https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/so-svetodiodnoj-podsvetkoj/
Сильвия всегда носила с собой эту сумочку. Я следил, как бьется жилка на ее шее, когда она слегка поворачивалась в сторону говорившего. Хорхе, ее чилийский приятель, производил впечатление красавца копной черных курчавых волос и невероятно длинными ресницами. Он произносил монолог (Хорхе любил говорить сам) насчет объективной расстановки сил в стране, рассуждал о роли интеллигенции и держал при этом руку на плече Сильвии. Как будто боялся, что она может расправить крылья и улететь.
Не помню, какой еретический или шутливый комментарий я сделал, но это определило дальнейшую судьбу моих отношений с Хорхе. Повернувшись ко мне, он свирепо посмотрел и произнес свое знаменитое изречение: «Революция, товарищ, это не игра». Я почувствовал, как у меня внутри клокочет смех – автоматическая реакция на помпезность и самодовольство. Я удержался от смеха, почтительно склонив голову, а когда поднял глаза, то увидел, что Сильвия пристально следит за мной. Заговорщически улыбнувшись, она снова передала мне mate. За последующие несколько месяцев я хорошо изучу эту улыбку. Это была щедрая дружеская улыбка, часто с недоверчивым изумлением. Улыбка-подарок.
«Революция, товарищ, это не игра».
Мы часто повторяли эту фразу во время наших встреч, сидя в маленьком баре рядом с министерством жилищного строительства на Аламеде – главной улице, ведущей через центр Сантьяго к богатым кварталам, barrio alto, Провиденсия и Лас Кондес. Цивилизация начинается именно там, считали представители чилийских высших классов, зубами и когтями защищавшие такие границы. Я думаю, что влюбился в Сильвию уже тогда, но это была такая любовь, когда достаточно просто находиться рядом с тем, кого любишь: я страстно желал быть с ней и тосковал, когда ее не было рядом. Я был для Сильвии отдушиной, мы ведь были земляки, и еще девушке нравился мой юмор. Кроме того, со мной она освобождалась от бдительного взгляда и сдерживающей руки Хорхе. Я часто встречал женщин, которые позволяют и даже поощряют насмешки над очевидными недостатками своего партнера и все же остаются верными ему.
Мы разговаривали и шутили обо всем. Мы с тоской вспоминали свою родную страну – прогулки по ramblas в теплые весенние вечера в Монтевидео; древний город Колонию, откуда пароходы отправляются в Буэнос-Айрес; атлантическое побережье, которое подходит к границе с Бразилией; Кабо-де-Полонья и толстых усатых тюленей, купающихся в прибое; Пунта-дель-Дьябло и охотников за акулами. Мы говорили и об уругвайцах, чилийцах и бразильцах, входивших в наше странное общество в стране, где борьба продолжалась, где политические оппоненты ожесточенно спорили на улицах, где облака слезоточивого газа покрывали автомагистрали, где колесо истории казалось остановившимся, но на самом деле неумолимо вращалось, где сами стены города предупреждали о ждущей нас судьбе – «Ya viene Jakarta», – ведя хронику прошлой и предстоящей резни. Мы смеялись от избытка молодости, и, повернувшись ко мне, Сильвия произносила с чилийским акцентом, которому я уже тоже научился: «Революция, товарищ, это не игра!»
Политическое и экономическое положение неуклонно ухудшалось, и наша организация стала готовиться к тому, чтобы покинуть Чили. Было очевидно, что назревал государственный переворот, но люди двигались в каком-то трансе, это была почти безмятежность перед грозившей катастрофой. И, несмотря на постоянную нехватку товаров, политическое насилие и ощущение кризиса, в марте прошли выборы в конгресс, принесшие правительству еще больше голосов.
Сильвия жила в районе лачуг в южной части города, который был оплотом MIR. Она неутомимо работала, организуя снабжение продовольствием и участвуя в попытках создать народные суды для отправления правосудия и разрешения конфликтов, хотя была беременна. Моя жена поговаривала о том, чтобы вернуться в Уругвай, и о том, чтобы жить раздельно. Мы поженились в юности по любви, а к тому времени стали добрыми товарищами, и обоих это не устраивало.
