Точно так же импонировала людям его молчаливость. Молчаливые люди всегда производят впечатление более выгодное, чем разговорчивые.Селина в своем черном платье и скромной черной шляпке терялась на фоне шумных и нарядных матушек в вуалях и лентах. Но было столько достоинства и утонченности в этой маленькой женщине, что Дирку нечего было стыдиться за свою мать.Она оглядывала всех этих тучных, благополучных, корректных и важных отцов и думала о том, насколько красивее выглядел бы Первус, если бы он дожил до этого дня и был здесь, с ней в толпе родителей. Потом невольно ей пришла в голову мысль, что вряд ли он наступил бы, этот день, если бы Первус был жив. И упрекнула себя за эту мысль.Возвратясь в Чикаго, Дирк поступил на службу в контору «Голлис и Спраг, архитекторы». Он считал лестным для себя работать в этой фирме. Дирк значил пока здесь немногим больше, чем простой чертежник, и вряд ли можно было назвать жалованьем его еженедельную получку. Но идеи молодого человека и планы в области архитектуры были весьма грандиозны, и он отводил душу, излагая их матери в те дни, когда бывал на ферме.«Барокко» называл он новый северный Бичсайд-Отель. Он критиковал новый Линкольн-парк, говорил, что городскому управлению следовало бы реставрировать полуразрушенный Палмер-Отель, который портит общий вид города, и заняться зданием Публичной библиотеки в нижней части города.– Ничего, – утешала его счастливая и гордая сыном Селина. – Все это строилось так поспешно, не забудь, что чуть ли не вчера еще Чикаго представлял из себя форт. На все эти улучшения нужно время. Может быть, мы ждали все эти годы, чтобы пришли такие юнцы, как ты, и все изменили… И, может быть, придет день, когда я проеду по Мичиганскому бульвару с каким-нибудь почтенным гостем Чикаго – Ральфом Пулем, например. Ральфом Пулем, знаменитым скульптором. И он скажет: «Кто автор проекта этого здания, такого солидного и вместе с тем легкого и изящного?» И я отвечу: «О, это! Здесь использован один из ранних набросков моего сына, Дирка де Ионга».Но Дирк, покуривая трубку, медленно качал головой:– О, ты не знаешь, мать, как ужасно медленно все это делается. Ведь мне скоро будет тридцать лет. А что я такое? Конторщик или что-то в этом роде у Голлиса.В свои университетские годы Дирк часто виделся с Арнольдами, Юджином и Паулой, но Селине иногда казалось, что он стал избегать визитов к ним и участия в различных развлечениях. Она догадывалась, что его стесняет отсутствие лишних денег, и была довольна, что он сам отдает себе отчет в разнице положения его и этой золотой молодежи. Юджин имеет свой собственный автомобиль – их было пять в гараже Арнольдов. Паула – тоже. Она была одной из первых девушек в Чикаго, научившихся управлять автомобилем, и носилась в нем по бульварам еще тогда, когда была подростком в коротких платьях. Паула была смела до безумия и обожала быструю езду. Одно время она сильно увлекалась Дирком. Селина знала это. А последние год-два он очень мало говорил о Пауле, и это показывало, что он чем-то сильно задет.Изредка Юджин и Паула приезжали на ферму из своего нового дома на Северном берегу. Юджин одевался во все английское и носил свой костюм с нарочитой изящной небрежностью. Паула же не любила спортивной одежды. Это не в ее стиле, заявляла она. Тоненькая, смуглая, живая Паула всегда одевалась в легкие мягкие ткани – креп, шифон. Глаза у нее были томные, красивые. Она обожала роскошь и всегда твердила об этом.– Мне надо выйти за богатого, – заявляла она. – Теперь бедного дедушку перестали уже звать «мясным бароном» и отняли у него Бог знает сколько миллионов. И мы скоро окажемся буквально на улице.– Вы преувеличиваете, Паула. – Под легкостью тона Дирка угадывалась горечь.– Нет, неправда. Все эти кризисы за последние годы… Бедный отец! Конечно, дедушка попросту делал глупости, скажу вам прямо. Ясно, что дорогой старый Ог попросту стал филантропом. Я думаю, в его возрасте начинаешь бояться наказания на том свете и носиться с разными сомнениями и страхами. Но это не к лицу такому великому старому пирату, как дедушка. Ему подобает накапливать богатства и жечь и грабить до той минуты, когда он пойдет ко дну вместе со своим кораблем. А мне кажется, старое судно может еще очень хорошо держаться!– Пустые разговоры, – проворчал Юджин.Все четверо – Паула, Дирк, Юджин и Селина – сидели на широкой крытой террасе, недавно пристроенной с юго-западной стороны дома. Паула, конечно, сидела в качалке.Селина поднялась и принялась ходить взад и вперед по террасе. Она вглядывалась вдаль, в поля, приставив козырьком руку к глазам.– Вот идет Адам с сегодняшним сбором. Он сейчас отправится в город. Корнелий уехал уже час тому назад.