Доставка супер Водолей
Служба братства состояла в том, чтобы возносить молитвы и приносить утешение всем заключенным, мужчинам и женщинам, перед казнью. Мы шли во главе кровавой процессии, вознося молитвы о спасении души приговоренного, который был обычно охвачен таким безумным ужасом, что поначалу все наши усилия уходили на то, чтобы привлечь внимание бедного существа.
Мы разворачивали изображения Мадонны и окровавленного Христа перед глазами осужденных, дабы напомнить им, как страдал сам Сын Божий, и пообещать утешение Марии, а их в то время тащили по лестнице к эшафоту. Почти всегда эта процедура была невыносима для меня, и, не дожидаясь страшного момента убийства, я обычно спешил прочь, слишком потрясенный и испуганный, чтобы смотреть на то, как жертвы захлебываются кровью, извергают экскременты и мочу, как от удушья искажаются их лица.
В худших случаях никаких жидкостей не проливалось, только повсюду разливался запах горелой плоти, как в случае с моей первой Беттой. Одна из жертв была темноволосая флорентийка. Как и несчастную девушку из Болоньи, ее принудили повесить на шею в знак позора и горькой доли тело ее мертвого младенца – это зрелище могло бы и камни заставить плакать. Исполнилось ли ей хотя бы четырнадцать? В горячке и ужасе следил я за тем, как девушку бросили в небольшую соломенную хижину, сооруженную специально для нее. Затем палач поджег солому. Молитвы пронеслись сквозь притихшую удрученную толпу, которая, казалось, трепетала и извивалась вместе с языками пламени. Зрители ничего не имели против преступницы. Удивительно, но иной раз крепкие мужчины, приговоренные к повешению, захлебывались на помосте детскими рыданиями, тогда как даже на виселице маленькие женщины со строгими лицами сосредоточенно смотрели вперед и, казалось, ничего не чувствовали, словно уже покинули свои тела. В толчее собравшихся зевали дети, пока старшие выкрикивали проклятья, стонали, смеялись, толкали друг друга, тыкали пальцами в воздух.
Я продолжал изучать религию – Писание, Отцы Церкви, проповеди, Святой Фома, Цицерон, Тацит и Аристотель. Данте я читал для собственного удовольствия. Мессир Ланфредино, опытный в священных книгах, был не только настоятелем, но и лучшим учителем в монастыре. Его примеры были ясными, сравнения конкретными, а объяснения – прозрачными, как родниковая вода. Он все больше нравился мне, и однажды по глупости я спросил, много ли значит для него происхождение из семьи Адимари, достопочтенного старого флорентийского рода. С изумлением посмотрев на меня, он ответил, что мой вопрос настолько глуп и пуст, что я заслуживаю порки. Затем он покинул меня. На следующий день я получил объяснения.
За три года пребывания в Санта-Мария-Новелла я ничему не научился, так он сказал. Старая кровь ничем не лучше старого навоза, она нисколько не благороднее его, ибо из навоза еще могут вырасти новые цветы и фрукты. Старые же семьи Венеции и Флоренции состоят теперь сплошь из подхалимов и стяжателей, лижущих задницы власть имущим. Они продают и покупают Христа и превращают Храм в рынок. Не Бога почитают они, но положение и знатность, о чем свидетельствуют их повседневные занятия. Это ложный путь. Надо превратить себя в дух, а дух есть сострадание, добро, скромность и учтивость. Христос – вот наш образец, но прийти к Нему не так сложно: достаточно иметь сердце, открытое для других, доброе сердце. Все остальное – прах и тлен. Города потеряли свои души. Я, Орсо, должен отбросить все мирские мысли. И настоятель закончил цитатой стиха, призвав меня провести год в размышлениях о нем:
Богатство, чин, мирская слава –
Всего лишь сон, что снится грешным.