Мы с Сильвией продолжали встречаться в баре на Аламеде или на центральном рынке, где обычно ели sopa de mariscos, а дневной свет падал на лежащих вверх брюхом на прилавках морских окуней и пирамиды черных мидий. Она по-прежнему тесно сотрудничала с MIR, но теперь открыто говорила о сложностях в отношениях с Хорхе. Помню холодный вечер, когда мы сидели рядом возле горящей керосинки в ее хрупком домике и пили mate. Семья Сильвии бежала из Испании после гражданской войны, и иногда она пела старые песни, которым научил ее отец. Одна из них была очень печальной, в ней звучало предчувствие поражения:
Ya se fue el verano
Ya viene el invierno
Dentro de muy poco
Caer? el gobierno.
И даже Хорхе затих, когда эти пророческие слова прозвучали в морозном воздухе.
В июне 1973 года танковый полк взбунтовался и занял центр Сантьяго. На улице вспыхнули бои, и мятеж был подавлен, но организаторы заговора извлекли из этого события несколько ценных уроков:
В случае переворота рабочих вызовут на фабрики защищать правительство.
Когда они соберутся на фабриках, легко будет выявить и уничтожить сторонников правительства, потому что:
У рабочих нет оружия
В день первого, неудавшегося переворота молодой кинооператор заснял на пленку собственную смерть. В кадре виден разгневанный офицер, который поворачивается и целится прямо в камеру, прямо в вас: как будто он внезапно заметил вас на улице и взял на мушку. И когда мятежник стреляет из пистолета, вы становитесь этим молодым оператором, это ваше зрение меркнет, это вы беспомощно переворачиваетесь на спину, видите серое зимнее небо и каким-то странным образом понимаете, что этот оператор видел в последний миг своей жизни.
После попытки переворота мне было приказано покинуть Чили.
Я откладывал отъезд, как только мог, и в результате еле успел уехать перед самым началом настоящего переворота. Последний раз я видел Сильвию в Чили, в тот день, когда миллион человек прошли перед Сальвадором Альенде на Plaza de la Constituci?n перед президентским дворцом, из которого он поклялся не выйти живым.
Allende, Allende, el pueblo te defiende!
Сильвия не собиралась уезжать в ближайшее время, но я был уверен, что скоро встречу ее на Кубе – моем следующем пункте назначения.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил я ее в тот вечер.
Девушка была печальной и усталой, лицо выглядело бледным и измученным.
– Многие из тех, кто сегодня здесь маршировал, скоро погибнут. Все знают, что будет переворот, но люди не понимают, каким ужасным он будет.
Я знал, что Сильвия права. Некоторые латиноамериканские страны кичатся тем, что они похожи на Швейцарию или Британию, поскольку имеют долгую историю парламентской демократии, другие гордятся своим крепким средним классом или тем, что в самом начале уничтожили большинство коренного населения и заменили его европейскими иммигрантами. Такой снобизм характерен для Уругвая и Чили, и лишь немногие из рассерженных молодых людей, детей 1960-х годов с их жаждой перемен и справедливости, предвидели, какая жестокая судьба их ожидает, когда тонкий внешний слой цивилизованности будет безжалостно сорван новыми отечественными conquistadores.
Мы молча смотрели на нескольких припозднившихся демонстрантов, возвращавшихся домой. Они были так же молоды, как мы. Они были из Квинта Нормаль, или Реколеты, или Макула. Они возвращались домой, к своим семьям, двоюродным братьям и сестрам, племянникам и племянницам, на кухни, где на столах стояли чашки чаю, а в корзинках, покрытых полотенцами, лежал хлеб. Они волочили за собой флаги и знамена, как фазаны – свои хвосты. Стоял сентябрь, и хотя зима была холодной, в воздухе чувствовались первые слабые признаки весны. Сильвия сидела, положив руки на живот, который почти не выдавал ее беременности. Ее радовала мысль о своем первенце, мы говорили о том, какое имя ему дать, и она заявила, что ребенок будет назван в честь какого-нибудь поэта, а не политического деятеля. Если будет девочка, она назовет ее Габриелой, а если мальчик, то Пабло.
