— Спун, — сказала я, — если ты будешь ставить мне засосы на такие места, я не смогу носить открытые платья! Будь осторожней, очень тебя прошу.
— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…
Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.
Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.
Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.
Я люблю этого оболтуса!
При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.
Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.
— Ты чего?
— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.
При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.
— Я знаю. Я же сказал, это само собой.
Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».
Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун зашелся от смеха. Я куталась в толстое пальто из шерстяной байки и открывала банки с пивом одну за другой. Был теплый и ясный ноябрьский день. Солнце светило одуряющее ярко. Когда я прикрывала веки, глаза застилала зелень, цвета весенней листвы. Протянув руку, я нащупала жесткие джинсы Спуна. И поняла, что он намерен сорвать поцелуй, потому что всякий раз перед тем, как поцеловать меня, он щекотал ресницами мою щеку. Ветер сорвал со Спуна панаму, которая была явно не по сезону, и Осборн, вскочив, принялся играть с нею. Спун, не надо дуть мне в рот, ты ведь не на кларнете играешь. Ну, пожалуйста. Please.
Мы стояли на автобусной остановке перед парком и жевали крупно нарезанные сосиски. Они были слишком обильно политы горчицей, и время от времени меня прошибали слезы. Осборн спал, свернувшись в клубочек под свитером Спуна.
— Ким…
Передо мной возникла Мария. Я страшно удивилась столь неожиданной встрече, но стояла как истукан, стараясь не показать своего изумления. Мария метнула быстрый взгляд на Спуна. Я даже съежилась — так мне стало неловко. Это же неприлично — выставлять на всеобщее обозрение человека, которого так сильно любишь. Спун тоже бросил на Марию короткий взгляд, словно смотрел на неодушевленный предмет, и погладил кота, засунув руку за пазуху.
— Это тот самый мальчик?
Я кивнула. Мария была моим учебником жизни. Но, как ни странно, мне не хотелось, чтобы она выставляла Спуну оценки.
— Какой большой мальчик, — заметила она.
Обменявшись со мной короткими репликами и попрощавшись, Мария поймала машину и уехала. Мне даже стало немного грустно, как при расставании с любимым. «Выдай же мне наконец аттестат зрелости», — прошептала я про себя.
Подошел автобус. Мы сели в него, и я сказала упорно молчавшему Спуну:
— Она меня многому научила. Как и ты. Правда, красивая?…
Я заглянула Спуну в лицо, устыдившись банальности своих слов.
— Да так. Ничего особенного.
От его ответа меня вдруг охватила необъяснимая паника. Обычно Спун при виде красивой женщины непременно свистел и отпускал сальную шуточку.
— Нет, правда! Всякий скажет, что она красавица!
— Отстань, надоело! — отрубил Спун и уставился в окно. Его большие глаза, обрамленные густыми ресницами, заволоклись слезами. От этого у меня возникло чувство, что у меня в желудке лежит большой кусок хлеба. По идее он должен был, перевариваясь, становиться все меньше и меньше, но происходило обратное. Кусок разбухал, увеличиваясь в размерах. Автобус резко остановился, сидение сильно тряхнуло. Я громко сглотнула. Я молилась только об одном — чтобы шофер больше не тормозил так резко. Иначе этот кусок вылетит вон — через глаза.
7
За завтраком, запихивая в рот куски яичницы, я наблюдала за Спуном. В это утро он вел себя не так, как всегда. Даже не проглотив две «положенные» таблетки аспирина (которые он обычно запивал джином), Спун кинулся звонить в какое-то иностранное посольство, заглядывая в свои бумажки, которые берег как зеницу ока. После этого застыл в неподвижности, словно оцепенел. Лишь время от времени закрывал глаза и сжимал губы. Я украдкой поглядывала на его черный профиль, не в состоянии выдавить из себя привычную легкую фразу типа: «Спун! Твоя девушка без ума от тебя!»
За целый день я так и не услышала от него ни единого слова, кроме замечания на тему, что «утро — не самое подходящее время, чтобы слушать Чета Бейкера». Спун, всегда бывший постоянным источником звуков и шума, в последнее время сделался молчалив, как философ. Даже кокаин свой нюхать забыл. Только курил и курил. У меня просто сердце разрывалось при виде лежащего на кушетке огромного тела.
Любые порывы души всегда отражались в глазах Спуна, как в каплях прозрачной воды. Теперь в них мелькала тень беспокойства.
Воспоминание о той встрече у парка, на автобусной остановке, продолжало терзать меня. Рана не зарубцовывалась. Я по-прежнему страшно нервничала. У меня было такое чувство, что мы подошли к какой-то важной черте в нашей беспутной, беспорядочной жизни. Он словно сделал закладку в книге.
