С каким наслаждением она ела мороженое, пила черный чай, вызывавший в ее воображении хризантемы, вишневые деревья в цвету, веера, узкоглазых девушек. Она поедала салат, как канарейка, жадно клюющая лист латука. Помня, как давал на чай отец, она оставила на столе такую щедрую подачку, что лакеи забыли о выбранном ею странном меню.Время с часа до трех она провела, выбирая небольшие подарки для всех Пулей, не забыла она и бананы для Герти и Жозины, которые о них страстно мечтали.Селина попала на поезд, который отправлялся в половине пятого, и от станции до фермы пять миль плелась пешком, добралась полузамерзшая, измученная, с ноющими от боли руками и пальцами ног, и была встречена визгом, хрюканьем, лаем и возгласами, выражавшими радость членов семейства Пуль и всех животных фермы. Селину поразило открытие, что она и сама рада была вернуться к печке в кухне, к запаху жарящейся свинины, в свою комнату с кроватью орехового дерева и полкой, сделанной Ральфом. Даже угрюмый «барабан» выглядел сегодня уютно. Глава пятая Молодые люди в Ай-Прери не находили Селину привлекательной и достойной внимания. На их вкус она была чересчур миниатюрна, слишком бледна и хрупка. Конечно, ее приезд был большим событием в этой глуши. Селина, вероятно, очень удивилась бы, если бы узнала, с каким жадным любопытством в Ай-Прери ждали ее приезда, подхватывали и передавали друг другу сведения о новой учительнице, ее манерах, наружности, наряде. Старомодна ли она? Или увлечена новыми веяниями? Селина не замечала, как колебались занавески на окнах фермерских домов, мимо которых она проходила, направляясь в школу каждое утро. Новые подробности о ней перелетали с одной фермы на другую, как перебрасывается огонь с дерева на дерево во время лесного пожара. Селина в ужас пришла бы, если б ей рассказали, что в Ай-Прери, неведомо каким образом, было известно все о ее маленькой особе – от цвета ленточек на ее белье до числа книг на ее полке. Она находит капусту на поле красивой, она читает книги этому дурачку – Ральфу Пулю, она переделала одно из платьев Марты наподобие своего коричневого суконного, по последней городской моде (как глупо было надевать каждый день в школу такое платье!). Иногда она заговаривала с проезжавшими в тележке фермерами, Здоровалась с ними. Порою проезжающий отвечал, но не сразу, явно удивленный. Чаще же только глядел на нее молча. Женщин Ай-Прери она почти никогда не встречала, все они были заняты в своих кухнях.Однажды в воскресенье, на пятой неделе своего пребывания в Ай-Прери, Селина отправилась с Пулями к обедне в голландскую реформатскую церковь. Марта редко ходила в церковь – у нее не хватало времени на такую роскошь. Но на этот раз Клаас запряг лошадей в большой экипаж с двумя сиденьями и повез все семейство – Марту, Селину, Ральфа и обеих обладательниц косичек. Марта сняла свое ситцевое платье и нарядилась в черное, в парадную шляпу со свисающим большим пером и вылинявшей красной бумажной розой. В этом наряде она казалась Селине какой-то другой, чужой женщиной, как и Клаас в своем неуклюжем выходном костюме. Ральф взбунтовался было и отказался ехать в церковь, но был за это избит и всю службу сидел очень тихо, глядя на желтые и красные стекла окон.Появление Селины в церкви произвело эффект, к которому она совершенно не была готова. В свою очередь она принялась рассматривать прихожан, входивших чинно по двое и по трое и размещавшихся на лавках. Выходные брюки и пиджаки мужчин отличались какой-то угловатой неподвижностью, складки их застыли раз и навсегда, словно отлитые из чугуна. О женщинах в шалях и шляпах, некогда черных, теперь порыжелых, можно было сказать то же самое. Девушки были большей частью неуклюжи, краснощеки, но не лишены миловидности, а некоторые даже красивы, несмотря на характерные широкие скулы и кирпично-красный румянец.Среди этой толпы Селине бросилась в глаза медленно продвигавшаяся вперед высокая женщина в городском модном пальто и шляпе, ничуть не походившей на головные уборы остальных прихожанок. Она плыла по проходу, словно фрегат на всех парусах. Высокая, видная, с красивой свежей кожей и алым ртом; руки, державшие молитвенник, были белы и нежны. При ее появлении в церкви зашептались, кое-кто вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть ее.– Кто это? – шепнула Селина Марте.– Вдова Парленберг. Она богата, как немногие здесь. Глядите-ка, как она делает ему глазки!– Ему? Кому же это?– А вот там. Первус де Ионг. Вот он – сидит рядом с Герритом Поном, в синей рубашке такой печальный.Селина внимательно его разглядывала:– Он… он интересен, кажется приятным. Не правда ли?