Обличительная речь мессира Ланфредино, направленная против старого дворянства, заставила меня вспомнить о семье Барди и о последнем проведенном с ними годе. Теперь наконец я стал понимать их. Весь тот год у них только и было разговоров, что о браке: о подходящей паре сперва для Ванны, а затем для Примаверы. Старшим братьям было около двадцати, им предстояло жениться лет через десять. Таков обычай мужчин. Но обе девушки должны были выйти замуж в ближайшие два-три года, и во время семейных бесед имя каждого почтенного семейства во Флоренции называлось тысячу раз. Меня это раздражало. Целый год я провел в сплошных сплетнях о приданом, белье, платьях, драгоценностях, подходящих женихах, чинах, положении, репутации, чести, внешности, государственных должностях, скандальных слухах, плохом или хорошем здоровье возможных кандидатов и так далее. Этому не было конца. Сестры слушали в молчании, их не замечали, и, когда они осмеливались заговорить, их тут же прерывали, если только речь не шла о постельном белье и содержимом своих будущих свадебных сундуков. Они никогда не видели мужчин, называвшихся их возможными супругами. Выслушав мессира Ланфредино и поразмышляв о доме Барди, я внезапно понял, что стал препятствием в их матримониальных делах. Кто был этот мальчик, двенадцати лет от роду, живший среди них? Иноземный кузен, сирота, слуга, приемный сын, чей-то незаконный ребенок, странный гость, друг, кто?
Не будучи их братом, я начал представлять угрозу чести и девственности двух сестер. Само мое присутствие в доме стало щекотливым. Посему я должен был быть удален, и мои опекуны удалили меня. Еще я понял, почему мне вряд ли суждено еще когда-нибудь увидеть девушек, разве что я разузнаю, где их новая приходская церковь, и стану тайком ходить на мессы по воскресеньям, чтобы на них посмотреть. В конце концов, что они могут сказать обо мне своим новым родственникам и мужьям? Кто я им? Когда однажды утром я в своей рясе отправился навестить Барди, уже после того как Примавера и Ванна вышли замуж, мессир Андреа и монна Алессандра приняли меня чрезвычайно любезно. Они, конечно, говорили о девочках, но ничем не показали, что я могу их посетить. Разве Иисус не учил нас отказываться от слишком тесных семейных уз?
Я узнал, что теперь сестры слушали мессы в Санто Спирито. Примавера носила ребенка, а Ванна уже родила мальчика. Их выдали замуж за людей ниже по положению – Примаверу за богатого виноторговца, а Ванну – за торговца сукном. Так было выгодно их старшим братьям, которые уже готовились прибрать к рукам все семейное состояние, ведь девочки, носившие благородную фамилию Барди, вышли замуж со скромным приданым.
Простите меня, святой отец, что я так долго останавливаюсь на этих пустяках, но они привели меня к сотрудничеству с Третьим Городом. Я хочу дойти до корней моего греха.
10. [Письмо от флорентийца, некоего Зенобио, другу во Флоренцию:]
Венеция.
…Говорю тебе, я чуть не написал relazione на этих мерзавцев рыботорговцев. Они ведь живут морем, не так ли? И все же в этом вопросе [телесных наказаний и смертных приговоров] они правы. В конце концов, разве наказание не есть лекарство от греха? На прошлой неделе я слышал здесь проповедника, он провозгласил, что казнь – не что иное, как ежедневная справедливость, которая вершится на телах преступников, и лучше всего свершать ее публично и с фанфарами. Это единственный способ, сказал он, вдолбить людям законопослушание и гражданственность.
В любом случае, как я уже начал рассказывать тебе, приговоренный не мог идти, и они отвезли его на телеге на окраину верхнего города, к тому месту, где нижние улицы, улицы старого города, выступают на целых… [полмили]. И там, наверху, на специальном приспособлении, расположенном на краю площади, парню завязали глаза и крепко держали, пока он поручал душу свою Богу в последней молитве. Мне он показался обезумевшим от ужаса. Палачи – два великана с другой стороны Адриатического моря – подняли его и бросили в нижний город, на прямоугольную площадку, утыканную кольями. Так поступают здесь с предателями. Наконечники кольев были начищены, и их острия блестели на солнце. Как рассказать тебе о том, что было дальше? Как только его сбросили, несчастный сжался в комок, пытаясь защититься. Он упал на колья… Я не мог не перекреститься. Неописуемо. Голова свесилась и показалась сзади между ног. Кровь брызнула тонкими струями. Послушай, Пьеро… впрочем, не важно. Невдалеке от прямоугольника с окровавленными кольями стояла толпа… 6 июня 1509. Vale. Зенобиус.
