Ходдинг осторожно пробрался между телами уснувших рифмоплетов и получил бокал теплого шампанского вместе с куском холодного бычьего жаркого. В одном углу комнаты находился Баббер вместе с тремя или четырьмя гостями, наигрывавшими на расческах, обернутых туалетной бумагой, «Золотую розу Техаса». В другом углу Клоувер, позаимствовавшая у кого-то трико акробатки, сидя со скрещенными ногами на полу, вынимала из зеленых конвертов пластинки и крутила их для поэтов, которые уже несколько часов назад отошли ко сну. Ходдинг посмотрел вокруг, пытаясь найти уголок, чтобы прилечь, и увидел, что все места заняты. Тогда он осмотрелся в поисках мягкого тела и, найдя такое, положил голову кому-то на живот и закрыл глаза.
Баббер переключился на «Старый тяжелый крест» почти в то же время, когда Клоувер перешла к Барбаре Аллен. Холдинг спал.
Вечеринка, хоть и с меньшим размахом, продолжалась до середины следующего дня. Около семи утра девушка, называвшая себя Голондриной, встала и уселась рядом с Баббером, который к тому времени вновь вернулся от шампанского к относительному здравомыслию неразбавленного бурбона. Они проговорили несколько часов. Она заявила Бабберу, что он «неиспорчен», и завела речь о Валери и Рембо. Баббер сказала «Я сердечно благодарю вас, девушка», – и стал рассказывать ей об особенностях бурения. При этом ни один из них не скучал. Когда к полудню Клоувер проснулась, Баббер заявил ей, что ему безумно нравятся ее друзья и он подумывает об открытии колледжа – прямо в Гринвич Вилледж, чтобы там молодежь могла узнать о Барри Голдуотере и позднем Роберте Тафте.
В ответ Клоувер захихикала, взобралась к нему на колени и поцеловала в заросшую щетиной щеку. После этого она назвала его «плюшевым мишкой» и вновь отправилась спать.
За три дня пребывания в Питтсбурге, за исключением тех часов, которые Пол провел в лабораториях металлургического завода, он оставался с Сибил в гостинице. Остатки поданной в номер еды частью находились на столе, частью на кровати вперемежку с разбросанными газетами и пепельницами, которых здесь было в избытке; номер пропитался затхлым запахом сигарет и занятий любовью. Все было достаточно приятно, однако, плавая в ванне, Сибил смотрела на Пола с чувством неясного беспокойства.
– Я хочу знать, – осведомилась она, – почему ты… почему мы никуда не выходим с тех пор, как приехали сюда? Мне это и не нужно, ведь здесь некуда пойти. Но я чувствую, что завожусь.
Он выпустил из рук газету, которую читал, и она скользнула на пол, прямо к двери. Он улыбнулся.
– Мне кажется, что мы должны выяснить, каково положение на самом деле. Доведем его до крайности и посмотрим, сможем ли мы это выдержать. Если мы потерпим поражение, то лучше сейчас.
Сибил серьезно смотрела на него, обдумывая его слова.
– Ты действительно сумасшедший. Ты знаешь, как это называется? Что-то вроде вериг и власяницы. Разве у нас недостаточно хлопот, чтобы еще усугублять положение?
Он вытянул ногу и похлопал Сибил по животу.
– Подвинься, – попросил он ее и залез в ванну.
– Как случилось, – спросила она, – что ты внезапно стал святым? Меня не беспокоит, сумеем ли мы это или нет. Либо – да, либо – нет.
– Старая привычка, – ответил Пол, набрав в сложенные ковшиком ладони теплой воды и окатив ее колено. – Это происходит оттого, что ты обнаруживаешь в себе изъян. Послушай, ты мечешься, как угорелый, а мир сидит и ждет, словно большая баскетбольная корзина, когда ты угодишь в сетку. – Он пожал плечами. – Потом ты обнаруживаешь, что стал иным. И не то чтобы ты это чувствовал или видел. Но если все говорят, что это так, тогда, клянусь богом, ты действительно иной. Вот тут и начинаешь волноваться. Понимаешь? Сибил села и обняла его.
– Я люблю тебя, – сказала она. – Я ужасно люблю тебя. Ничто другое не имеет для меня значения. Послушай, я ленивая недотепа, и я не очень сильная. Так что… у меня есть изъян. – Она помолчала. – Я думаю, что если бы ты не делал из всего этого такого большого секрета, ты был бы в лучшем положении. Это как у Ходдинга – вечный комплекс вины. Черт возьми, я тоже знаю, что это такое.
– Я тоже об этом думал, – кивнул Пол. – Это верно, если все время ходишь с ложью внутри, действительно чувствуешь себя виноватым. С другой стороны, с другой стороны… это насилие, будь я проклят! Это подлость, она доводит меня до бешенства, и мне хочется бороться с этим.
– Что? С чем?