– В честь Неруды? – спросил я очевидное.
– Нет, – ответила она с озорством, – в честь де Роха.
Мы оба обожали де Роху не столько за его стихи, сколько за роман, который он завел в тридцатые годы с красавицей женой одного очень влиятельного иностранного коммуниста. Вызванный в дисциплинарную комиссию Коммунистической партии по какому-то надуманному обвинению в нарушении партийной дисциплины, поэт дерзко заявил своим судьям, что ему просто завидуют и что каждый из них поступил бы так же, как он, если бы только представилась возможность. Это помешало де Рохе сделать партийную карьеру и послужило началом литературной вражды между ним, Нерудой и поэтом-аристократом Уйдобро, не делавшей им чести и побудившей Неруду написать одно из своих наименее лирических произведений, в котором содержался прямой выпад.
Я сказал Сильвии, что она должна меньше работать, и мысленно обозвал Хорхе эгоистичным и наглым ублюдком. Она улыбнулась мне радостно – до сих пор помню эту ее улыбку – и сказала: «Революция, товарищ, это не игра». На этот раз никто из нас не смеялся. Я взял ее руку, лежавшую на столе, а Сильвия опустила голову. Я собирался уходить, и все было таким неопределенным, и начиналась весна, кстати, в сентябре чилийцы отмечали День независимости своей страны, запуская в небо сотни маленьких воздушных змеев. Иногда веревки, на которых запускались змеи, были обмазаны клеем со стеклянными крошками – как наждак, завязывались воздушные бои, и мы жалели проигравшего, который медленно кружился над крышами и падал на землю.
Через два дня я уехал из Сантьяго в Гавану. Сильвия тоже собиралась вскоре уезжать, и мы договорились встретиться как можно быстрее. Я знал, что мы без слов объяснились в любви. Я знал, что в Гаване между нами установятся новые отношения, и очень ждал этого.
Белоснежные Анды сверкали под нами, когда самолет взмыл вверх над Сантьяго. Сына тошнило в бумажный пакет, который любезно принесла стюардесса, жена держала его за руку. Мы почти не разговаривали. Глядя на снежные вершины, я вспомнил тот невероятный случай в прошлом году, когда самолет с молодыми уругвайцами потерпел крушение в горах. Как может что-либо живое просуществовать в полном одиночестве среди этих скал и снега хоть сколько-нибудь долго? Через эти горы можно только перелететь, они не для теплокровных человеческих существ. И все же некоторые способны выжить, даже если им приходится прибегать к крайним мерам и съедать своих товарищей.
Через шесть дней Военно-морской флот Чили вышел из Вальпараисо, якобы для учений. Однако затем корабли вернулись и захватили порт. Армия заняла центр Сантьяго, с севера над городом пронеслись реактивные самолеты, и к полудню Альенде уже лежал мертвым среди дымящихся руин Ла Монеды, похоронив чилийский путь к социализму. А те, кто сражался в Ла Монеде вместе с Альенде, – разные экономисты, социологи, доктора и юная элита его Grupo de Amigos Personales – были увезены в армейские казармы и замучены до смерти с жестокостью, в которую трудно поверить. В Чили! В этой латиноамериканской Британии с замечательными традициями парламентских дебатов! Как и было обещано, пришла Джакарта, и в реке Мапочо плавали трупы.
Известия о зверствах быстро достигли Гаваны, в частности, благодаря тому, что военные осуществили ряд нападений также на кубинцев и собственность Кубы. Опасности подвергались не одни только чилийские левые и кубинцы, но и все иностранцы, особенно латиноамериканцы. Уже одно то, что ты уругваец или бразилец, могло стать тогда основанием для смертного приговора и уж всяко означало водворение на Национальный стадион – тот самый, где «Пеньяроль» одержал свою знаменитую победу в дождливый вечер 1966 года.
