Он внезапно переменился, стал каким-то дерзким, самоуверенным, словно он здесь хозяин. Попросил меня принести лилии. Я это сделала, и он вдруг вынул их из вазы, разбрызгав воду по полу. Меня это удивило, но я ничего не сказала. Может, решила, что он нечаянно. Я протянула ему «Полароид» и пленку, но он засмеялся и сказал, что лучше использует собственный фотоаппарат. В этот момент я, кажется, поняла, что совершила ошибку. По правилам, все клиенты должны пользоваться «Полароидом», чтобы не оставалось негативов. А все позы у меня под контролем. Но что-то в его смехе заставило меня сдаться. Я не могла настаивать на своем.
– Анна-Мария, не хочу делать тебе замечания, но почему ты просто не выставила его? А если бы он отказался, ты сама могла бы уйти.
– Не знаю. – Слезы вернулись и заблестели на ее ресницах. – Тогда мне еще не было страшно, он пока ничего со мной не сделал, мне было просто слегка… – она запнулась, – …неуютно. Он все еще говорил вежливо, даже чересчур вежливо. Ведь он и не должен был мне нравиться. Да, все шло не так, как я предполагала, но он ведь платил большие деньги. Мне их не хотелось терять.
– А что было потом?
Она вздохнула.
– Он попросил меня смыть косметику. Он еще так смешно выразился: «Сними это лицо, пожалуйста». Я, конечно, сообразила, о чем он, но на секунду все-таки представила себя без лица. С этого момента все пошло как-то по-дурацки. – Она встала. – Вот черт. – Она пересекла комнату и подошла к бару. – Если я собираюсь все это рассказывать, думаю, нужно выпить. Ты будешь?
– Не откажусь.
– Выбор, правда, небольшой. Водку с апельсиновым соком?
– Отлично. – Анна-Мария смешала водку и сок в шейкере и подошла к столу с коктейлем и двумя бокалами. Она протянула мне бокал и вернулась на диван. – Если слишком слабый, там еще целая бутылка. Не стесняйся.
Я сделал глоток и закашлялся, потом с трудом произнес:
– Нет-нет, в самый раз.
Она пила не спеша.
– Ты собиралась рассказать, что было потом.
– Да-да… – Она подняла глаза к потолку. – Проблема в том, что мне даже не с чем такое сравнить. Я ведь актриса и модель. Но эта ситуация показалась мне уж очень неестественной. Только потом, после того, как ты показал мне эти снимки, я стала понимать, в чем все дело. – Она еще раз глотнула коктейля и скорчила гримасу. – Итак, я умылась. Заняло это около пятнадцати минут, и мне сразу стало легче. Ведь осталось меньше получаса. Он зарядил фотоаппарат, и я подумала, что он сейчас скажет мне раздеться, но он не стал.
Она замолчала.
– А что он сказал тебе сделать?
– Он попросил меня сесть рядом и посмотреть его фотоальбом. – Анна-Мария смущенно засмеялась и поднесла бокал к губам. – Он хотел, чтобы я рассматривала его грязные снимки. Что я, конечно, и сделала. – Она прикончила свой бокал, налила еще себе и мне. – Я была согласна на что угодно, лишь бы потянуть время.
Она мотнула головой и принялась за свой коктейль.
– А что там были за снимки?
– Мерзкие. Я сразу сообразила, что он испытывает извращенное удовольствие, показывая их, но мне так было все равно легче. Я ведь говорила уже, что чем дольше оттягивалось раздевание, тем лучше. – Она покраснела. – Я не знала, как себя вести. Нужно ли восхищаться девушками и фотографиями? Поэтому я просто держалась спокойно. Потом он улыбнулся и сказал: «Тебе это не очень нравится, да?» Сказал так, словно и от этого получал удовольствие.
Она подошла к бару и сделала еще одну порцию коктейлей.
– А какими тебе показались фотографии?