11. [Вендрамин. Дневник:]
IV марта [1516]. Флорентийцы часто похваляются своим городом. Черт бы побрал этих хвастунов! Флоренция то, Флоренция се. Мы все наслушались их россказней о Соборе, о банкирах и виллах, об их Данте и Боккаччо, об их Лоренцо Великолепном, об их остроумии и прочих талантах. Даже воздух над Флоренцией – лучший, мол, воздух на земле. Неудивительно, что их болтливость вошла в поговорку.
Но Венеция? Это совершенно другое дело. Мы, венецианцы, создали целую империю. От берегов Константинополя до портов Апулии [далеко на юго-востоке Италии], – вся эта огромная территория была нашей. Шелк и восточные пряности доставлялись в Европу через нас. Мы отправляли за моря армии крестоносцев сражаться с неверными. Наше государство – самое богатое в Италии – свободная республика, не знающая тиранов. У нас издают больше книг, чем в любом другом месте. И где в целом мире есть город, что мог бы сравниться с нашим? С нашим верхним городом, огромным многоцветным ковром из башен и палаццо? Пусть же флорентийские купцы хвастаются. Мы знаем, кем мы были и остаемся…
12. [Совет Десяти. Протокол заседания:]
26 сентября. Год 1529-й от Рождества Господа Нашего.
Николо Барон. Третий Город. Показания.
Совет: Николо Барон, житель нижнего города, твои темные дела ужаснули нас. План вашего тайного общества состоял в уничтожении дворянства. Отсюда и исход нашего голосования. Ты будешь сброшен на ложе, уставленное кольями. Приговор будет приведен в исполнение на рассвете. Нам сообщили, что ты хочешь что-то сказать.
Барон: Да… Но я слишком слаб, чтобы говорить громко.
Совет: Секретарь, запиши слова этого человека со всей точностью. Затем зачитай их нам.
Заявление: Господа, когда меня арестовали, я знал, что двое из моих собратьев уже мертвы, а еще двоим удалось убежать, поэтому я решил рассказать вам о Третьем Городе все, что знаю, и сделал это. Зачем вы ломали мои руки и выжигали глаза, если знали, что посадите меня на кол? Ответ на этот вопрос отлично известен в нижней Венеции. Мы слишком хорошо его знаем. Вы хотели преподнести мне урок. Вы отобрали у меня свет, чтобы показать, что я нахожусь в темноте и неведении. Вы сломали мне руки, чтобы показать, что можете остановить любого, кто хочет бороться со злом, творящимся в Венеции. Уяснить уроки вашей жестокости очень легко…
Совет: Секретарь, опусти оскорбления.
Заявление:…господа, не более трех или четырех лет назад Третий Город стал намечать план действий. До того времени мы предпочитали духовные пути обновления: молитвы и размышления. Мы жаждали повлиять на других, изменив самих себя. Мы хотели подать пример, спокойно рассуждая о высшем городе, и мы говорили без гнева и негодования. В наши лучшие мгновения, поднявшись над всеми страстями и достигнув вершины сосредоточения, мы видели город, которого желали. Мы действительно видели его – единый третий город, а не два нынешних яруса, один взгромоздившийся на другой, словно в непристойном акте прелюбодеяния. Мы видели наш Третий Город во плоти, поднявшимся над огромной лагуной. Его омывал свет. Горя не было. Улицы были широкими. Дул нежный ветер. Люди выглядели приветливыми. У каждого была работа. Жители свободно перемещались по всем районам города. Воздух был чистым и свежим. И ужасы смертной казни не представлялись публике, словно веселый маскарад…
Совет: Стража, уведите отсюда этого словоохотливого преступника. Он недостоин нашего внимания.