Все это, несомненно, имело место в действительности. Но даже в Гаване мои воспоминания и фантазии уже сталкивались друг с другом так же, как это происходит сейчас, смешивая и делая нечеткими сцены и лица, завлекая меня и вводя в заблуждение: что тогда произошло, что в действительности произошло, почему сегодня все совсем иначе?
Сильвию я встретил снова лишь через два года. Сумятица 1970-х привела нас обоих в Буэнос-Айрес. Встретив меня случайно в уличном кафе, она рассказала, что на самом деле было после того, как я уехал.
К счастью, в ночь накануне переворота Сильвия осталась у подруги в богатом квартале, поэтому во время налета ее не было в лачугах. В Провиденсии люди праздновали то, что считали своим освобождением, вывесив флаги из окон. Ради Сильвии ее подруга тоже вывесила флаг, чтобы не привлекать внимание. Они молча сидели в отчаянии после того, как прозвучали последние слова Альенде: «Возможно, радио «Магеллан» заставят замолчать…», за которыми последовало сообщение о его смерти; сидели, глядя на маленький трехцветный флаг со звездами, жалко трепетавший на ветру. «Это не важно. Вы все равно услышите меня. Меня запомнят как достойного человека».
Через несколько дней Сильвия, осмелев, поехала на автобусе в город, чтобы узнать, что случилось с Хорхе, и установить контакт с остальными уругвайцами. Хорхе был в Техническом университете, когда туда ворвались военные, и его забрали на стадион Чили – старенькую площадку для бокса и баскетбола рядом с университетом. Она напоминала скорее театр. В первые дни после переворота там творились необычайные жестокости, пока заключенные ждали казни или перевода на Национальный стадион. Но тогда Сильвия, конечно, ничего не выяснила. На обратном пути в Провиденсию автобус остановили и стали производить обыск. Поскольку у бедняги не оказалось документов и она не могла изобразить чилийский акцент, ее отвели сначала в полицейский участок, а потом – на Национальный стадион.
Сильвию держали в женской секции Национального стадиона вместе с двумя уругвайками, схваченными при отчаянной попытке перейти через горы в Аргентину. Охранники заставили девушек раздеться, с вожделением смотрели на них и отпускали непристойные комментарии. После нескольких ударов в живот у Сильвии случился выкидыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Не помню, какой еретический или шутливый комментарий я сделал, но это определило дальнейшую судьбу моих отношений с Хорхе. Повернувшись ко мне, он свирепо посмотрел и произнес свое знаменитое изречение: «Революция, товарищ, это не игра». Я почувствовал, как у меня внутри клокочет смех – автоматическая реакция на помпезность и самодовольство. Я удержался от смеха, почтительно склонив голову, а когда поднял глаза, то увидел, что Сильвия пристально следит за мной. Заговорщически улыбнувшись, она снова передала мне mate. За последующие несколько месяцев я хорошо изучу эту улыбку. Это была щедрая дружеская улыбка, часто с недоверчивым изумлением. Улыбка-подарок.
«Революция, товарищ, это не игра».
Мы часто повторяли эту фразу во время наших встреч, сидя в маленьком баре рядом с министерством жилищного строительства на Аламеде – главной улице, ведущей через центр Сантьяго к богатым кварталам, barrio alto, Провиденсия и Лас Кондес. Цивилизация начинается именно там, считали представители чилийских высших классов, зубами и когтями защищавшие такие границы. Я думаю, что влюбился в Сильвию уже тогда, но это была такая любовь, когда достаточно просто находиться рядом с тем, кого любишь: я страстно желал быть с ней и тосковал, когда ее не было рядом. Я был для Сильвии отдушиной, мы ведь были земляки, и еще девушке нравился мой юмор. Кроме того, со мной она освобождалась от бдительного взгляда и сдерживающей руки Хорхе. Я часто встречал женщин, которые позволяют и даже поощряют насмешки над очевидными недостатками своего партнера и все же остаются верными ему.
