Обслужили супер, доставка быстрая
Я не восхищаюсь вами, но вы мне нравитесь. А это означает, что я вас уважаю.
Ходдинг слегка дрожал. Он поставил стакан на стойку и засунул свои руки в карманы пиджака. Он покачал головой, как будто беседовал сам с собой.
– Я… – он запнулся. Когда он справился с собой, его голос звучал низко и неуверенно. – Возможно, у нас с Сибил ничего не получится… Я не уверен. – Он изучающе посмотрел на лицо Пола: оно было мертвенно бледным.
– Именно это я имел в виду, когда говорил об интимностях. Забудьте об этом. У нас нет никаких причин говорить об этом, не правда ли?
Ходдинг медленно опустил голову.
– Нет, я и не предполагал, что есть.
Пол подождал.
– Не перекусить ли нам? – сказал он наконец.
– Конечно. Только вот еще одна вещь, которую нам надо обсудить. Это касается… того, о чем мы говорили раньше. У меня не было настоящего отца, только мать, которой не было до меня дела… Классический, хрестоматийный случай. Но есть еще кое-что, и это так просто, что никто даже не дает себе труда задуматься об этом. Никто, кроме меня.
– И докторов.
– Да, и докторов, этих жизнерадостных, респектабельных докторов из среднего класса, – сказал Ходдинг с сильным раздражением.
– Что вы имеете против среднего класса?
Ходдинг вздохнул.
– Ты сам его не принимаешь. Да и как ты мог бы его принимать? Идеалы среднего класса. О, да, конечно, они рассуждают о самореализации. А ты индивидуалист. Они говорят о примирении с окружающей средой – это тебе-то! Об устранении обязательного для всех поведения, для того, чтобы личность, твоя личность, освободилась от подсознательного самоосуждения. И ты знаешь зачем?
– Нет. А зачем?
– Чтобы ты стал кем-то и делал что-то. Чтобы ты имел цели и задачи. Я прошу извинить за выражение: чтобы твоя жизнь плодоносила.
Пол заинтересовался, но все еще не до конца понимал.
– Неужели ты не видишь, – голос Ходдинга звучал пьяно, хотя мысль его работала ясно. – Я сыт по горло «плодами». Я родился весь в плодах. Мне нет нужды плодоносить. У меня этих плодов больше, чем я мог бы съесть за всю свою жизнь. Все было бы по-другому, если бы я родился с жаждой играть на фортепьяно. Или если бы я стремился стать палеонтологом. Но даже если бы я хотел стать бизнесменом, было бы странно стремиться приумножать свои богатства. Лучший способ увеличить его – просто тихо сидеть и не путаться под ногами у тех опытных парней, которые действительно этим занимаются. Теперь ты понимаешь, насколько все это безумно?
– Думаю, что начинаю понимать, – ответил Пол серьезно.
– Вот что я имею в виду, когда говорю о среднем классе. Врачи здесь бессильны. Все они дети владельцев магазинчиков или преподавателей колледжей. У них свой взгляд на жизнь. Я их не осуждаю. Все эти: «работай, добивайся успеха, будь счастлив» – все они для них, для миллионов людей. А для меня… – он вздохнул. – Я не пианист, не нейрохирург, я не… я не средний человек. И потом, – сказал он, допивая последние капли, – и потом, есть еще кое-что. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, я решил, что пересплю со всеми смазливыми девчонками на свете. И взрослыми женщинами тоже. Я так решил, – улыбнулся он, – по подсказке врачей, конечно. Но удачи эта идея не принесла. Проблема облеклась в другие одежды, вот и все. Это похоже на проблему хорошенькой женщины: все хотят ее затащить в постель. Но кто она сама по себе? Все хотят ее тела. Да, да, только тела. Но кто же она? А если она не знает, кто она, как она может узнать, что представляют собой другие? Вместо красоты я приобрел только деньги, вот и все. Это были затянувшиеся сомнения. Нет, это и есть затянувшиеся сомнения. Длительная неясность. Понимаешь?