[Опущено…]
Пьетро Мочениго: Господа, мы в тысяче лиг от того, чтобы проникнуть в сердце этого заговора, и признаюсь вам, я напуган. Особенно я встревожен участием в нем некоторых священников. Нам всем стоит бояться. Вследствие этого я предлагаю провести тщательный обыск всех приходских церквей нижнего города, и позвольте в особенности выделить церковь Святой Марии на болотах. Я считаю это место подозрительным. Обещаю вам – клянусь! – что мы вырежем эту опухоль.
Андреа Дандоло: Господа, я хочу сразу же поддержать предложение Мочениго. Нет нужды подчеркивать опасность. Мы столкнулись с весьма странной и безжалостной сектой. Однако в который раз я настаиваю, чтобы мы не забывали о причинах этого заговора – о зловонных и темных уголках нижнего города. Я хочу заметить, что в ходе нашей борьбы с преступниками мы должны выработать предложения Сенату о состоянии улиц, света, водоснабжения, воздуха, пешеходного движения и гражданского порядка в нижней Венеции. Иными словами, мы должны начать думать, как навеки уничтожить почву для подобных тайных обществ.
13. [Лоредана. Исповедь:]
Матерь Божия, помоги мне. Настало время рассказать все о Марко и Агостино, но, отец Клеменс, это не то, что вы думаете, поначалу было не то, хотя впоследствии было и это. Как мне раскрыть вам карты этой истории? Я думаю, лучше всего сделать это прямо.
Примерно месяца через три после свадьбы, теплым сентябрьским днем мы были за городом, и я так и оставалась девственницей, а Марко и Агостино проводили много времени вместе, катаясь верхом по окрестностям или сидя в тени большого ореха, перерывая кипы книг, разговаривая и попивая из маленьких кувшинов холодное белое вино. Мне было видно их из окна комнаты наверху. Наши слуги Джованни и Дария уехали в Асоло на повозке с мулом, чтобы раздобыть бочек и упряжь для лошадей. Они должны были вернуться только на следующее утро, да и то не слишком рано, а три местные служанки ушли домой, прибравшись, приготовив еду и накрыв на стол. Я, Марко и Агостино были на вилле одни. За час до заката, когда все стихает и даже лист на дереве не шелохнется, Марко зашел в дом и пригласил меня прогуляться по лесу, и я удивилась, потому что раньше он ничего подобного не делал. Я заметила, что он немного пьян, хотя Агостино был трезв, как я потом узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Мы разворачивали изображения Мадонны и окровавленного Христа перед глазами осужденных, дабы напомнить им, как страдал сам Сын Божий, и пообещать утешение Марии, а их в то время тащили по лестнице к эшафоту. Почти всегда эта процедура была невыносима для меня, и, не дожидаясь страшного момента убийства, я обычно спешил прочь, слишком потрясенный и испуганный, чтобы смотреть на то, как жертвы захлебываются кровью, извергают экскременты и мочу, как от удушья искажаются их лица.
В худших случаях никаких жидкостей не проливалось, только повсюду разливался запах горелой плоти, как в случае с моей первой Беттой. Одна из жертв была темноволосая флорентийка. Как и несчастную девушку из Болоньи, ее принудили повесить на шею в знак позора и горькой доли тело ее мертвого младенца – это зрелище могло бы и камни заставить плакать. Исполнилось ли ей хотя бы четырнадцать? В горячке и ужасе следил я за тем, как девушку бросили в небольшую соломенную хижину, сооруженную специально для нее. Затем палач поджег солому. Молитвы пронеслись сквозь притихшую удрученную толпу, которая, казалось, трепетала и извивалась вместе с языками пламени. Зрители ничего не имели против преступницы. Удивительно, но иной раз крепкие мужчины, приговоренные к повешению, захлебывались на помосте детскими рыданиями, тогда как даже на виселице маленькие женщины со строгими лицами сосредоточенно смотрели вперед и, казалось, ничего не чувствовали, словно уже покинули свои тела. В толчее собравшихся зевали дети, пока старшие выкрикивали проклятья, стонали, смеялись, толкали друг друга, тыкали пальцами в воздух.