– Да, конечно. Вдова с: ума по нему сходит. Посмотрите, как она… Шш… Шш… Его преподобие смотрит сюда. Я потом расскажу вам…Селина решила, что ей следует бывать в церкви почаще. Служба продолжалась, скучная, монотонная, на английском и голландском языках. Она вряд ли слышала хоть одно слово из нее. Вдова Парленберг и Первус де Ионг занимали ее мысли. Селина подумала без всякой злости, что вдова напоминает одну из крупных розовых свиней, которые роются в земле во дворе у Клааса Пуля в ожидании, когда их зарежут к Рождеству.Вдова Парленберг обернулась, улыбаясь. Взгляд скользил исподтишка все в одном направлении, – поведение ее вполне соответствовало тому, что Марта называла «строить глазки».Все прихожане реформатской церкви дружно наклонились вперед со своих мест, чтобы увидеть, как Первус. де Ионг ответит на это публичное признание в любви. Его лицо оставалось строгим, неулыбчивым. Глаза были устремлены на скучного джентльмена, которого величали преподобным Деккером.«Ему это надоело, – подумала Селина, и эта мысль почему-то обрадовала ее. – Ну, не хотела бы я быть на месте вдовы. – И затем: – Теперь хотелось бы мне посмотреть, как он улыбается», Но он не улыбался и не оборачивался, «притягиваемый ее взглядом», как полагалось в романах. Он вдруг зевнул и отвернулся. Почтенные прихожане откинулись назад на своих скамейках, обманутые в своих ожиданиях.«Да, он красив, – размышляла Селина, – но что ж из этого? Точно так же и Клаас Пуль мог быть красив несколько лет тому назад, когда он был моложе и не огрубел еще так».Служба окончилась, начались разговоры о погоде, посевах, скоте, о наступающих праздниках. Марта, озабоченная мыслью о воскресном обеде, прокладывала себе дорогу к выходу, Мимоходом она знакомила Селину с какой-нибудь из ее приятельниц. «Миссис Вандер-Сид, а это наша учительница».– Мать Эджи, – начала было Селина, но Марта не дала ей остановиться и потащила дальше.– Миссис ван Мийнен, позвольте вам представить нашу учительницу.Все эти дамы разглядывали ее с хмурым любопытством. Селина пыталась улыбаться и кланяться приветливо, но улыбка и приветливость были несколько нервные, натянутые. Под взглядами этих матрон она чувствовала себя чересчур молодой, легкомысленной и словно в чем-то виноватой.Когда они с Мартой добрались наконец до дверей, Первус де Ионг отвязывал свою лошадь, запряженную в ветхую и клонившуюся набок тележку. Затем он быстро распугал вожжи и уже собирался вскочить в свой экипаж, когда вдова Парленберг спустилась с церковных ступенек удивительно плавно и легко для такой объемистой особы. Она направилась прямо к Первусу так стремительно, что оборки ее платья развевались, перья на шляпе колыхались, юбки шуршали. Марта ущипнула Селину за руку.– Глядите, что она делает! Она просит его пообедать с ней ради воскресенья. Смотрите, смотрите, как он качает головой: «Нет».И Селина и вся бесцеремонно глазевшая на них толпа не могли, конечно, не увидеть, как он отрицательно качал головой. Казалось, вся его фигура выражала отказ: красивая голова, широкие плечи, сильные ноги в выходных черных брюках. Он покачал головой, схватил вожжи и погнал лошадь, оставив вдову мишенью для всех глаз. Ей ничего не оставалось, как ретироваться, что она и сделала с некоторой бравадой под взглядами почтенных прихожан реформатской церкви Ай-Прери. Надо сознаться, что она приняла это поражение с великолепным спокойствием и невозмутимостью. Круглое розовое лицо, повернутое в сторону Селины, было ясно, большие глаза хранили обычное кроткое выражение и походили на глаза коровы. Селине пришло на ум новое сравнение – с большой персидской кошкой, раскормленной, коварной, со спрятанными в бархате лап коготками. Вдова вошла в собственный красивый экипаж, запряженный сытой и красивой лошадью, и с высоко поднятой головой умчалась по бесснежной, неудобной для езды дороге.У Селины было такое ощущение, какое обычно бывает у нас после первого акта увлекательной пьесы. Она даже глубоко вздохнула, точно просыпаясь.Во время обратного путешествия на ферму в тележке Пулей Марта, смакуя, как истинная дочь Евы, все подробности, рассказала ей всю историю, давно ей известную.Первус де Ионг овдовел два года тому назад. Через месяц после смерти его жены умер и Линдерт Парленберг, оставив вдове самую богатую и наиболее доходную ферму во всей округе. У Первуса же имелось только двадцать пять акров очень плохой низины, доставшейся ему от отца. Земля была совершенно бесплодной. Весной, когда надо было сеять и делать ранние посадки овощей, шестнадцать акров из двадцати пяти оказывались под водой. Первус терпеливо сажал, сеял, косил, возил на рынок ту зелень, что ему удавалось собрать. В этой преуспевающей голландской общине он один, казалось, не был преуспевающим и даже как будто не стремился к этому.