Мы разговаривали и шутили обо всем. Мы с тоской вспоминали свою родную страну – прогулки по ramblas в теплые весенние вечера в Монтевидео; древний город Колонию, откуда пароходы отправляются в Буэнос-Айрес; атлантическое побережье, которое подходит к границе с Бразилией; Кабо-де-Полонья и толстых усатых тюленей, купающихся в прибое; Пунта-дель-Дьябло и охотников за акулами. Мы говорили и об уругвайцах, чилийцах и бразильцах, входивших в наше странное общество в стране, где борьба продолжалась, где политические оппоненты ожесточенно спорили на улицах, где облака слезоточивого газа покрывали автомагистрали, где колесо истории казалось остановившимся, но на самом деле неумолимо вращалось, где сами стены города предупреждали о ждущей нас судьбе – «Ya viene Jakarta», – ведя хронику прошлой и предстоящей резни. Мы смеялись от избытка молодости, и, повернувшись ко мне, Сильвия произносила с чилийским акцентом, которому я уже тоже научился: «Революция, товарищ, это не игра!»
Политическое и экономическое положение неуклонно ухудшалось, и наша организация стала готовиться к тому, чтобы покинуть Чили. Было очевидно, что назревал государственный переворот, но люди двигались в каком-то трансе, это была почти безмятежность перед грозившей катастрофой. И, несмотря на постоянную нехватку товаров, политическое насилие и ощущение кризиса, в марте прошли выборы в конгресс, принесшие правительству еще больше голосов.
Сильвия жила в районе лачуг в южной части города, который был оплотом MIR. Она неутомимо работала, организуя снабжение продовольствием и участвуя в попытках создать народные суды для отправления правосудия и разрешения конфликтов, хотя была беременна. Моя жена поговаривала о том, чтобы вернуться в Уругвай, и о том, чтобы жить раздельно. Мы поженились в юности по любви, а к тому времени стали добрыми товарищами, и обоих это не устраивало.
Мы с Сильвией продолжали встречаться в баре на Аламеде или на центральном рынке, где обычно ели sopa de mariscos, а дневной свет падал на лежащих вверх брюхом на прилавках морских окуней и пирамиды черных мидий. Она по-прежнему тесно сотрудничала с MIR, но теперь открыто говорила о сложностях в отношениях с Хорхе. Помню холодный вечер, когда мы сидели рядом возле горящей керосинки в ее хрупком домике и пили mate. Семья Сильвии бежала из Испании после гражданской войны, и иногда она пела старые песни, которым научил ее отец. Одна из них была очень печальной, в ней звучало предчувствие поражения:
Ya se fue el verano
Ya viene el invierno
Dentro de muy poco
Caer? el gobierno.
И даже Хорхе затих, когда эти пророческие слова прозвучали в морозном воздухе.
В июне 1973 года танковый полк взбунтовался и занял центр Сантьяго. На улице вспыхнули бои, и мятеж был подавлен, но организаторы заговора извлекли из этого события несколько ценных уроков:
В случае переворота рабочих вызовут на фабрики защищать правительство.
Когда они соберутся на фабриках, легко будет выявить и уничтожить сторонников правительства, потому что:
У рабочих нет оружия
В день первого, неудавшегося переворота молодой кинооператор заснял на пленку собственную смерть. В кадре виден разгневанный офицер, который поворачивается и целится прямо в камеру, прямо в вас: как будто он внезапно заметил вас на улице и взял на мушку. И когда мятежник стреляет из пистолета, вы становитесь этим молодым оператором, это ваше зрение меркнет, это вы беспомощно переворачиваетесь на спину, видите серое зимнее небо и каким-то странным образом понимаете, что этот оператор видел в последний миг своей жизни.
После попытки переворота мне было приказано покинуть Чили.
Я откладывал отъезд, как только мог, и в результате еле успел уехать перед самым началом настоящего переворота. Последний раз я видел Сильвию в Чили, в тот день, когда миллион человек прошли перед Сальвадором Альенде на Plaza de la Constituci?n перед президентским дворцом, из которого он поклялся не выйти живым.
Allende, Allende, el pueblo te defiende!