Выковыривая из зубов кусочки яичницы, я нечаянно задела нерв. Больной зуб заныл, отозвавшись внезапной резкой болью в душе.
Я швырнула в Спуна пачку лежавших на столе бумаг. Листы разлетелись и легли веером, точь-в-точь как битые карты. Это привело меня в ярость. Я успела понять, что это какие-то чертежи, и тут мою щеку ожгла пощечина.
От удара я рухнула на пол. Едва удостоив меня взглядом, Спун собрал мои битые карты (эту партию в покер выиграл явно он!) и вышел, не проронив ни слова.
Я сидела, скорчившись, в опустевшей комнате и прижимала руки к груди. Потом, повалилась на пол и принялась дрыгать ногами, зайдясь в истерике, словно капризный ребенок, который не получил, что хотел. Но легче от этого мне не стало. Я попыталась позвать: «Спун!» Получилось крайне невыразительно, словно я назвала своим именем предмет кухонной утвари, при помощи которого кладут в рот еду — «ложка». Я снова задрыгала ногами. Потом повторила попытку. «Спу-ун!» Уже лучше. У меня получилось окликнуть любимого человека. Непритворные слезы хлынули ручьем, на душе полегчало.
До сих пор я особо не переживала, даже когда Спун избивал меня едва ли не до полусмерти. Для «любви» мы, пожалуй, слишком срослись друг с другом, и слишком слабы связывающие нас узы… И нечего волноваться из-за того, что Спун встретил Марию… Но от этой мысли я только еще сильнее разволновалась. Ведь он уже подтвердил реальность моих подозрений — еще до того, как об этом вообще зашла речь! В тот день у него было такое уязвленное лицо! Все мое существо привыкло страдать вместе со Спуном, оно иначе не может. Мы «болеем» вдвоем, а потому нам бывает невероятно трудно. С одной стороны, я гордилась хорошим вкусом Спуна, которого влекло к Марии. Но меня снедала такая жгучая ревность, какой я никогда не испытывала прежде. Он отставил чашку, не испив меня до дна! Я попыталась вызвать в себе презрение к этому подонку, не ведающему, что такое приличные манеры. Но презирать Спуна — значит, презирать себя. И только.
Я должна его найти. Я встала, кое-как пригладила волосы, набросила пальто. И побрела по городу, как лунатик, начав с тех мест, куда Спуна вряд ли могло занести. Бары и дискотеки, где мы бывали вдвоем, магазин грампластинок… Квартира дружка Спуна, которому он сбывал наркотики… Убедившись, что Спуна там нет, я, почти уверенная в догадке, направилась в Дзиюгаоку, к дому Марии. Спун не мог знать ее адрес, но я устремилась туда, повинуясь безумному голосу интуиции.
Я нажала кнопку звонка, но мне никто не открыл. Однако мне показалось, что там, за дверью, Спун взывает ко мне о помощи. Давно, когда я болталась по улицам без крыши над головой, Мария дала мне ключи от этой квартиры. Я молча достала ключ, отперла дверь. На кровати, стоявшей в углу просторной, как склад, комнаты, возвышался обнаженный торс Спуна. Между его ног, подобно морской траве, колыхались длинные волосы Марии, из них высовывались покрытые золотым лаком заостренные ноготки. Волосы извивались, и казалось, вот-вот эти пряди превратятся в клубок змей, как у Медузы Горгоны.
Мария невозмутимо посмотрела на меня.
— Подойди ко мне, Ким!
Я подошла. И посмотрела на них сверху вниз. Лоснящееся черное тело Спуна было похоже на шоколадку. Казалось, слегка надкуси — и брызнет сладкий пот.
Вот и все. Это было именно то, что я искала, мечась, как безумная, по улицам Токио. Но результат стоил усилий.
Как? С каких пор? Откуда?… С моих губ едва не сорвались бесчисленные, бессвязные вопросы. Словно я столкнулась с. самим Почемучкой, героем американских мультиков. Мне вдруг стало смешно, когда я вспомнила этого потешного Почемучку. Хотя лучше бы я посмеялась над собой — в такой-то ситуации…
Мария искоса посмотрела на меня, набросила халат, валявшийся рядом на кровати. Я стояла молча, сжав губы.
— Это ты вынудила меня!
Я ошеломленно посмотрела на нее. О чем она говорит? Будь к этой фразе комментарий, я непременно заглянула бы в конец книги.
— Ким, это ты во всем виновата! — добила меня Мария.
— Как это? Не понимаю! — Я лихорадочно облизала пересохшие губы. — Ты просто познакомилась со Спуном… Совершенно случайно! А потом ты украла его у меня!
Я впервые в жизни позволила себе разговаривать с Марией в таком тоне.