Пол покачал головой и присвистнул.
– Простите меня, Ходдинг, – сказал он. Он хотел добавить еще что-нибудь, но затем передумал. – Мы должны пообедать, а то вы вырубитесь. Хотите прекратим испытания?
Ходдинг засмеялся.
– Нет, мы должны плодоносить. Пло-до-но-сить!
– Все будет хорошо, – ободряюще сказал Пол, поддерживая Ходдинга, неуверенно подымающегося со стула.
Следующий день был похож на вчерашний, за исключением того, что на этот раз копия была более яркой и четкой, чем оригинал. Остатки вчерашних возлияний будоражили кровь, нервы были напряжены, от чего резало глаза, а в мозгу мелькали смутные образы. Иногда становилось больно. Но в общем это было не только терпимо, в этом было еще нечто приятное. Яркое солнце и шум раздражали и мешали сосредоточиться. Во время переключения скорости двухсотсильную машину встряхивало, и толчок болезненно отдавался в теле. Но все это было во благо. Это была боль в миниатюре. Прообраз истинной боли, которая была еще впереди.
Все шло как по маслу, за исключением одного, правда, очень серьезного, препятствия. Консуэла звонила несколько раз из дома своих друзей в Пеббл-Бич. Дважды Пол отвечал ей и вежливо отделывался от нее. Когда она позвонила в третий раз, Ходдинг сидел на пороге фургона, погрузив босую ногу в жидкую холодную грязь. Он управлял машиной в теннисных туфлях вместо особых, изготовленных на заказ башмаков с асбестовыми подошвами и ожег ступню. Пол молча передал ему трубку и пошел проверять давление в шинах. Связь работала хорошо, и у Ходдинга возникло ощущение, что два мира совместились друг с другом, как в кино. Из телефона несся раздраженный, беспокойный голос, в нем слышалась с трудом скрываемая досада. Казалось, телефонная трубка передает Ходдингу биение пульса в худой, бледной руке его матери. И рядом был другой мир – действительный: дуновение ветра, нагретого ранним солнцем, пение птиц, трактор, тарахтящий на дальнем холме, перезвон инструментов.
Ему показалось, словно он и вправду сидел в кино, очень важным было не допустить, чтобы эти два мира слились воедино, надо было остаться самим собой в своей действительности.
– Я так волнуюсь за тебя, ужасно волнуюсь, я не спала…
– Все в порядке, мама. Все идет прекрасно.
– Ты совсем забыл обо мне и уже несколько недель носу ко мне не кажешь. Это все из-за этой девушки, да? – Она помолчала, как будто обдумывая следующую фразу. – Я более чем уверена, что она невзлюбила меня. Ужасно говорить об этом, допустить мысль о том…
– Она говорила тебе об этом, мама?
– Ты прекрасно знаешь…
– Она целовала тебя, ласкала, писала записки? В чем ты подозреваешь Сибил, мама?
– Ты должен знать, что я всегда знаю такие вещи. Она и не собирается скрывать, она честолюбивая хищница. Я бы хотела, чтобы ты поговорил с Вериным исповедником.
– Как Вера?
– Не знаю. Она в Куэрнаваке, загорает и веселится до одури. Я ей говорила, что не люблю загорелых женщин, они от этого делаются мужеподобными. А она утверждает, что становится похожей на фигуры на критских вазах.
Ходдинг позволил себе улыбнуться.
– Ты приедешь в Сан-Франциско? Может быть, мы пообедаем вместе?
– Лучше ты приезжай сюда. Здесь есть свободная комната.
Мне отвели целое крыло дома. Может быть, это спасет твою жизнь. Я покончу с собой, если с тобой что-нибудь случится. Я дала обет.
Ходдинг вздохнул.
– Возьми ее с собой. Так ты сможешь проводить больше времени со мной. И потом, по-моему, у меня нефрит. Возможно, долго я не протяну.
– Прости, мама, я должен работать.
– Ты пытаешься отгородиться от меня, но это слабая защита.
