Внезапно, без всякой видимой на то причины, ему вспомнились другие руки – руки его матери, с изуродованными, выступающими суставами, с потрескавшейся, загрубелой кожей, выразительные руки, – на них написана вся история ее жизни. Рубцы? Да, они у нее были.– Послушайте, Даллас. А если бы я вернулся к Голлису и Спрагу и начал все сначала? Я смог бы сделать это, если как следует подумать.– Нет, не делайте этого. Глава двадцатая Генерал Гоге и Ральф Пуль пробыли в Чикаго одну ночь и часть дня. Дирк их не видел, и ему предстояло встретиться с ними в тот вечер у Паулы на обеде. Ему было любопытно познакомиться с Пулем, генералом же он, собственно, мало интересовался. С тревогой в душе, чувствуя себя несчастным, томимый желанием увидеть Даллас (Дирк с горечью сознавался себе в этом), он ввалился в ее студию в неурочный час, почти тотчас после ленча, и еще издали, входя, услышал веселые голоса и смех. И отчего она не могла хоть на минутку быть одна и работать без этого базара вокруг?Даллас в испачканном переднике и стоптанных домашних туфлях болтала с двумя беглецами от чикагского общества – генералом Эмилем Гоге и Ральфом Пулем! Все трое, по-видимому, очень веселились. Она познакомила Дирка со своими гостями с таким видом, словно их присутствие здесь было естественным и его следовало ожидать. Так оно и было. Она никогда не упоминала об этих людях в разговоре с Дирком и теперь.– Дирк де Ионг! Генерал Эмиль Гоге. Мы были вместе в походе во Франции. Ральф Пуль. И с ним мы старые товарищи по походам, не правда ли, Ральф?Генерал Эмиль Гоге поклонился самым церемонным образом, но в глазах у него прыгали лукавые огоньки. Он был, видимо, в отличном настроении. Хмурое лицо Ральфа Пуля вдруг осветилось и совсем преобразилось от выражения радостного изумления. Он шагнул к Дирку, стиснул ему руку.– Дирк де Ионг! Нет, каково! А вы-то меня не знаете? Я – Ральф Пуль!– Мне бы следовало вас знать, – сказал Дирк.– О, я хотел сказать: я знал вас, когда вы были совсем мальчуганом. Вы сын Селины. Не так ли? Моей Селины! Я поеду повидать ее сегодня днем. Желание встретиться с ней – одна из причин моего приезда сюда. Нет, я ведь…Он смеялся, говорил взволнованно и торопливо, был похож на мальчика.Даллас, оживленная не меньше Ральфа, любовалась всей этой суетой.– Они сбежали, – объяснила она Дирку, – сбежали от обширной программы, приготовленной в их честь на сегодня. Не знаю, откуда взялось мнение, будто французы вежливы. Генерал – настоящая деревенщина, не так ли, генерал? И запуган до смерти нашими дамами. Он – единственный французский генерал, который, будучи в плену, потрудился изучить английский язык.Генерал усиленно кивал головой и хохотал.– А вы? – обратился он к Дирку, старательно и правильно выговаривая по-английски. – Вы также артист?– Нет, не артист.– Кто же тогда?– Гм, банковский работник. Ценные бумаги. Знаете ли…– Ах, – сказал вежливо генерал. – Бумаги Хорошая вещь. Мы, французы, очень ценим американские бумаги, да. – Он кивнул и обернулся к Даллас.– Мы все поедем, – объявила Даллас.– Куда? – спросил с беспокойством Дирк. Генерал тоже казался удивленным.Ральф объяснил с восторгом:– Это наш заговор. Все мы отправимся к вашей матери в гости. Вы ведь поедете? Вы просто обязаны ехать с нами.– Ехать, – вставил наконец генерал Гоге. – Куда это? Я думал, мы будем спокойно сидеть тут. Здесь так тихо и не надо принимать никакие комитеты и делегации.Он говорил недовольным тоном. Ральф взялся уговорить его.