Я продолжал изучать религию – Писание, Отцы Церкви, проповеди, Святой Фома, Цицерон, Тацит и Аристотель. Данте я читал для собственного удовольствия. Мессир Ланфредино, опытный в священных книгах, был не только настоятелем, но и лучшим учителем в монастыре. Его примеры были ясными, сравнения конкретными, а объяснения – прозрачными, как родниковая вода. Он все больше нравился мне, и однажды по глупости я спросил, много ли значит для него происхождение из семьи Адимари, достопочтенного старого флорентийского рода. С изумлением посмотрев на меня, он ответил, что мой вопрос настолько глуп и пуст, что я заслуживаю порки. Затем он покинул меня. На следующий день я получил объяснения.
За три года пребывания в Санта-Мария-Новелла я ничему не научился, так он сказал. Старая кровь ничем не лучше старого навоза, она нисколько не благороднее его, ибо из навоза еще могут вырасти новые цветы и фрукты. Старые же семьи Венеции и Флоренции состоят теперь сплошь из подхалимов и стяжателей, лижущих задницы власть имущим. Они продают и покупают Христа и превращают Храм в рынок. Не Бога почитают они, но положение и знатность, о чем свидетельствуют их повседневные занятия. Это ложный путь. Надо превратить себя в дух, а дух есть сострадание, добро, скромность и учтивость. Христос – вот наш образец, но прийти к Нему не так сложно: достаточно иметь сердце, открытое для других, доброе сердце. Все остальное – прах и тлен. Города потеряли свои души. Я, Орсо, должен отбросить все мирские мысли. И настоятель закончил цитатой стиха, призвав меня провести год в размышлениях о нем:
Богатство, чин, мирская слава –
Всего лишь сон, что снится грешным.
Обличительная речь мессира Ланфредино, направленная против старого дворянства, заставила меня вспомнить о семье Барди и о последнем проведенном с ними годе. Теперь наконец я стал понимать их. Весь тот год у них только и было разговоров, что о браке: о подходящей паре сперва для Ванны, а затем для Примаверы. Старшим братьям было около двадцати, им предстояло жениться лет через десять. Таков обычай мужчин. Но обе девушки должны были выйти замуж в ближайшие два-три года, и во время семейных бесед имя каждого почтенного семейства во Флоренции называлось тысячу раз. Меня это раздражало. Целый год я провел в сплошных сплетнях о приданом, белье, платьях, драгоценностях, подходящих женихах, чинах, положении, репутации, чести, внешности, государственных должностях, скандальных слухах, плохом или хорошем здоровье возможных кандидатов и так далее. Этому не было конца. Сестры слушали в молчании, их не замечали, и, когда они осмеливались заговорить, их тут же прерывали, если только речь не шла о постельном белье и содержимом своих будущих свадебных сундуков. Они никогда не видели мужчин, называвшихся их возможными супругами. Выслушав мессира Ланфредино и поразмышляв о доме Барди, я внезапно понял, что стал препятствием в их матримониальных делах. Кто был этот мальчик, двенадцати лет от роду, живший среди них? Иноземный кузен, сирота, слуга, приемный сын, чей-то незаконный ребенок, странный гость, друг, кто?
Не будучи их братом, я начал представлять угрозу чести и девственности двух сестер. Само мое присутствие в доме стало щекотливым. Посему я должен был быть удален, и мои опекуны удалили меня. Еще я понял, почему мне вряд ли суждено еще когда-нибудь увидеть девушек, разве что я разузнаю, где их новая приходская церковь, и стану тайком ходить на мессы по воскресеньям, чтобы на них посмотреть. В конце концов, что они могут сказать обо мне своим новым родственникам и мужьям? Кто я им? Когда однажды утром я в своей рясе отправился навестить Барди, уже после того как Примавера и Ванна вышли замуж, мессир Андреа и монна Алессандра приняли меня чрезвычайно любезно. Они, конечно, говорили о девочках, но ничем не показали, что я могу их посетить. Разве Иисус не учил нас отказываться от слишком тесных семейных уз?
Я узнал, что теперь сестры слушали мессы в Санто Спирито. Примавера носила ребенка, а Ванна уже родила мальчика. Их выдали замуж за людей ниже по положению – Примаверу за богатого виноторговца, а Ванну – за торговца сукном. Так было выгодно их старшим братьям, которые уже готовились прибрать к рукам все семейное состояние, ведь девочки, носившие благородную фамилию Барди, вышли замуж со скромным приданым.