– Я должен хоть как-то защищаться.
– Я предложила Мэгги Корвин миллион долларов, чтобы ее снимали в фильме. Я дала бы и больше.
– Кого? – Ходдинг почувствовал, что утратил ощущение реальности.
– Как там ее – Сибил, Сивилла. Сивилла с присвистом. И не говори, что она не пришепетывает. Она еще и заикается. Верный признак вины.
– Что за фильм? О чем ты говоришь?
– Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь. И, пожалуйста, будь осторожней. Из-за нервного напряжения повышается кислотность в моче.
– Мама, – на короткое мгновение Ходдинг убрал трубку от уха. Машина сверкала под солнцем, ожидая его. Фернандес отплясывал твист, с транзистором у уха. – Мама, я не приеду. Я занят. Возможно, я прилечу в Сан-Франциско сегодня ночью. Позвони мне.
– Я все знаю насчет тебя и этой венгерской шлюхи.
Ходдинг промолчал.
– Я думаю, она натерла тебя камфарой. Скажи мне правду.
– До свиданья, мама.
– Неужели ты не видишь, что пытаешься освободиться…
– До свиданья.
С чувством безнадежной тоски Ходдинг опустил трубку. Он шагнул к двери фургона и выглянул наружу. Солнце нещадно палило, копошащиеся вокруг машин люди выглядели странными и нереальными. Незаметно для себя он оставил один мир и перешел в другой.
Появился Пол:
– Все в порядке?
Ходдинг кивнул.
– Как всегда. – Он прислонил голову к дверной притолоке. В висках стучало, а металл был прохладным. Пол заговорил, тщательно подбирая нужный тон, чтобы не быть слишком серьезным, но и не слишком легкомысленным:
– Я думаю, что сегодня мы можем не продолжать дальше. Нет нужды поджаривать вашу ногу. Это будет только отвлекать вас.
Ходдинг заморгал.
– Я не уверен, что соглашусь с тобой. На самом деле…
Пол не дал ему закончить. Он прекрасно понял, о чем говорил Ходдинг. Но он притворился, что это временная передышка: похмелье, усталость, обожженная нога…
– Я и сам себя неважно чувствую, – сказал он. – Я скажу Фернандесу, чтобы он отвез нас в фургоне. Поспите немного. Расслабьтесь. Почему бы вам не залезть внутрь и не прилечь? Я сейчас вернусь, только дам ребятам задание.
Ходдинг поплелся к фургону и забрался в него. Грязь на ноге начала подсыхать. Позвонить доктору Вексону в Сан-Франциско? Нет, пока не надо. Он вытянулся на надувном матрасе и закрыл глаза.
Пол сидел в тихом унылом баре на Джерри-стрит, медленно потягивал холодное пиво и забавы ради болтал с проституткой, полуитальянкой-полупортугалкой, сидящей напротив в кабинке.
Ее звали Роуз Дженни, она была старой знакомой Пола и не раз обслуживала его, поэтому она не стала прибегать к самым соблазнительным своим ухищрениям. Тем не менее, она была гордой и упорной девушкой, и ее раздражало, что с приближением ночи она все еще не подхватила клиента. Она посмотрела на часы.
– Ты уже десять минут как пьешь свое пойло, мальчик, – сказала она. – Я бы давно подцепила кого-нибудь поживее. За десять минут мы бы уже управились. Нальешь мне еще?
Пол сделал знак бармену. Тот уже налил виски и поставил его на поднос, а сам тем временем изучал программу скачек. Он принес выпивку в кабинку, не отрываясь от программы, и поставил стакан на столик. Бармен тоже был старым знакомым Пола. Больше в баре никого не было.
– Как дела? – спросил Пол.
Бармен фыркнул:
– Дерьмо. В этом месте дела не идут. Я скоро прогорю. Нас навещают одни неудачники. Вроде Роуз Дженни. – Он засмеялся.