– Мать мистера де Ионга – фермерша. Помните, я вам о ней рассказывал на пароходе, когда мы ехали сюда? Она была очень добра ко мне, когда я был еще мальчишкой. Она – чудная. Она разводит овощи.– А! Ферма! Ну, это другое дело. Я ведь тоже фермер. Ладно. – Он еще раз пожал руку Дирку Он только теперь, по-видимому, почувствовал к нему интерес.– Конечно, я поеду тоже. А знает ли мама, что вы приедете к нам? Она не надеялась увидеть вас, вы стали таким большим человеком…– Погодите, я расскажу ей, как я приехал в Париж с пятью франками в кармане… Нет, она не ждет меня, но ведь она будет дома, правда? Я чувствую, что мы ее застанем там и что она – та же, что была когда-то.– Да, она должна быть дома теперь.Была весна – самое горячее время на ферме.Даллас вышла из маленькой спальни за мастерской в пальто и новой весенней шляпе. Она подозвала верную Гильду Гонан.– Скажите всем, кто будет меня спрашивать, что я почуяла зов весны. И если придет мальчик за этой картиной, скажите ему, что срок только завтра.Они спустились по лестнице и сели в ожидающий их автомобиль. Через Люп, вверх по Мичиганскому бульвару, на южную сторону. Чикаго, обычно еще серый в апреле, сегодня весь купался в золоте и лазури. Воздух был холодный, но в этой суровости его чувствовалось уже ласковое обещание.Даллас и Пуль увлеклись воспоминаниями о Париже, планами о встрече там.А помните ли… Только семь франков, куча народу, ну и обед же был… Так вы непременно приедете в июне, и тогда… масляные краски… Вот это дело, я говорю вам… Вы будете великой художницей, Даллас… Вспомните, что говорил Вибрей… Учиться… Работать…Дирк был огорчен, но, чтобы скрыть это, пытался занять разговором генерала.– Шестьдесят миль парка. Гранд-бульвар, Дрек-сель-бульвар, Джексон-парк. Вот Гельстед-стрит. Самая длинная улица в мире.– Угу, – подавал генерал вежливые реплики. – Да, да. Вот как. Очень интересно.Жирная, черная земля Верхней Прерии. Первые зеленые всходы там и сям. Парники. Наконец, ферма.Дом выглядел чистеньким и в хорошем состоянии. Белый, с зелеными ставнями (давнишняя мечта Селины), он словно улыбался им из-за ив, уже покрывающихся нежной зеленью под теплым дыханием весны.– Но я из ваших слов понял, что это – маленькая ферма, – заметил генерал, когда они высаживались из автомобиля. Он еще раз оглянулся кругом.– Она и невелика, – заверил его Дирк. – Около сорока акров.– Ах, уж эти мне американцы! Во Франции у нас другое понятие о размерах. Мы хозяйничаем на таких клочках. Нет у нас земли. А здесь – какая огромная и пустынная страна. – Он своей единственной рукой сделал широкий жест вокруг.Селины не было в тихом чистом доме. Не было ни во дворе, ни на крыльце. Минна Брасс, флегматичная, невозмутимая, вышла из кухни. «Миссис де Ионг в поле. Она ее позовет сейчас». Минна достала с крюка рог и три раза протрубила в него, надув покрасневшие щеки.– Она сейчас придет, – уверила Минна и вернулась на кухню к своей работе. Гости вышли на крыльцо ожидать Селину. Та была на западном участке. Дирку было как-то неловко и вместе с тем стыдно за это чувство неловкости.