– Ужасные. Черно-белые, и казались старыми. Я так и сказала ему, и он ответил что-то вроде того, что старые лучше напоминают старому о его бесшабашной молодости.
Она вернулась с новым коктейлем. Я попробовал. Теперь крепость была в самый раз.
– Опиши мне эти фотографии подробнее.
Она сделала глубокий вдох.
– Одна хуже другой. На некоторых женщины выглядели так, словно их били хлыстом. На одной одежда женщины валялась на полу мятая, будто по ней топтались. А сама она лежала на незастеленной кровати, головой вниз, и на спине у нее были полосы. Тюремная решетка из полос. – Анна-Мария поежилась и поднесла коктейль к губам. – Поскольку снимки были черно-белыми, я подумала, что все это игра, и полосы у нее на спине просто нарисованы шоколадным кремом. – Она попыталась рассмеяться. – На ней были туфли. Я запомнила свою мысль: «Хочу такие же». – Она взглянула на меня. – Примитивная мысль, правда?
Я покачал головой:
– Невозможно контролировать все, что видишь и думаешь.
– Это уж точно. Получилось, что он и пальцем не притронулся ко мне, но все-таки в некотором роде проник в меня.
– А фотографии все были такие?
– Нет, по большей части там были просто обнаженные женщины, и они выглядели… – Она задумалась. – Какими-то вялыми.
– Вялыми?
Глубокий вдох.
– Они все были в таких позах… как трупы. Я старался сохранять спокойствие, но почему-то чувствовал себя убийцей.
– В позах?
– Да, расфокусированный взгляд, безжизненные конечности, расслабленные рты… Но знаешь, я тогда ни на секунду не могла подумать, что это по-настоящему.
– А теперь?
– На той фотографии, которую ты показал, женщина действительно была похожа на труп. Но я-то жива, как видишь.
– В смысле?
– Он заставлял меня принимать такие же позы.
Я посмотрел на Анну-Марию. Ее свежее лицо слегка раскраснелось от спиртного, темные волосы слегка растрепались, глаза покраснели от слез. Я взял ее руку в свою. Она подвинулась ближе, наши плечи соприкоснулись, и я уловил ее прерывистое дыхание, пахнущее апельсиновым соком. Она сжала мои пальцы.
– Мы закончили смотреть этот альбом. Я оформила комнату так, как он хотел. Диван накрыла покрывалом и слегка измяла его, сзади установила ширму. Потом пришло время шоу. Он попросил меня раздеться. Я разделась за ширмой. Мне не нравится, когда смотрят, как я раздеваюсь, – это очень личное. – Она посмотрела мимо меня, в окно, на ночное небо. – В комнате было тепло, но я ужасно замерзла, вся покрылась мурашками. Он сказал мне лечь на кровать и описал позы, которые нужно принять. Я всегда хорошо понимаю инструкции, но в тот раз ему даже объяснять не пришлось, потому что я знала, что за позы ему нужны. Те же, что и в его альбоме. Он разложил вокруг меня лилии, как вокруг покойницы в гробу. Со стеблей на меня стекал их сок. Когда он их принес, запах мне понравился, но теперь они пахли так, будто долго простояли в грязной воде. Такая вонь обычно исходит от застоявшегося гнилого пруда, когда долго нет дождя. – Она вздрогнула и сжала мою руку. – Я сразу поняла, что этот сеанс будет непростым, но я чувствовала себя… – она отпила из своего бокала, – …странно. Словно заряженной. Сверхчувствительной. Цвета в комнате показались ярче. Тиканье часов и щелканье камеры звучали, как хлопанье дверей. Я ощущала все: прохладу воздуха, шершавость покрывала. Старик пошевелился, и на меня повеяло нежным ветерком. Он ничего не говорил, но его взгляд преследовал меня. Его глаза за линзой камеры просто буравили меня. И вдруг мне стало… – Она замялась. – Мне стало приятно. Подумалось, если этот противный старикан сейчас коснется меня, я не смогу сопротивляться. О боже. – Она вздохнула со стоном и допила коктейль. – Этого я тебе не собиралась говорить. – По ее щеке скатилась слеза. У нее очень красивая кожа. – Ну вот, теперь я тебе противна.