Роуз Дженни сердито посмотрела на него. На самом деле она была очень красивая. Ее глаза были настолько черными, что, казалось, зрачки отбрасывают на пол-лица темный отблеск.
– Хочешь я принесу тебе бутылку кетчупа?
Она непечатно выругалась.
Пол рассмеялся:
– Не обращай внимания. Я видел этот номер с бутылкой. Ты молодчина, девочка. У тебя мощные мускулы.
Неожиданно и Роуз рассмеялась. Она крепко обняла бармена за худые бедра.
– Я не рассказывала тебе, как этот сукин сын обштопал кэпа? У меня тогда был громадина-моряк – о, мамочка, – настоящий гигант, у него был как шлагбаум, понимаешь? Ну, он и не поверил, что я это сделаю. Чак принес мне бутылку, и мы поспорили на десять баксов, как всегда, ты же знаешь. И… – она откинулась назад и расхохоталась. – Да, Чак его обштопал. Ну, я стала насаживаться, а Чак стоял за стойкой и хохотал, как сумасшедший. А этот громадина весь побелел и закричал: «Не надо, мисс, вы себя разорвете, мисс! О, Господи!»
Бармен Чак беззвучно смеялся.
– Но я тебе отомстила, правда, сукин ты сын?
Чак обхватил свою голову руками и повертел ею в разные стороны.
– Я тебя заставляла… двадцать пять раз, точно?
– Точно.
– Еще бы. – Роуз сменила гнев на милость, вспомнив о своей «мести».
– Слушай, – сказал неожиданно Пол. – Я хочу тебя спросить. Серьезно. Предположим, ты сорвешь хороший куш. Или выиграешь или еще что-нибудь. Предположим, ты получишь пятьдесят, нет, сотню тысяч. Нет, давай предположим, что тебе действительно повезло, что ты вышла замуж за какого-нибудь болвана булочника. Нет, не за булочника, за миллионера. Два, три миллиона. Хорошо?
– Ну, давай, валяй, – кивнула Роуз Дженни. – К чему ты это все ведешь?
– О'кей. Теперь мы подошли к сути вопроса. Что ты будешь делать дальше?
– Хм!
– Это ответ? Повторяю, что ты будешь делать?
Чак с беспокойством посмотрел на Роуз Дженни, как бы спрашивая совета. «Что за дурацкие вопросы он задает? Какого черта он сюда приходит и беспокоит людей?»
Роуз спокойно ответила на его взгляд. Ее глаза подернулись дымкой. Выпивка была здесь ни при чем. Она устало пожала плечами.
– Откуда я знаю. Проживу их. А может быть, спрячу в кубышку, положу в банк. Не знаю. Потом Сплитсвилл. Просто буду жить на ренту, и не приставай больше ко мне.
– И это все? – спросил Пол.
– Все.
– А ты, Чак?
– Послушай… – Голос бармена звучал устало. Он поставил пустые стаканы на поднос и высыпал окурки из пепельницы в мусорную корзину. Затем двинулся к стойке. – Зачем задавать сволочные вопросы? – Он подошел к стойке, поколебался минуту, а потом выкрикнул: – Я знаю, что ты не хотел ничего плохого, но все равно это подло. – Он посмотрел на Пола молча, потом покачал головой. – Я вконец разорюсь, – сказал он спокойно. – Как пить дать. – Он поставил грязные стаканы в мойку.
В дверях появилась Сибил. Пол улыбнулся и пробормотал:
– А еще говорит о точности.
Роуз Дженни увидела его лицо и повернулась, чтобы рассмотреть Сибил, которая задержалась в дверях – она сняла солнечные очки и ждала, когда глаза привыкнут к полумраку.
– Вот так? – спросила Роуз Дженни.
Пол кивнул, не отрывая взгляда от лица Сибил.
– Плохо дело, – сказала Роуз Дженни ровным голосом. Она встала и прошла в переднюю часть бара. Поравнявшись с Сибил, она указала в сторону кабинки. Пол увидел, как Сибил сверкнула зубами.