Простите меня, святой отец, что я так долго останавливаюсь на этих пустяках, но они привели меня к сотрудничеству с Третьим Городом. Я хочу дойти до корней моего греха.
10. [Письмо от флорентийца, некоего Зенобио, другу во Флоренцию:]
Венеция.
…Говорю тебе, я чуть не написал relazione на этих мерзавцев рыботорговцев. Они ведь живут морем, не так ли? И все же в этом вопросе [телесных наказаний и смертных приговоров] они правы. В конце концов, разве наказание не есть лекарство от греха? На прошлой неделе я слышал здесь проповедника, он провозгласил, что казнь – не что иное, как ежедневная справедливость, которая вершится на телах преступников, и лучше всего свершать ее публично и с фанфарами. Это единственный способ, сказал он, вдолбить людям законопослушание и гражданственность.
В любом случае, как я уже начал рассказывать тебе, приговоренный не мог идти, и они отвезли его на телеге на окраину верхнего города, к тому месту, где нижние улицы, улицы старого города, выступают на целых… [полмили]. И там, наверху, на специальном приспособлении, расположенном на краю площади, парню завязали глаза и крепко держали, пока он поручал душу свою Богу в последней молитве. Мне он показался обезумевшим от ужаса. Палачи – два великана с другой стороны Адриатического моря – подняли его и бросили в нижний город, на прямоугольную площадку, утыканную кольями. Так поступают здесь с предателями. Наконечники кольев были начищены, и их острия блестели на солнце. Как рассказать тебе о том, что было дальше? Как только его сбросили, несчастный сжался в комок, пытаясь защититься. Он упал на колья… Я не мог не перекреститься. Неописуемо. Голова свесилась и показалась сзади между ног. Кровь брызнула тонкими струями. Послушай, Пьеро… впрочем, не важно. Невдалеке от прямоугольника с окровавленными кольями стояла толпа… 6 июня 1509. Vale. Зенобиус.
11. [Вендрамин. Дневник:]
IV марта [1516]. Флорентийцы часто похваляются своим городом. Черт бы побрал этих хвастунов! Флоренция то, Флоренция се. Мы все наслушались их россказней о Соборе, о банкирах и виллах, об их Данте и Боккаччо, об их Лоренцо Великолепном, об их остроумии и прочих талантах. Даже воздух над Флоренцией – лучший, мол, воздух на земле. Неудивительно, что их болтливость вошла в поговорку.
Но Венеция? Это совершенно другое дело. Мы, венецианцы, создали целую империю. От берегов Константинополя до портов Апулии [далеко на юго-востоке Италии], – вся эта огромная территория была нашей. Шелк и восточные пряности доставлялись в Европу через нас. Мы отправляли за моря армии крестоносцев сражаться с неверными. Наше государство – самое богатое в Италии – свободная республика, не знающая тиранов. У нас издают больше книг, чем в любом другом месте. И где в целом мире есть город, что мог бы сравниться с нашим? С нашим верхним городом, огромным многоцветным ковром из башен и палаццо? Пусть же флорентийские купцы хвастаются. Мы знаем, кем мы были и остаемся…
12. [Совет Десяти. Протокол заседания:]
26 сентября. Год 1529-й от Рождества Господа Нашего.
Николо Барон. Третий Город. Показания.
Совет: Николо Барон, житель нижнего города, твои темные дела ужаснули нас. План вашего тайного общества состоял в уничтожении дворянства. Отсюда и исход нашего голосования. Ты будешь сброшен на ложе, уставленное кольями. Приговор будет приведен в исполнение на рассвете. Нам сообщили, что ты хочешь что-то сказать.
Барон: Да… Но я слишком слаб, чтобы говорить громко.
Совет: Секретарь, запиши слова этого человека со всей точностью. Затем зачитай их нам.