– Кто-то приходит и говорит: ты – это больше не ты. Ты – кто-то другой или что-то другое. Вот что ты есть – мы определим это для тебя. – Он шлепнул по воде рукой. – Да, конечно, они дадут тебе весьма свободное в некоторых отношениях определение. Тебе будет оставлено некоторое пространство – чтобы ты порезвился, но по сути дела ты попадаешь в какие-то рамки – от сих до сих. – Он вытянул руки, чтобы показать воображаемый интервал.
– Я хочу сказать, – добавил он сердито, – что это тоже опасно. Известно много евреев, которые играют навязанные им роли. Ты – жирный еврей, гребущий деньги. Вот ты – мой сын, доктор-еврей. А ты – чувствительный академичный еврей. Ты – еврей-адмирал, ведь нам разрешено иметь такого раз в двадцать три года. – Я хочу быть самим собой, черт побери, самим собой! Дайте мне использовать свой шанс. Дайте мне играть по своим правилам. Не кладите меня в ящик за номером двадцать три-икс или с надписью «модель шесть-сорок два, улучшенная». Вот что я подразумеваю под опасностью. Пострадать можно в любом случае – понимаешь ты это или нет.
Сибил молчала.
– Прости, Пол, – произнесла она. – Я говорила тебе, что была просто не в себе. Извини…
– Подожди, – он схватил ее за руку. – Не извиняйся. Не извиняйся!
У него был такой разгневанный вид, что Сибил не стала продолжать. Пол снова заговорил спокойным тоном:
– Дело в том, что ты абсолютно права. Даю тебе слово, что больше такой чуши ты не услышишь. Отсюда один шаг до жалости к себе, всего один шаг. А если начнешь себя жалеть, ты пропал, парень, совсем пропал! – Он умолк. – Я не жалею себя и больше не схожу с ума. В самом деле, нет. Я только объясняю тебе, что это сводит все на нет. Пожалуй, лучше и не скажешь: сводит все на нет. Это полная безнадега. А теперь – хватит об этом, хорошо? Договорились?
Сибил плакала. Она кивнула.
– Почему ты плачешь? – спросил он равнодушно-будничным тоном.
– Не знаю, – отозвалась она, качая головой. – Просто… я никогда не думала об этом. Мне никогда не приходилось. Та чертова воронка в земле, которую я увидела. Я никогда не думала о таких вещах. Я никогда ни о чем, кроме себя, не думала.
– Какая разница? – Пол рассмеялся и вытер ей лицо полотенцем. – Послушай, если мы уж затеяли это, то хочешь не хочешь, а тебе придется думать. И думать по-настоящему. Это не такое уж большое удовольствие – но иного пути нет. Кому-то надо это делать. Только так можно добиться чего-то хорошего.
– Чего добиться?
Я запуталась.
– Я хочу сказать, – стал терпеливо объяснять он, – что люди, довольные миром, не хотят изменять его. – Он засмеялся. – Пойми меня правильно. Решение изменить мир пришло ко мне не вдруг. Но я не хочу быть его бездумной частью. Пора кончать играть с чужими игрушками. Даже если они созданы мной, все равно они чужие. Я хочу быть полезным.
– Полезным. – Сибил нахмурилась. – Я понимаю, каким образом ты бы мог быть полезным. – Она умолкла. – Знаешь, Пол, я не приносила пользы с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. С тех пор как я перестала мыть посуду для матери, чтобы не испортить маникюр. А все прочие хотели от меня только одного: переспать со мной.
– Не придирайся к словам, – откликнулся Пол. Сибил вспыхнула, и Пол взял ее руки в свои.
– Это не исчерпывает твоего «я», иначе ты не была бы здесь. Сейчас ты могла бы стать чемпионкой по сексу, а не болтаться в затхлом гостиничном номере вместе со мной.
– Ты уверен? – бесцветным голосом спросила Сибил. – Мы слишком далеко зашли. – Она пожала плечами. – Вот в чем дело, разве не так?
Пол так сильно стиснул ее руки, что ей стало больно.
– Неужели ты не понимаешь? Нам так хорошо вместе, потому что мы нужны друг другу. Мы – как двое детей в игровой комнате, только мы слишком большие, чтобы продолжать играть. Мы хотим выбраться наружу и вырасти. А снаружи – страшно. Там опасно. И как только мы выберемся наружу, да мы уже выбрались, назад дороги нет. Поэтому мы нужны друг другу. Вот в чем разница.
Сибил задумалась.
– Ты делаешь мне больно.
– Извини.
– Ты никогда раньше не говорил, что я нужна тебе, – тихо заметила она. – Это правда, Пол? Как перед богом, без вранья?
– Да.
Несколько мгновений она молчала, складывая ладони ковшиком, набирая воду из ванной и пуская ее тоненькой струйкой между грудей. – Я говорила раньше, что не боюсь. За нас. Это неправда.