«Вот это зрелище, – думал Пол, приподнимаясь навстречу ей, – вот это и валит меня с ног».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Ходдинг слегка дрожал. Он поставил стакан на стойку и засунул свои руки в карманы пиджака. Он покачал головой, как будто беседовал сам с собой.
– Я… – он запнулся. Когда он справился с собой, его голос звучал низко и неуверенно. – Возможно, у нас с Сибил ничего не получится… Я не уверен. – Он изучающе посмотрел на лицо Пола: оно было мертвенно бледным.
– Именно это я имел в виду, когда говорил об интимностях. Забудьте об этом. У нас нет никаких причин говорить об этом, не правда ли?
Ходдинг медленно опустил голову.
– Нет, я и не предполагал, что есть.
Пол подождал.
– Не перекусить ли нам? – сказал он наконец.
– Конечно. Только вот еще одна вещь, которую нам надо обсудить. Это касается… того, о чем мы говорили раньше. У меня не было настоящего отца, только мать, которой не было до меня дела… Классический, хрестоматийный случай. Но есть еще кое-что, и это так просто, что никто даже не дает себе труда задуматься об этом. Никто, кроме меня.
– И докторов.
– Да, и докторов, этих жизнерадостных, респектабельных докторов из среднего класса, – сказал Ходдинг с сильным раздражением.
– Что вы имеете против среднего класса?
Ходдинг вздохнул.
– Ты сам его не принимаешь. Да и как ты мог бы его принимать? Идеалы среднего класса. О, да, конечно, они рассуждают о самореализации. А ты индивидуалист. Они говорят о примирении с окружающей средой – это тебе-то! Об устранении обязательного для всех поведения, для того, чтобы личность, твоя личность, освободилась от подсознательного самоосуждения. И ты знаешь зачем?
– Нет. А зачем?
– Чтобы ты стал кем-то и делал что-то. Чтобы ты имел цели и задачи. Я прошу извинить за выражение: чтобы твоя жизнь плодоносила.
Пол заинтересовался, но все еще не до конца понимал.
– Неужели ты не видишь, – голос Ходдинга звучал пьяно, хотя мысль его работала ясно. – Я сыт по горло «плодами». Я родился весь в плодах. Мне нет нужды плодоносить. У меня этих плодов больше, чем я мог бы съесть за всю свою жизнь. Все было бы по-другому, если бы я родился с жаждой играть на фортепьяно. Или если бы я стремился стать палеонтологом. Но даже если бы я хотел стать бизнесменом, было бы странно стремиться приумножать свои богатства. Лучший способ увеличить его – просто тихо сидеть и не путаться под ногами у тех опытных парней, которые действительно этим занимаются. Теперь ты понимаешь, насколько все это безумно?
– Думаю, что начинаю понимать, – ответил Пол серьезно.
– Вот что я имею в виду, когда говорю о среднем классе. Врачи здесь бессильны. Все они дети владельцев магазинчиков или преподавателей колледжей. У них свой взгляд на жизнь. Я их не осуждаю. Все эти: «работай, добивайся успеха, будь счастлив» – все они для них, для миллионов людей. А для меня… – он вздохнул. – Я не пианист, не нейрохирург, я не… я не средний человек. И потом, – сказал он, допивая последние капли, – и потом, есть еще кое-что. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, я решил, что пересплю со всеми смазливыми девчонками на свете. И взрослыми женщинами тоже. Я так решил, – улыбнулся он, – по подсказке врачей, конечно. Но удачи эта идея не принесла. Проблема облеклась в другие одежды, вот и все. Это похоже на проблему хорошенькой женщины: все хотят ее затащить в постель. Но кто она сама по себе? Все хотят ее тела. Да, да, только тела. Но кто же она? А если она не знает, кто она, как она может узнать, что представляют собой другие? Вместо красоты я приобрел только деньги, вот и все. Это были затянувшиеся сомнения. Нет, это и есть затянувшиеся сомнения. Длительная неясность. Понимаешь?
Пол покачал головой и присвистнул.