Сильвия не собиралась уезжать в ближайшее время, но я был уверен, что скоро встречу ее на Кубе – моем следующем пункте назначения.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил я ее в тот вечер.
Девушка была печальной и усталой, лицо выглядело бледным и измученным.
– Многие из тех, кто сегодня здесь маршировал, скоро погибнут. Все знают, что будет переворот, но люди не понимают, каким ужасным он будет.
Я знал, что Сильвия права. Некоторые латиноамериканские страны кичатся тем, что они похожи на Швейцарию или Британию, поскольку имеют долгую историю парламентской демократии, другие гордятся своим крепким средним классом или тем, что в самом начале уничтожили большинство коренного населения и заменили его европейскими иммигрантами. Такой снобизм характерен для Уругвая и Чили, и лишь немногие из рассерженных молодых людей, детей 1960-х годов с их жаждой перемен и справедливости, предвидели, какая жестокая судьба их ожидает, когда тонкий внешний слой цивилизованности будет безжалостно сорван новыми отечественными conquistadores.
Мы молча смотрели на нескольких припозднившихся демонстрантов, возвращавшихся домой. Они были так же молоды, как мы. Они были из Квинта Нормаль, или Реколеты, или Макула. Они возвращались домой, к своим семьям, двоюродным братьям и сестрам, племянникам и племянницам, на кухни, где на столах стояли чашки чаю, а в корзинках, покрытых полотенцами, лежал хлеб. Они волочили за собой флаги и знамена, как фазаны – свои хвосты. Стоял сентябрь, и хотя зима была холодной, в воздухе чувствовались первые слабые признаки весны. Сильвия сидела, положив руки на живот, который почти не выдавал ее беременности. Ее радовала мысль о своем первенце, мы говорили о том, какое имя ему дать, и она заявила, что ребенок будет назван в честь какого-нибудь поэта, а не политического деятеля. Если будет девочка, она назовет ее Габриелой, а если мальчик, то Пабло.
– В честь Неруды? – спросил я очевидное.
– Нет, – ответила она с озорством, – в честь де Роха.
Мы оба обожали де Роху не столько за его стихи, сколько за роман, который он завел в тридцатые годы с красавицей женой одного очень влиятельного иностранного коммуниста. Вызванный в дисциплинарную комиссию Коммунистической партии по какому-то надуманному обвинению в нарушении партийной дисциплины, поэт дерзко заявил своим судьям, что ему просто завидуют и что каждый из них поступил бы так же, как он, если бы только представилась возможность. Это помешало де Рохе сделать партийную карьеру и послужило началом литературной вражды между ним, Нерудой и поэтом-аристократом Уйдобро, не делавшей им чести и побудившей Неруду написать одно из своих наименее лирических произведений, в котором содержался прямой выпад.
Я сказал Сильвии, что она должна меньше работать, и мысленно обозвал Хорхе эгоистичным и наглым ублюдком. Она улыбнулась мне радостно – до сих пор помню эту ее улыбку – и сказала: «Революция, товарищ, это не игра». На этот раз никто из нас не смеялся. Я взял ее руку, лежавшую на столе, а Сильвия опустила голову. Я собирался уходить, и все было таким неопределенным, и начиналась весна, кстати, в сентябре чилийцы отмечали День независимости своей страны, запуская в небо сотни маленьких воздушных змеев. Иногда веревки, на которых запускались змеи, были обмазаны клеем со стеклянными крошками – как наждак, завязывались воздушные бои, и мы жалели проигравшего, который медленно кружился над крышами и падал на землю.
Через два дня я уехал из Сантьяго в Гавану. Сильвия тоже собиралась вскоре уезжать, и мы договорились встретиться как можно быстрее. Я знал, что мы без слов объяснились в любви. Я знал, что в Гаване между нами установятся новые отношения, и очень ждал этого.