Казалось, сама судьба и природа были против него. Посевы его не давали урожая, скот болел, капусту съедали черви. Если он сажал много шпината, рассчитывая на обильные дожди весной, весна оказывалась засушливой. Если по всем приметам следовало ждать засушливую весну и лето и Первус вместо шпината сажал бермудский картофель, лето оказывалось самым сырым за последние десять лет. Вредители, казалось, какой-то незримой силой направлялись преимущественно на его поля. Может быть, будь он мал, жалок и ничтожен, злая судьба в конце концов из презрительного сожаления к нему сменила бы гнев на милость. Но тут перед вами была притягивающая красота великана.В довершение всего хозяйство в его домике велось через пень-колоду и было предметом осуждения всех соседок: им заведовала старая родственница с ревматизмом, и ее пироги и хлеб бывали всегда скандально неудачны.И вот этот-то Первус де Ионг оказался объектом страстных чувств вдовы Парленберг с ее богатым и огромным участком, удобным и красивым домом, золотой цепью на шее, шелковыми платьями, с ее мягкими белыми руками и прославленными кулинарными талантами. Она обожала его открыто и с пылкостью, которая другого мужчину давно привела бы к ее ногам. Все знали, что она посылала ему каждую неделю кекс, пироги, хлеб, собственноручно испеченные. Она предлагала ему отборные семена с ее прибыльных полей, рассаду из ее парников, и от всего этого он упорно и постоянно отказывался. Она льстила ему, завлекала, упрашивала заглянуть к ней и отведать ее стряпню. Она даже просила у него советов – тончайшая форма лести! Она спрашивала Первуса относительно выбора удобрения, свойств почвы, обработки ее, она, чья богатейшая земля при ее умелом хозяйничании давала с каждого акра больше дохода, чем десять акров Первуса.Ее фермой превосходно управлял Ян Брасс под ее наблюдением, разумеется.Де Ионг был простодушен и вначале попадался на эту удочку. Она, бывало, скажет своим глубоким ласкающим голосом.– Мистер де Ионг, могу я спросить у вас совета по поводу кое-чего? Я ведь одинокая женщина с тех пор, как похоронила Линдерта, а чужие не очень-то станут беспокоиться о моем добре и моей земле. Хочу с вами потолковать насчет редиса, латука, шпината и турнепса. В прошлом году они вышли такие волокнистые и песочные из-за этого Яна Брасса. Он за медленное выращивание, а вы так быстро сняли свои. Брасс уверяет, что виновато мое удобрение, но я думаю иначе. Что скажете вы?Ян Брасс, узнав об этом совещании, рассказывал всем о нем с мрачным юмором. Фермеры, встречаясь с Первусом де Ионгом, приветствовали его словами:– Здорово, де Ионг! Что? Даете вдове Парленберг добрые советы?А тот год как раз был исключительно неудачным для Первуса де Ионга: на его собственных полях ни одна культура не дала хорошего урожая. И когда все Ай-Прери начало исподтишка показывать на него пальцем и посмеиваться; он наконец сообразил, что хитрая, вдовушка водит его за нос. Медленно созревающий, но упорный гнев истинного голландца поднялся в нем – возмущение мужчины, которого провела женщина.Когда она подошла как-то к нему, обычным сладким голосом спрашивая совета относительно дренажа участка с кормовыми травами и еще чего-то, он сказал резко:– Вы бы лучше обратились за советом к Гарму Тьену.Гарм Тьен был известный во всей округе идиот, несчастный дурачок тридцати лет, с мозгом пятилетнего ребенка.Отлично понимая, что весь поселок относится Одобрительно к его предполагаемой выгодной женитьбе на толстой, богатой, красногубой вдовушке и старается толкнуть его на это, Первус заупрямился, как бык, и ничего не хотел больше слышать о ней. Ему было так неуютно в неопрятном домике; он был одинок и несчастен. Но о вдове он знать ничего не хотел. Тут проявились тщеславие, гордость, возмущение мужчины – все вместе.При первой же встрече Селины и Первуса де Ионга случаю угодно было, чтобы он выступил ее защитником. При этаком начале конец был заранее предрешен; Произошло это следующим образом.Уступая уговорам Марты и отчасти собственной фантазии, Селина отправилась как-то на большое собрание и танцы в зале Адама Оома – большом сарае вблизи станции железной дороги. Здесь собрались фермеры всего района с семьями. Некоторые приехали за много миль. Была назначена небольшая плата за вход; вырученные деньги предназначались для покупки нового органа для церкви. Три музыканта играли без перерыва. Женщины привезли с собой в ящиках и корзинах ужин. Корзинки разыгрывались с аукциона, и тот, кто давал самую высокую цену, получал право ужинать с красоткой, чью корзинку он купил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32