– Простите меня, Ходдинг, – сказал он. Он хотел добавить еще что-нибудь, но затем передумал. – Мы должны пообедать, а то вы вырубитесь. Хотите прекратим испытания?
Ходдинг засмеялся.
– Нет, мы должны плодоносить. Пло-до-но-сить!
– Все будет хорошо, – ободряюще сказал Пол, поддерживая Ходдинга, неуверенно подымающегося со стула.
Следующий день был похож на вчерашний, за исключением того, что на этот раз копия была более яркой и четкой, чем оригинал. Остатки вчерашних возлияний будоражили кровь, нервы были напряжены, от чего резало глаза, а в мозгу мелькали смутные образы. Иногда становилось больно. Но в общем это было не только терпимо, в этом было еще нечто приятное. Яркое солнце и шум раздражали и мешали сосредоточиться. Во время переключения скорости двухсотсильную машину встряхивало, и толчок болезненно отдавался в теле. Но все это было во благо. Это была боль в миниатюре. Прообраз истинной боли, которая была еще впереди.
Все шло как по маслу, за исключением одного, правда, очень серьезного, препятствия. Консуэла звонила несколько раз из дома своих друзей в Пеббл-Бич. Дважды Пол отвечал ей и вежливо отделывался от нее. Когда она позвонила в третий раз, Ходдинг сидел на пороге фургона, погрузив босую ногу в жидкую холодную грязь. Он управлял машиной в теннисных туфлях вместо особых, изготовленных на заказ башмаков с асбестовыми подошвами и ожег ступню. Пол молча передал ему трубку и пошел проверять давление в шинах. Связь работала хорошо, и у Ходдинга возникло ощущение, что два мира совместились друг с другом, как в кино. Из телефона несся раздраженный, беспокойный голос, в нем слышалась с трудом скрываемая досада. Казалось, телефонная трубка передает Ходдингу биение пульса в худой, бледной руке его матери. И рядом был другой мир – действительный: дуновение ветра, нагретого ранним солнцем, пение птиц, трактор, тарахтящий на дальнем холме, перезвон инструментов.
Ему показалось, словно он и вправду сидел в кино, очень важным было не допустить, чтобы эти два мира слились воедино, надо было остаться самим собой в своей действительности.
– Я так волнуюсь за тебя, ужасно волнуюсь, я не спала…
– Все в порядке, мама. Все идет прекрасно.
– Ты совсем забыл обо мне и уже несколько недель носу ко мне не кажешь. Это все из-за этой девушки, да? – Она помолчала, как будто обдумывая следующую фразу. – Я более чем уверена, что она невзлюбила меня. Ужасно говорить об этом, допустить мысль о том…
– Она говорила тебе об этом, мама?
– Ты прекрасно знаешь…
– Она целовала тебя, ласкала, писала записки? В чем ты подозреваешь Сибил, мама?
– Ты должен знать, что я всегда знаю такие вещи. Она и не собирается скрывать, она честолюбивая хищница. Я бы хотела, чтобы ты поговорил с Вериным исповедником.
– Как Вера?
– Не знаю. Она в Куэрнаваке, загорает и веселится до одури. Я ей говорила, что не люблю загорелых женщин, они от этого делаются мужеподобными. А она утверждает, что становится похожей на фигуры на критских вазах.
Ходдинг позволил себе улыбнуться.
– Ты приедешь в Сан-Франциско? Может быть, мы пообедаем вместе?
– Лучше ты приезжай сюда. Здесь есть свободная комната.
Мне отвели целое крыло дома. Может быть, это спасет твою жизнь. Я покончу с собой, если с тобой что-нибудь случится. Я дала обет.
Ходдинг вздохнул.
– Возьми ее с собой. Так ты сможешь проводить больше времени со мной. И потом, по-моему, у меня нефрит. Возможно, долго я не протяну.
– Прости, мама, я должен работать.
– Ты пытаешься отгородиться от меня, но это слабая защита.
– Я должен хоть как-то защищаться.