Потом они увидели издалека ее маленькую фигурку в темном на фоне солнечного сияния неба и полей. Они стояли все четверо и глядели, как она приближается. Теперь уже видна была и подоткнутая юбка, с испачканным землей краем, серый грубый свитер, старая мягкая шляпа, большие башмаки. Подойдя ближе, она сняла шляпу и, заслонив ею глаза, стала вглядываться в фигуры на крыльце. Еще несколько шагов – и можно уже рассмотреть лица. Она узнала Дирка и улыбнулась, закивала. Ее глаза обратились вопросительно на остальных – бородатого мужчину в мундире, стройную барышню, другого мужчину, помоложе, с живым смуглым лицом. Потом она вдруг остановилась и прижала руки к сердцу, словно от сильной боли, губы ее раскрылись, на щеках выступила слабая краска, глаза стали огромными. Когда Ральф двинулся ей навстречу, она сделала несколько стремительных, легких шагов вперед, как молодая девушка. И он принял в свои объятия тоненькую фигурку в испачканном платье и серой фуфайке, а старая шляпа покатилась в сторону.Они пили чай в гостиной, где Даллас немного поохала над старинным голландским зеркалом, восхитившим ее. Селина принимала их с сияющим лицом, она и генерал уже успели найти тему для беседы – о спарже. Генерал вернулся с поля очень заинтересованный. Он тоже разводил спаржу на крохотных грядках в своей Бретани. – Какой же толщины корень?Селина соединила кольцом большой и указательный пальцы. Генерал вздохнул с завистью и отчаянием, потом налег на чай и печенье. Он с новым уважением поглядывал на хозяйку. А она разрумянилась, вся искрилась оживлением, как девочка. Глаза ее не отрывались от Ральфа, только к нему она обращалась в минуты, свободные от обязанностей хозяйки. Лицо ее сияло, она сразу похорошела. Казалось, это он был ее сыном, вернувшимся домой. Сидя рядом с Дирком, Даллас тихо заговорила:– Вот то, что мне надо. Недаром я твержу всегда, что мне хочется писать портреты. Не портреты леди в жемчугах и с лилиями в руке. Но характерные портреты мужчин и женщин, действительно интересных, утонченных. Вот как ваша мать.Дирк взглянул на нее быстро, с полуулыбкой, как бы ожидая увидеть такую же улыбку на ее лице. Но она не смеялась.– Моя мать?– Да, если бы она захотела мне позировать! Это тонкое чудное лицо, все светящееся изнутри, и линия рта у ней такая, как у тех женщин, что исколесили всю страну в крытой повозке. А глаза! А эта старая забавная мятая шляпа, и свитер, и ее руки… Она прелестна. Этот портрет сразу вознес бы меня на вершину славы. Вот увидите!Дирк уставился на нее. Он словно не мог понять. Потом он повернулся на стуле и уставился на свою мать. Она разговаривала с Ральфом.– И ты стал одной из знаменитостей Европы, Ральф! Да, подумать только! Ты видел весь свет – и взял то, что хотел, от жизни. Маленький Ральф Пуль. И все это ты сделал один, без чужой помощи. Несмотря ни на что.Ральф нагнулся к ней. Он положил свою руку на ее жесткие пальцы.– Капуста красива, – шепнул он. И оба захохотали, словно это была самая остроумная шутка.Затем, серьезно:– Какая красивая жизнь была и у вас, Селина. Полная жизнь: богатая и плодотворная.– У меня! – воскликнула Селина. – Да что ты, Ральф, я оставалась здесь все эти годы – там же, где ты оставил меня, когда был еще мальчиком. Кажется, даже шляпа и платье еще те же самые, что тогда. Я нигде не побывала, ничего не сделала, ничего не видела. Ах, как подумаю обо всех тех местах, что мне хотелось увидеть, и обо всем, что я собиралась переделать, когда была молода!– Вы и были повсюду, Селина, – сказал Ральф. – Видели все, что есть в мире прекрасного. Помните ли, вы мне когда-то рассказывали, что отец ваш, когда вы были еще маленькой девочкой, говорил вам: «Есть два только сорта людей, которые нужны миру. Одни – как хлеб, другие – как алмазы и изумруды». Вы – хлеб, Селина.– А ты – изумруд! – быстро вставила она, смеясь.