет ли в нем паразитов.
– Большую часть жизни я провожу на коленях. Я не шучу. Есть такая американская мошка – она способна за неделю сожрать целый дом. Малюсенькая мошка – и такой аппетит. Ну и зубы, наверное, тоже ничего. Я такой не встречал, но на картинке, в книге, видел. Душераздирающее зрелище. Нет, это действительно не шутка, когда сам так вот ползаешь. Этих мошек поймать – все равно, что оттащить матроса от своей сестры. Есть ведь и долгоносики, и блохи, плотва, вши, клещи, гниды, клопы, хрущи – эти хуже всех. Мелкие и ползучие твари всех возможных видов. Вот такая хреновая энтомология в нашем ковровом деле. И такой вот я – энтомолог и специалист по ковровому покрытию. А что, думаете весело, когда к тебе в палатку возвращается какая-нибудь домохозяйка и жалуется, что ее дом кишмя кишит этими тварями. Знаете, если бы мне попался ковер-самолет, я улетел бы отсюда.
У витрины с ювелирными изделиями стоял Ниггл (мамочка нарядила его сегодня) и протягивал нитку жемчуга Иэну из Эдинбурга. Тот прикусил жемчуг передними зубами, проверяя на зернистость, присущую настоящим камням.
– Настоящая жемчужина похожа на женский сосок, – шептал он Нигглу. – Нежный, да, но при этом язык должен ощущать приятную шершавость.
Паренек покраснел. Он еще малолетка, но уже проявляет интерес к таким вещам.
Генри-гробоискатель сегодня был в нехарактерном для его стиля черном пальто.
– Хорошо выглядишь, Генри.
– Неплохо, да? Красота от «Акваскутума». – Он распахнул пальто, демонстрируя внутренний карман с вышитым на нем именем прежнего владельца и размером. – Заполучил у одной старой подруги, недалеко от Маунт-Флорида. Муж умер, царство ему небесное. Я помог ей избавиться от некоторых его вещиц. Сидит на мне, как влитое. Был еще отличный костюмчик, но хозяин настоял, чтобы его в нем хоронили. – Он сокрушенно покачал головой.
Каждое воскресенье, встав с первым лучом солнца и до позднего вечера, Генри объезжает свой округ из нескольких церквей. Усердный читатель местных некрологов, Генри – экуменист и этим похож на банкира. Он развозит пожилых представительниц всех возможных религиозных конфессий из их домов по церквам, а заодно следит за их здоровьем и богатствами.
Меня задел локтем молодой оборванец, сын известного адвоката и спекулянта из чайной. Темные, всклокоченные кудри и длинное пальто, сшитое из сотни хомячьих шкурок. Улыбнулся мне гнилыми зубами и что-то мягко опустил в карман моего пиджака.
– Разнообразь себе выходные! – шепнул он мне с акцентом, которому в академиях не учат.
Два старых торговца-ростовщика, оба коллекционеры, нашли друг друга и радостно поприветствовали. Все остальные вздохнули с облегчением, как бывает, когда встречаются две зануды.
– Как дела? Что с костюмом? Они тебя все-таки нашли?
– Дочь выходит сегодня замуж. Роза Бауэри позвонила и сказала, что есть для меня небольшая железнодорожная деталька, так что пришлось нестись сюда. Только я ненадолго. Дочка с мамашей сидят дома, все аж перекосились от злости.
– Да уж, когда дело касается свадьбы, женщины безумствуют. Для них все это архиважно.
Отец невесты страдальчески возвел глаза к потолку.
– К тому же малый этот, жених, мне не нравится, – признался он и потянулся к вину.
Молодой Драммонд, слегка постаревший за последние десять лет, пользуется всеобщим пристальным вниманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31