– Я предложила Мэгги Корвин миллион долларов, чтобы ее снимали в фильме. Я дала бы и больше.
– Кого? – Ходдинг почувствовал, что утратил ощущение реальности.
– Как там ее – Сибил, Сивилла. Сивилла с присвистом. И не говори, что она не пришепетывает. Она еще и заикается. Верный признак вины.
– Что за фильм? О чем ты говоришь?
– Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь. И, пожалуйста, будь осторожней. Из-за нервного напряжения повышается кислотность в моче.
– Мама, – на короткое мгновение Ходдинг убрал трубку от уха. Машина сверкала под солнцем, ожидая его. Фернандес отплясывал твист, с транзистором у уха. – Мама, я не приеду. Я занят. Возможно, я прилечу в Сан-Франциско сегодня ночью. Позвони мне.
– Я все знаю насчет тебя и этой венгерской шлюхи.
Ходдинг промолчал.
– Я думаю, она натерла тебя камфарой. Скажи мне правду.
– До свиданья, мама.
– Неужели ты не видишь, что пытаешься освободиться…
– До свиданья.
С чувством безнадежной тоски Ходдинг опустил трубку. Он шагнул к двери фургона и выглянул наружу. Солнце нещадно палило, копошащиеся вокруг машин люди выглядели странными и нереальными. Незаметно для себя он оставил один мир и перешел в другой.
Появился Пол:
– Все в порядке?
Ходдинг кивнул.
– Как всегда. – Он прислонил голову к дверной притолоке. В висках стучало, а металл был прохладным. Пол заговорил, тщательно подбирая нужный тон, чтобы не быть слишком серьезным, но и не слишком легкомысленным:
– Я думаю, что сегодня мы можем не продолжать дальше. Нет нужды поджаривать вашу ногу. Это будет только отвлекать вас.
Ходдинг заморгал.
– Я не уверен, что соглашусь с тобой. На самом деле…
Пол не дал ему закончить. Он прекрасно понял, о чем говорил Ходдинг. Но он притворился, что это временная передышка: похмелье, усталость, обожженная нога…
– Я и сам себя неважно чувствую, – сказал он. – Я скажу Фернандесу, чтобы он отвез нас в фургоне. Поспите немного. Расслабьтесь. Почему бы вам не залезть внутрь и не прилечь? Я сейчас вернусь, только дам ребятам задание.
Ходдинг поплелся к фургону и забрался в него. Грязь на ноге начала подсыхать. Позвонить доктору Вексону в Сан-Франциско? Нет, пока не надо. Он вытянулся на надувном матрасе и закрыл глаза.
Пол сидел в тихом унылом баре на Джерри-стрит, медленно потягивал холодное пиво и забавы ради болтал с проституткой, полуитальянкой-полупортугалкой, сидящей напротив в кабинке.
Ее звали Роуз Дженни, она была старой знакомой Пола и не раз обслуживала его, поэтому она не стала прибегать к самым соблазнительным своим ухищрениям. Тем не менее, она была гордой и упорной девушкой, и ее раздражало, что с приближением ночи она все еще не подхватила клиента. Она посмотрела на часы.
– Ты уже десять минут как пьешь свое пойло, мальчик, – сказала она. – Я бы давно подцепила кого-нибудь поживее. За десять минут мы бы уже управились. Нальешь мне еще?
Пол сделал знак бармену. Тот уже налил виски и поставил его на поднос, а сам тем временем изучал программу скачек. Он принес выпивку в кабинку, не отрываясь от программы, и поставил стакан на столик. Бармен тоже был старым знакомым Пола. Больше в баре никого не было.
– Как дела? – спросил Пол.
Бармен фыркнул:
– Дерьмо. В этом месте дела не идут. Я скоро прогорю. Нас навещают одни неудачники. Вроде Роуз Дженни. – Он засмеялся.
Роуз Дженни сердито посмотрела на него. На самом деле она была очень красивая. Ее глаза были настолько черными, что, казалось, зрачки отбрасывают на пол-лица темный отблеск.