Генерал был заинтересован, но очень мало что понял из этой беседы. Он посмотрел на часы и издал удивленный возглас.– А обед? Что скажет наша прелестная хозяйка, мадам Шторм? Очень не хочется удирать, но надо же и домой возвращаться! – Он вскочил на ноги.– А она красавица, не правда ли? – заметила Селина.– Нет! – возразил отрывисто Ральф. – Рот меньше глаз. У миссис Шторм расстояние отсюда вот до этого места (он для иллюстрации слегка провел пальцами по лицу Даллас) меньше, чем отсюда вот до тех пор; где рот меньше линии глаз, там нет красоты. Вот теперь взгляните на Даллас.– О, на меня! Да, тут вы найдете не маленький рот. Если для вас большой рот – признак красоты, то я вам должна казаться прекраснее Троянской Елены, а, Ральф?– Вы и лучше ее, – сказал Ральф просто.А Дирк твердил про себя: «Вот как обстоит дело, Дирк де Ионг…». Снова и снова эта бессмысленная фраза.– Ах, эти обеды! – восклицал генерал. – Я не хочу показаться неблагодарным. Но эти обеды! Как охотно остался бы я здесь, на ферме, в тишине и уюте.Уже на ступенях крыльца он обернулся, щелкнул каблуками в глубоком поклоне, затем взял руку Селины и поцеловал ее. И вслед за ним, прижав левую руку к груди, с комичной торжественностью и искренней нежностью проделал эту церемонию Ральф. Она улыбалась немного смущенно, а при поцелуе Ральфа щеки ее заалели.– А ведь мне никто за всю жизнь не целовал руки, – сказала она смеясь, но голос ее дрожал.Она еще стояла на крыльце и махала платком, когда все четверо были уже далеко.– Вы еще навестите меня? – спросила она на прощание у Даллас. И та обещала. Но ведь Даллас скоро уедет в Париж учиться и работать…– А когда я вернусь, вы мне позволите написать ваш портрет?– Мой портрет? – изумилась Селина.
Все четверо в автомобиле катили по Гельстедской дороге, усталые, молчаливые, разнеженные прелестью этого весеннего дня. Ральф Пуль снял шляпу. В безжалостном свете солнца в черных волосах заблестели серебряные нити.– В такие дни я отказываюсь верить, что мне сорок пять лет. Даллас, скажите, что мне нет сорока пяти!– Вы еще молоды, вам нет сорока пяти, – сказала Даллас своим медленным, ласкающим голосом.Тонкая коричневая рука Ральфа открыто протянулась и стиснула ее крепкую белую руку.– Когда вы так это говорите, Даллас, это кажется правдой.– Это и есть правда, – отвечала Даллас.Они сперва высадили Даллас у старого грязного дома на Онтарио-стрит, где была ее мастерская, затем сошел Дирк у своего нарядного маленького особняка. А двое помчались дальше.Дирк отпер ключом дверь и вошел. Саки, японец, скользнул бесшумно в переднюю, почтительно бормоча приветствие. На приличной консоли в передней приличная вазочка с письмами и приглашениями. Он прошел через приемную в итальянском вкусе в свою спальню. Японец шел за ним. Изящный вечерний костюм (от Пиля, английского портного с Мичиганского бульвара) лежал наготове.– Кто-нибудь меня спрашивал, Саки?– Миссис Шторм телефонировала.– Передавала что-нибудь?– Нет, сказала, еще позвонит.– Хорошо, Саки.Он махнул рукой на дверь, и слуга вышел, осторожно притворив ее за собой. Дирк снял пиджак, жилет, швырнул то и другое на стул у кровати. Он стоял, глядя на парадный костюм от Пиля, на крахмальную негнущуюся сорочку. «Теперь в ванну», – подумал он машинально. Потом, совсем неожиданно, он упал ничком на покрытую шелковым одеялом кровать и лежал все так же неподвижно когда через полчаса раздался резкий звонок телефона и вслед за ним осторожный стук в дверь слуги-японца.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32