— Я его не крала.
— Нет, украла. Ты его увела! А он мой! Мой!
Я вдруг осознала, что мазохистское удовольствие от принадлежности Спуну на самом деле имеет обратную сторону: Спун — моя собственность.
— А это означает, что ты принадлежишь ему…
— Да!
— Ну вот… Потому все так и вышло.
Я растерянно молчала. Ты всегда задавала мне трудные задачки, Мария…
Я рассматривала ее. Глаза у Марии были сонные-пресонные, как будто в них подлили золотого вина, простоявшего в подвале добрую сотню лет. Они всегда одурманивали меня, заставляли осознать собственную неполноценность — потому-то я и препоручала ей своих возлюбленных, предоставляла их на ее одобрение — а сама облегченно вздыхала, ощущая себя ничтожеством. Для меня, жалкого, всеми брошенного ребенка, она была непререкаемым авторитетом.
Но потом я встретила Спуна — и непререкаемым авторитетом стал он. Я всегда колебалась и плыла по течению, словно стебель морской травы, я нуждалась в крепкой руке наставника.
Мария тоже смотрела на меня. Я была на удивление спокойна. Когда-то я исполняла песню о женщине, у которой постоянно отбивали возлюбленных. Я представляла себе эту несчастную женщину — и меня душили рыдания. Женщина с невыразимо печальным и прекрасным лицом, словно застывшая в ожидании новой утраты… Печаль ее была так безысходна, что, казалось, она истечет слезами — и истает. При этой мысли меня охватывало сострадание к этой придуманной женщине. Я сопереживала ее горю. Почему? Ведь у меня тогда не уводили возлюбленных… Не уводили, потому что моя любовь к ним умирала тихо и незаметно еще до того момента, как их могли увести… «Так уж заведено в этом мире, — нашептывала Мария — и я забывала о том, что было.
А теперь у меня у самой украли любимого, и я почувствовала себя той самой женщиной из песни. Да, именно так! Правда, я не запела, я просто стояла в каком-то оцепенении. Это было похоже на мелькающие телекадры. Мои эмоции словно замерзли, подернулись корочкой льда. Я уже ничего не понимала. Я даже не могла понять, что такое любовь. Я сказала об этом Марии.
— Это потому, что ты посредине.
Что она такое говорит?… Посредине находится Спун! Разве не так?
Он с каким-то испугом слушал нашу сдержанную перепалку. Мне вдруг стало жаль его. Все последние дни на его физиономии было написано, что он замыслил нечто рисковое и серьезное, что-то ужасно крутое! Но теперь у него был вид нашкодившего ребенка, которого поймали с поличным. Так что же все-таки выражал тот чеканно-суровый профиль?… Мне захотелось затопать ногами. Спроси я его, как ему подобная ситуация, он наверняка ответил бы так: «Подумаешь! Делов-то». Вот для меня то, что случилось, имеет чрезвычайную важность. А этот блудливый кот (я и сама удивилась, как у меня повернулся язык!) просто развлекся любовной интрижкой! Нет, мне не хотелось думать, что его связь с Марией, которую я боготворила, которую и сама некогда страстно желала, носит столь скотский характер. Мне хотелось верить, что его чувства более возвышенны.
— Ты находишься посредине, — повторила Мария.
— Перестаньте меня мучить! — разрыдалась я.
— Не надо плакать, бэби!
— Не плачь, моя Ким!
Они сказали это одновременно.
— Я люблю тебя, Ким!
Я не верила своим ушам.
Женщина, которой я так восхищалась, произносит слова, которые с ней совершенно не соотносятся! Особенно если учесть тот факт, что я-то ее уже разлюбила.
— Я давно тебя люблю. Я ни к чему не была так сильно привязана, как к тебе.
Вот оно что. Выходит, она «привязана» ко мне. Гораздо сильнее, чем к своим шляпкам, мужчинам и кольцам…
— А потому я люблю все то, что принадлежит тебе. Я хотела знать о тебе все, до мельчайших подробностей. Но ты встретила этого мужчину и отлучила меня. Ты не оставила мне ни шанса, ни самого маленького уголка в своем сердце. Ты даже не знаешь, как я тебя ревновала. Ты понимаешь, как это больно, когда нельзя достучаться?
— Почему же ты прежде не говорила об этом?
— Тебе бы это не понравилось. Тебе это никогда не нравилось… Ты ненавидишь все то, о чем должна помнить.
Да. Наверное, это так. Я и в самом деле возненавидела бы ее, особенно если бы встретила Спуна после такого признания.
— Потому что, признавшись, я уже не смогла бы сдержать себя, я бы съела тебя целиком, обглодала все косточки!
Значит, Мария питает ко мне те же чувства, что я к Спуну!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20