– Хочешь я принесу тебе бутылку кетчупа?
Она непечатно выругалась.
Пол рассмеялся:
– Не обращай внимания. Я видел этот номер с бутылкой. Ты молодчина, девочка. У тебя мощные мускулы.
Неожиданно и Роуз рассмеялась. Она крепко обняла бармена за худые бедра.
– Я не рассказывала тебе, как этот сукин сын обштопал кэпа? У меня тогда был громадина-моряк – о, мамочка, – настоящий гигант, у него был как шлагбаум, понимаешь? Ну, он и не поверил, что я это сделаю. Чак принес мне бутылку, и мы поспорили на десять баксов, как всегда, ты же знаешь. И… – она откинулась назад и расхохоталась. – Да, Чак его обштопал. Ну, я стала насаживаться, а Чак стоял за стойкой и хохотал, как сумасшедший. А этот громадина весь побелел и закричал: «Не надо, мисс, вы себя разорвете, мисс! О, Господи!»
Бармен Чак беззвучно смеялся.
– Но я тебе отомстила, правда, сукин ты сын?
Чак обхватил свою голову руками и повертел ею в разные стороны.
– Я тебя заставляла… двадцать пять раз, точно?
– Точно.
– Еще бы. – Роуз сменила гнев на милость, вспомнив о своей «мести».
– Слушай, – сказал неожиданно Пол. – Я хочу тебя спросить. Серьезно. Предположим, ты сорвешь хороший куш. Или выиграешь или еще что-нибудь. Предположим, ты получишь пятьдесят, нет, сотню тысяч. Нет, давай предположим, что тебе действительно повезло, что ты вышла замуж за какого-нибудь болвана булочника. Нет, не за булочника, за миллионера. Два, три миллиона. Хорошо?
– Ну, давай, валяй, – кивнула Роуз Дженни. – К чему ты это все ведешь?
– О'кей. Теперь мы подошли к сути вопроса. Что ты будешь делать дальше?
– Хм!
– Это ответ? Повторяю, что ты будешь делать?
Чак с беспокойством посмотрел на Роуз Дженни, как бы спрашивая совета. «Что за дурацкие вопросы он задает? Какого черта он сюда приходит и беспокоит людей?»
Роуз спокойно ответила на его взгляд. Ее глаза подернулись дымкой. Выпивка была здесь ни при чем. Она устало пожала плечами.
– Откуда я знаю. Проживу их. А может быть, спрячу в кубышку, положу в банк. Не знаю. Потом Сплитсвилл. Просто буду жить на ренту, и не приставай больше ко мне.
– И это все? – спросил Пол.
– Все.
– А ты, Чак?
– Послушай… – Голос бармена звучал устало. Он поставил пустые стаканы на поднос и высыпал окурки из пепельницы в мусорную корзину. Затем двинулся к стойке. – Зачем задавать сволочные вопросы? – Он подошел к стойке, поколебался минуту, а потом выкрикнул: – Я знаю, что ты не хотел ничего плохого, но все равно это подло. – Он посмотрел на Пола молча, потом покачал головой. – Я вконец разорюсь, – сказал он спокойно. – Как пить дать. – Он поставил грязные стаканы в мойку.
В дверях появилась Сибил. Пол улыбнулся и пробормотал:
– А еще говорит о точности.
Роуз Дженни увидела его лицо и повернулась, чтобы рассмотреть Сибил, которая задержалась в дверях – она сняла солнечные очки и ждала, когда глаза привыкнут к полумраку.
– Вот так? – спросила Роуз Дженни.
Пол кивнул, не отрывая взгляда от лица Сибил.
– Плохо дело, – сказала Роуз Дженни ровным голосом. Она встала и прошла в переднюю часть бара. Поравнявшись с Сибил, она указала в сторону кабинки. Пол увидел, как Сибил сверкнула зубами.
«Вот это зрелище, – думал Пол, приподнимаясь навстречу ей, – вот это и валит меня с ног».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45