Ферма де Ионг отправляла теперь на рынок по две большие партии товара. Селина собиралась приобрести большой грузовой автомобиль, который мог бы вместить весь товар и сэкономил бы много времени. Она сошла вниз, чтобы присмотреть за укладкой овощей. Спускаясь со ступенек, Селина повернула голову и сказала молодым людям:– Отчего бы вам обоим не остаться ужинать? Вы отлично можете поспорить во время еды и поехать домой вечерком, когда станет прохладно.– Я останусь, – сказала Паула. – Спасибо. У вас, надеюсь, будут на ужин всякие овощи, и вареные и сырые, со сметаной и сливками! И позвольте мне самой собрать их в поле, как Мод Мюллер или Мария-Антуанетта, или кто-то еще из этих жеманниц.В туфельках на французских каблуках и прозрачных шелковых чулках она отправилась в путешествие по рыхлой черной земле в поле, а Дирк понес за ней корзину.– Спаржи! – приказала она прежде всего. Затем: – Но где же она? Неужели это?– Надо ее выкопать, глупая, – сказал Дирк, доставая из корзины острый нож.– О, дай мне самой. – Она живо встала на колени прямо на землю в своих шелках, искромсала ножом порядочное количество нежных корешков спаржи, потом бросила и села, наблюдая за манипуляциями, которые производил рядом своим ножом Дирк.– Давайте нарвем редиса, и помидоров, и латука и гороха, и артишоков и…– Артишоки растут в Калифорнии, не в Иллинойсе.Он был более обыкновенного неразговорчив и даже заметно мрачен. Паула обратила на это внимание.– Зачем так хмуриться, ты что – Отелло?– Ты ведь несерьезно говорила это? Относительно брака с богачом?– Разумеется, серьезно. А за кого же, по-твоему мне выходить?Он молча глядел на нее, Паула усмехнулась.– Не думаете ли вы, сударь, что я была бы идеальной невестой для фермера?– Я не фермер.– Ну, архитектор. Твоя должность чертежника у Голлиса и Спрага может дать тебе самое большее двадцать пять в неделю.– Тридцать пять, – сказал Дирк угрюмо.Она выставила одну из своих ножек.– Эти туфли стоят тридцать!– Но не буду же я получать всю жизнь тридцать пять? У тебя достаточно ума, чтобы понять это Юджин не зарабатывал бы так много, не будь он сыном богатого отца.– Внуком своего деда, – поправила Паула – но я вовсе не уверена, что это так. Юдж – прирожденный механик, но они не дают ему хода. Он обожает машины и все такое. Но как же! «Сын миллионера-упаковщика» должен непременно войти в дело его отца и деда. Вдруг бы в газетах появился портрет Юджа в шапочке и штанах рабочего? Он отправляется в десять в контору на Мичиган и уходит оттуда в четыре – и в результате он не отличит быка от коровы, уверяю тебя.– Какое мне дело до Юджина! Я говорю о тебе. Ты шутила, не правда ли?– Ничуть! Я не хочу быть бедной или даже только состоятельной. Я привыкла к деньгам – к куче денег. Мне двадцать четыре года. И я знаю, что мне надо.Дирк отшвырнул кончиком башмака ни в чем не повинную свеклу.– Ты нравишься мне больше всех, кого я знаю.– О, конечно, особенно моя карьера тебе по душе.– Ну-с, что дальше?– Дальше давай соберем редис и будем есть его со сметаной, как полагается.Паула сделала вид, будто хочет поднять тяжелую корзинку. Дирк так резко вырвал корзинку из ее рук, что она даже слегка вскрикнула, и он с раскаянием посмотрел вниз на красный след на ее ладони. Он взял девушку за плечо, даже тряхнул слегка.– Посмотри на меня, Паула. Неужели ты можешь мне повторить, что выйдешь замуж за человека только потому, что у него водится много денег?– Может быть, не только из-за одного этого. Но, конечно, это будет одной из причин. Разумеется, я предпочту такого человека субъекту, который тащит меня по полю, словно я мешок с картофелем.– О, прости, пожалуйста. Но слушай, Паула, тебе известно, что я – о, проклятье! – что я застрял в этой конторе и пройдут годы, пока я…– Да, но, вероятно, пройдут годы, пока я найду миллионы, которые мне требуются. Так зачем же дуться? А затем, даже если я их найду, мы оба – ты и я – можем остаться хорошими друзьями.– О, перестань. Не упражняйся в красноречии при мне, будь добра! Вспомни, я знаю тебя с десяти лет!– И поэтому знаешь отлично, какая черная у меня душа, не так ли? На самом деле тебе нужна какая-нибудь милая сердечная девушка, которая сумеет отличить спаржу от гороха и хорошо ориентируется на кухне. – Боже упаси!Шесть месяцев спустя Паула Арнольд вышла замуж за Теодора А. Шторма, человека лет пятидесяти, друга ее отца, главу такого множества обществ, директора стольких предприятий и акционера стольких банков, что даже старый Ог Гемпель не мог тягаться с ним. Она никогда не называла мужа уменьшительным именем, и никто никогда не называл его так. Теодор Шторм был высокий человек с крупным, бледным, серьезным лицом и седеющими на висках волосами. Одевался он безукоризненно, если не считать склонности к чересчур модным галстукам. Шторм приобрел для Паулы городской дом на берегу озера в местности, которая называлась Золотым Берегом.