– Нет, вовсе нет.
Я не знал, что мне сделать, чтобы убедить ее в этом. Она опять зарыдала – старалась успокоить дыхание, но ничего не выходило. Я нежно обнял ее за плечи, и она прильнула ко мне. Так странно и непривычно было обнимать женщину, хрупкую и беззащитную. Будто обнимаешь птицу. Я погладил ее по волосам, они пахли ванилью.
– Продолжай.
– Я заранее поставила часы так, чтобы видеть их, и, как только время истекло, вскочила и накинула халат. – Она замолчала.
– На этом все кончилось?
– Не совсем. – Она утерла лицо рукой и вздохнула. – Только теперь не он, а я была возбуждена, и он об этом знал. Он стал упаковывать свое оборудование. Потом спросил: «Сколько стоит порезать тебя?» – «Простите?» – переспросила я, хотя прекрасно расслышала. Он повторил: «Сколько стоит порезать тебя?» Я почувствовала соблазн. – Она снова заплакала. – Он словно загипнотизировал меня. Я была противна самой себе. Со мной такое порой случается. Все это позирование и сопутствующие ощущения. Я даже хочу наказать себя, так, чтобы физическая боль заглушила душевную. Мне стало щекотно у плеч, в том месте, где он мог бы начать… Я помню каждое его слово: «Маленький порез, почти царапина. Одна боль отрежет другую и рассеет твои сомнения».
– Но ты не позволила ему.
– К счастью, нет, но был момент, когда я этого захотела.
Анна-Мария теперь рыдала по-настоящему. Плечи подрагивали под моей рукой. Я нежно прижал ее к себе, и она опустила голову мне на грудь. Она продолжала прерывистым голосом:
– Я сказала ему, что кое-кого жду. Она заплатил мне и ушел. Боже, это грех, но я никогда не была счастливее, чем в тот день, когда услышала от тебя о его смерти.
Я опять сжал ее плечи.
– Тебе не нужно ни в чем себя винить. – Она подняла лицо. На моей рубашке от ее слез образовалось мокрое пятно. Она потрогала его и засмеялась. Приблизила лицо ко мне. Наши губы соединились, и мы поцеловались, нежно касаясь друг друга языками. Я открыл глаза и увидел, что ее глаза закрыты. Я провел пальцем вдоль ее позвоночника. Она придвинулась ближе, и ее маленькие груди прижались ко мне. Я целовал ее щеки, ощущая языком соленые слезы. Ее руки потянулись к моему ремню.
– Нет, – сказал я.
Она отпрянула, возбужденно дыша.
– Я что, сумасшедшая?
Я еще раз поцеловал ее в щеку и сказал:
– Не более, чем все вокруг.
Мы еще некоторое время тихо посидели, обнявшись, я гладил ее по волосам. Пришло время уходить. Анна-Мария проводила меня до двери.
– Скажешь мне, если что-нибудь обнаружишь?
– Конечно. Тебе первой.
Мы попрощались дружеским поцелуем, и, когда я уже собрался выходить, она сказала:
– Ой, чуть не забыла. Дерек очень хотел поговорить с тобой. Подожди секунду. – Она сбегала на кухню и вернулась с телефонным номером на клочке бумаги. – Позвони ему.
Я еще раз поцеловал ее и вышел во тьму.