Белоснежные Анды сверкали под нами, когда самолет взмыл вверх над Сантьяго. Сына тошнило в бумажный пакет, который любезно принесла стюардесса, жена держала его за руку. Мы почти не разговаривали. Глядя на снежные вершины, я вспомнил тот невероятный случай в прошлом году, когда самолет с молодыми уругвайцами потерпел крушение в горах. Как может что-либо живое просуществовать в полном одиночестве среди этих скал и снега хоть сколько-нибудь долго? Через эти горы можно только перелететь, они не для теплокровных человеческих существ. И все же некоторые способны выжить, даже если им приходится прибегать к крайним мерам и съедать своих товарищей.
Через шесть дней Военно-морской флот Чили вышел из Вальпараисо, якобы для учений. Однако затем корабли вернулись и захватили порт. Армия заняла центр Сантьяго, с севера над городом пронеслись реактивные самолеты, и к полудню Альенде уже лежал мертвым среди дымящихся руин Ла Монеды, похоронив чилийский путь к социализму. А те, кто сражался в Ла Монеде вместе с Альенде, – разные экономисты, социологи, доктора и юная элита его Grupo de Amigos Personales – были увезены в армейские казармы и замучены до смерти с жестокостью, в которую трудно поверить. В Чили! В этой латиноамериканской Британии с замечательными традициями парламентских дебатов! Как и было обещано, пришла Джакарта, и в реке Мапочо плавали трупы.
Известия о зверствах быстро достигли Гаваны, в частности, благодаря тому, что военные осуществили ряд нападений также на кубинцев и собственность Кубы. Опасности подвергались не одни только чилийские левые и кубинцы, но и все иностранцы, особенно латиноамериканцы. Уже одно то, что ты уругваец или бразилец, могло стать тогда основанием для смертного приговора и уж всяко означало водворение на Национальный стадион – тот самый, где «Пеньяроль» одержал свою знаменитую победу в дождливый вечер 1966 года.
Все это, несомненно, имело место в действительности. Но даже в Гаване мои воспоминания и фантазии уже сталкивались друг с другом так же, как это происходит сейчас, смешивая и делая нечеткими сцены и лица, завлекая меня и вводя в заблуждение: что тогда произошло, что в действительности произошло, почему сегодня все совсем иначе?
Сильвию я встретил снова лишь через два года. Сумятица 1970-х привела нас обоих в Буэнос-Айрес. Встретив меня случайно в уличном кафе, она рассказала, что на самом деле было после того, как я уехал.
К счастью, в ночь накануне переворота Сильвия осталась у подруги в богатом квартале, поэтому во время налета ее не было в лачугах. В Провиденсии люди праздновали то, что считали своим освобождением, вывесив флаги из окон. Ради Сильвии ее подруга тоже вывесила флаг, чтобы не привлекать внимание. Они молча сидели в отчаянии после того, как прозвучали последние слова Альенде: «Возможно, радио «Магеллан» заставят замолчать…», за которыми последовало сообщение о его смерти; сидели, глядя на маленький трехцветный флаг со звездами, жалко трепетавший на ветру. «Это не важно. Вы все равно услышите меня. Меня запомнят как достойного человека».
Через несколько дней Сильвия, осмелев, поехала на автобусе в город, чтобы узнать, что случилось с Хорхе, и установить контакт с остальными уругвайцами. Хорхе был в Техническом университете, когда туда ворвались военные, и его забрали на стадион Чили – старенькую площадку для бокса и баскетбола рядом с университетом. Она напоминала скорее театр. В первые дни после переворота там творились необычайные жестокости, пока заключенные ждали казни или перевода на Национальный стадион. Но тогда Сильвия, конечно, ничего не выяснила. На обратном пути в Провиденсию автобус остановили и стали производить обыск. Поскольку у бедняги не оказалось документов и она не могла изобразить чилийский акцент, ее отвели сначала в полицейский участок, а потом – на Национальный стадион.
Сильвию держали в женской секции Национального стадиона вместе с двумя уругвайками, схваченными при отчаянной попытке перейти через горы в Аргентину. Охранники заставили девушек раздеться, с вожделением смотрели на них и отпускали непристойные комментарии. После нескольких ударов в живот у Сильвии случился выкидыш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34