Это была большая усадьба с великолепным парком, с рощей, спускавшейся к озеру, с множеством служб, мостиков, оранжерей, конюшен, с цветниками, фонтанами, боскетами, с коттеджами для сторожей, вдвое большими, чем ферма Селины.В течение трех лет Паула родила двоих детей, мальчика и девочку. «Что ж! Это дело конченое!» – говорила она себе. Ее брак был большой ошибкой, и она это сознавала. С началом войны 1914 года, через несколько месяцев после ее свадьбы, дела Арнольда Гемпеля баснословно пошли в гору. Миллионы фунтов свинины и воловьего мяса отправлялись в Европу. В два года состояние Гемпеля стало таким огромным, каким не было никогда. Паула с головой ушла в работу по оказанию помощи истекающей кровью Бельгии. Весь Золотой Берег был этим занят. Очаровательная миссис Теодор Шторм руководила работой по организации помощи погибающей Бельгии!Дирк целыми месяцами не видел ее. Однажды, в пятницу днем, она неожиданно позвонила в контору, где он служил.– Приезжай к нам на субботу и воскресенье, хорошо? Мы сегодня уезжаем за город, к себе на озеро. Я так измучена организацией помощи Бельгии, ты не можешь себе представить. Я отослала детей еще утром, а сама не могу уехать рано. Я заеду к тебе сегодня в четыре и увезу с собой.– Но я собираюсь провести выходные дни с матерью. Она ждет меня.– Привези ее к нам.– Она не поедет. Ты знаешь, она не любит всю эту пышность.– О, но мы живем теперь совсем скромно, право же. Приезжай, Дирк. У меня есть планы, о которых надо потолковать, Как дела на службе?– Недурно. Теперь, впрочем, строят очень мало.– Приедешь?– Не думаю, чтобы я…– Я заеду за тобой в четыре. Будь готов. Глава пятнадцатая – Отправляйся, конечно, – посоветовала Селина, когда сын по телефону сообщил ей о приглашении Паулы. – Тебе хорошо будет проехаться и развлечься, а то целыми неделями ходишь сердитый, как гусак. Как у тебя с сорочками? Ты оставил здесь пару чистых фланелевых брюк для тенниса. Не понадобятся ли они тебе?У Дирка в городе была большая комната с альковом на третьем этаже красивого старинного дома в Демин-Плейс. Передняя часть комнаты служила ему кабинетом, альков – спальней. Они вместе с Селиной обставили ее, забраковав все, что стояло там первоначально, за исключением кровати, стола и одного удобного старого кресла со следами былого величия в виде парчевой обивки. После того как книги были расставлены в открытых шкафах, на стол и конторку поставлены затененные абажурами лампы, комната ожила, приняла уютный вид. Пока обставлялось будущее жилье Дирка, Селина приезжала несколько раз в город и бегала по аукционам и второразрядным мебельным магазинам. У нее был талант к такого рода делам. Она терпеть не могла дешевую и вульгарную новую мебель.– Каждый предмет должен побыть среди людей, с ним нужно сжиться, чистить его, сидеть на нем, или спать, или есть – и тогда только проявится его истинный характер. Совсем как у людей. Я предпочитаю мой старый кленовый стол, потертый временем, который еще отец Первуса сам сделал семьдесят лет тому назад, всем новеньким столам красного дерева на Уобаш-авеню.Она радовалась этим редким поездкам в город, как школьник – каникулам. Дирк водил ее в театр, где она сидела словно зачарованная. В ней сохранились те же впечатлительность и непосредственность, свежесть чувств, как когда она маленькой девочкой сидела в партере рядом с Симоном Пиком. У Селины развилась просто страсть бродить по большому городу, знакомясь с самыми потаенными его уголками, находя в каждом свою прелесть. В короткое время она узнала Чикаго лучше, чем Дирк, да и лучше, чем старик Гемпель, живший в нем почти полвека.То, что было так интересно Селине, по-видимому, не интересовало Дирка. Иногда она снимала на день-два комнату в пансионе, где поселился Дирк.– Подумай! – говорила ему Селина, когда он, запыхавшись, возвращался вечером из конторы. – Я выходила, была в северо-западной части. И там – совсем другой мир. Это Польша. Костелы и магазины, и мужчины, целый день сидящие за газетой и кофе в ресторане или играющие в домино. И знаешь, что я узнала? Что Чикаго по количеству польского населения – второй город в мире! В мире!– Вот как? – отвечал Дирк рассеянно.Но и следа рассеянности и бесстрастия не было в его тоне, когда он по телефону в этот вечер говорил с матерью о поездке на Золотой Берег.– Правда, ты ничего не имеешь против?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32