18. Трофеи
Посреди ночи зазвенел домофон. Я проснулся в панике, запутавшись в простынях. Двое упившихся вдрызг придурков неразборчиво рокотали басом на весь подъезд. На верхнем этаже кто-то открыл дверь, и завязалась перепалка. Светящиеся цифры на моем будильнике показывали 4:05 утра. Сверху послышался лай собаки, хлопнула дверь, пьяные, ругаясь, зазвенели ключами, снова хлопнула дверь, и все стихло. Улица, словно встревоженная ссорой в подъезде, начала постепенно просыпаться. Мои руки пошарили в темноте, отыскали табак и папиросную бумагу, стали скручивать папиросу. В квартире наверху кто-то что-то сказал, ротвейлер умолк и стал снова устраиваться спать. Вся моя надежда на сон испарилась. Но, открыв глаза уже в семь часов, я обнаружил пепел на простыне и потухшую, наполовину сгоревшую папиросу, зажатую между пальцев.
Я свернул себе еще одну, встал, принял душ, оделся, сварил кашу, которая больше походила на клейстер, кое-как проглотил ее и поставил перед собой телефон, чашку кофе и положил еще одну сигарету. Пальцы помедлили, потом стали набирать номер.
БОЛЬНИЦА: «Состояние вашей тети стабильное, но улучшений пока не наблюдается».
АНДЕРСОН: «Инспектора Андерсона нет на месте. Изложите, пожалуйста, суть вашего обращения, возможно, другой полицейский сможет вам помочь».
ДЖОН: «Ты же знаешь меня, Рильке. Я готов и самого дьявола купить, если эта покупка покажется мне выгодной, но вот насчет тебя я не уверен. Что именно вы не поделили с моим братом в тот день?»
РОЗА: «Ты обязан быть сегодня здесь. С самого начала этой сделки ты методично уклонялся от работы. Уже забыл, как эта распродажа важна для нас? Ты забыл, что для нас обоих это сейчас или пан или пропал? Кстати, как там наша старушка?»
ЛЕСЛИ: «Эй, ты смотрел на часы, ты вообще в своем уме? Короче, ты меня доконал. Только-только я начал забывать о твоем существовании. Пошел на фиг, или я вспомню о тебе слишком много и разозлюсь».
ДЕРЕК: «Хорошо, что позвонил. Да, время удобное. Я сегодня свободен».
Я спросил Дерека, не хочет ли он немного подработать, помогая мне сносить ящики с чердака. Он, казалось, был рад меня слышать, но не намекнул, о чем хочет поговорить. Мы решили встретиться днем у дома Маккиндлесса. Мотивы моего поступка были подлы и двойственны. Я еще не знал, что буду делать с книгами, но, несмотря на все свои обещания, был уверен, что ни за что не сожгу их. Мне требовалась помощь кого-то не связанного с распродажей, и кто лучше подходил на роль помощника, чем этот мальчик? Мальчик, с которым мне очень хотелось побыть наедине и который имел представление, хоть и смутное, о Маккиндлессе. Я пожалел, что не расспросил Анну-Марию о Дереке поподробнее, но как я мог это сделать после того, что произошло между нами? Я стал размышлять о влечении. Сколько лет назад я в последний раз был с женщиной? Я попытался вызвать в воображении образ Анны-Марии и с облегчением увидел ее такой, какой она предстала передо мной вчера вечером: одетой по-домашнему, без обуви, в спортивном костюме.
Похмелье слегка изменило мое восприятие мира за секунду до предчувствия. Но голова болела не сильно, и боль отвлекала от других проблем. Я усилием воли сосредоточился на дальнейших планах и руле автомобиля. Как ни странно, моему отчаянию сопутствовал эмоциональный подъем – вероятно, здесь не обошлось без алкоголя, все еще гулявшего по венам. Какое тебе дело до друзей, наплевавших на тебя, и до работодателя, готового при первом удобном случае упечь тебя в тюрьму или уволить, когда так ломит виски и в голове сплошной сюрреализм?
В доме ничего не изменилось. Пустой коридор и разноцветные световые пятна на паркете от оконных витражей. Запах, правда, стал влажным – такой обычно бывает в запущенных и покинутых местах. Утро было все еще раннее. Казалось, под лестницей и в дверных проемах маячат тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31