Заявление: Господа, когда меня арестовали, я знал, что двое из моих собратьев уже мертвы, а еще двоим удалось убежать, поэтому я решил рассказать вам о Третьем Городе все, что знаю, и сделал это. Зачем вы ломали мои руки и выжигали глаза, если знали, что посадите меня на кол? Ответ на этот вопрос отлично известен в нижней Венеции. Мы слишком хорошо его знаем. Вы хотели преподнести мне урок. Вы отобрали у меня свет, чтобы показать, что я нахожусь в темноте и неведении. Вы сломали мне руки, чтобы показать, что можете остановить любого, кто хочет бороться со злом, творящимся в Венеции. Уяснить уроки вашей жестокости очень легко…
Совет: Секретарь, опусти оскорбления.
Заявление:…господа, не более трех или четырех лет назад Третий Город стал намечать план действий. До того времени мы предпочитали духовные пути обновления: молитвы и размышления. Мы жаждали повлиять на других, изменив самих себя. Мы хотели подать пример, спокойно рассуждая о высшем городе, и мы говорили без гнева и негодования. В наши лучшие мгновения, поднявшись над всеми страстями и достигнув вершины сосредоточения, мы видели город, которого желали. Мы действительно видели его – единый третий город, а не два нынешних яруса, один взгромоздившийся на другой, словно в непристойном акте прелюбодеяния. Мы видели наш Третий Город во плоти, поднявшимся над огромной лагуной. Его омывал свет. Горя не было. Улицы были широкими. Дул нежный ветер. Люди выглядели приветливыми. У каждого была работа. Жители свободно перемещались по всем районам города. Воздух был чистым и свежим. И ужасы смертной казни не представлялись публике, словно веселый маскарад…
Совет: Стража, уведите отсюда этого словоохотливого преступника. Он недостоин нашего внимания.
[Опущено…]
Пьетро Мочениго: Господа, мы в тысяче лиг от того, чтобы проникнуть в сердце этого заговора, и признаюсь вам, я напуган. Особенно я встревожен участием в нем некоторых священников. Нам всем стоит бояться. Вследствие этого я предлагаю провести тщательный обыск всех приходских церквей нижнего города, и позвольте в особенности выделить церковь Святой Марии на болотах. Я считаю это место подозрительным. Обещаю вам – клянусь! – что мы вырежем эту опухоль.
Андреа Дандоло: Господа, я хочу сразу же поддержать предложение Мочениго. Нет нужды подчеркивать опасность. Мы столкнулись с весьма странной и безжалостной сектой. Однако в который раз я настаиваю, чтобы мы не забывали о причинах этого заговора – о зловонных и темных уголках нижнего города. Я хочу заметить, что в ходе нашей борьбы с преступниками мы должны выработать предложения Сенату о состоянии улиц, света, водоснабжения, воздуха, пешеходного движения и гражданского порядка в нижней Венеции. Иными словами, мы должны начать думать, как навеки уничтожить почву для подобных тайных обществ.
13. [Лоредана. Исповедь:]
Матерь Божия, помоги мне. Настало время рассказать все о Марко и Агостино, но, отец Клеменс, это не то, что вы думаете, поначалу было не то, хотя впоследствии было и это. Как мне раскрыть вам карты этой истории? Я думаю, лучше всего сделать это прямо.
Примерно месяца через три после свадьбы, теплым сентябрьским днем мы были за городом, и я так и оставалась девственницей, а Марко и Агостино проводили много времени вместе, катаясь верхом по окрестностям или сидя в тени большого ореха, перерывая кипы книг, разговаривая и попивая из маленьких кувшинов холодное белое вино. Мне было видно их из окна комнаты наверху. Наши слуги Джованни и Дария уехали в Асоло на повозке с мулом, чтобы раздобыть бочек и упряжь для лошадей. Они должны были вернуться только на следующее утро, да и то не слишком рано, а три местные служанки ушли домой, прибравшись, приготовив еду и накрыв на стол. Я, Марко и Агостино были на вилле одни. За час до заката, когда все стихает и даже лист на дереве не шелохнется, Марко зашел в дом и пригласил меня прогуляться по лесу, и я удивилась, потому что раньше он ничего подобного не делал. Я заметила, что он немного пьян, хотя Агостино был трезв, как я потом узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34