– Я знаю, – откликнулся Пол. Она проглотила комок в горле.
– Я не н-н-нужна людям. Они просто х-х-хотят меня… – она остановилась и испуганно посмотрела на него.
Пол ничего не сказал. Он ждал.
– Я – большая, роскошная п-п-польская з-з-задница!
– Роль, которую ты играла до сих пор, – спокойно парировал Пол.
– Когда ты говоришь, что ты нуждаешься во мне, я хочу верить тебе. Но… – Она попыталась что-то сказать, но не могла найти слов. Сибил сделала еще одну попытку. – Я… с нами все иначе. Я всегда это чувствовала, но, может быть – мне трудно судить, – я имею в виду, что я не верю. Себе.
Пол приподнялся в воде и развел ее колени так, чтобы присесть между ее бедрами. Это была неудобная, смешная поза. Теперь они чем-то напоминали сиамских близнецов. Достоинство же ее состояло в том, что она придавала им смиренный вид. Сибил, опиравшаяся спиной о край ванны, стала гротескно беспомощной, а Пол неуверенно покачивался и выглядел маленьким и нелепым.
– Ты уважаешь меня? – спросил он.
– Конечно, Пол.
– Ты не считаешь меня ничтожеством?
– Бог ты мой, нет!
– Хорошо. Отсюда мы и начнем. Я утверждаю, что ты – гораздо больше, чем большая польская и так далее. Ты – сильная, иначе ты не зашла бы так далеко. И ты твердая. Я утверждаю это. Теперь ты в это веришь.
– Хорошо, – отозвалась она. Это был почти шепот.
– Это взаимная защита, – он усмехнулся. – Ты болеешь за меня, а я – за тебя. Мы знаем, что мы не герои, но не позволим другим узнать об этом. Хорошо?
Она засмеялась.
– Идет. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя. Как ты отнесешься к тому, чтобы пойти посмотреть баскетбол? Поболеем.
– Что?
– Я не был на баскетболе с тех пор, как окончил колледж. Несколько минут назад ты сказала, что хотела бы пойти куда-нибудь…
– Да, я хотела, но… сколько времени у нас осталось?
– Час или около того.
– М-м-м. – Она улыбнулась и сжала бедра. – Наверно, тебе неудобно сидеть так скрючившись?
Он медленно кивнул, наблюдая, как улыбка исчезала из ее глаз, когда он положил на нее руки. Это был взгляд, который он любил: серьезный, спокойный, напряженный, взгляд зверя, подкрадывающегося к добыче. Ее зрачки то сужались, то расширялись, веки то подымались, то опускались, и глаза ни на минуту не отрывались от его лица. От маленькой морщинки на лбу залегла тень, а губы ее раскрылись.
– М-м-м.
– М-м-м?
Ее губы тронула легкая рассеянная улыбка, но морщинка стала глубже. Глаза ее блестели.
– М-м-м! – Она была в нетерпении. Он повиновался.
– О! – произнесла она. – Боже!
Он кивнул, к удивлению своему обнаружив, что у него перехватило дыхание.
– Понимаю.
Она взяла его голову в руки и притянула ее к себе. – Скажи мне снова, что я нужна тебе, – попросила она.
– Это правда. Ты нужна мне.
– Давай не будем слишком долго ждать. И они не стали ждать.
К концу третьего периода матча между командами «Питтс» и «Дюкенс» при счете 86:8 °Cибил прокричала в ухо Полу:
– Это настоящая идиллия! У тебя горчица на подбородке.
Он засмеялся и поцеловал ее. Она слизала горчицу с его подбородка, и четверо юных болельщиков команды Питтсбурга, сидевших у них за спиной, сразу же решили сделать предложение своим девушкам. Если этим занимаются люди старшего возраста, зачем же ждать? Сибил, всегда улавливающая реакцию окружающих, подмигнула им и рассмеялась. Затем она прижалась щекой к плечу Пола. Она не была так счастлива с детства.
Когда кончился третий период, университетское начальство, боясь, что спортивный азарт зрителей, находящихся на стадионе, уступит место болезненному молчанию, которое может породить полную разобщенность, отдало распоряжение, и на них посыпался град «других спортивных новостей по стране».
– В Пеории пятеро напористых иллинойсцев нанесли поражение команде из Брэдли со счетом 107:98; команда «Лейкерс» лидирует в третьем периоде последнего из двух матчей с командой «Селтикс» со счетом 96:89…
Зрители счастливо улыбались. Чувство общности, это полубожество XX века, заменившее такие архаизмы, как одиночество и чистый воздух, было восстановлено. Вокруг стадиона, нагретого от обрушившихся децибел, толпа поредела; зрители выключали транзисторы, чтобы не разряжались батарейки, и расправляли затекшие члены.
– В Палм Дезерт Арнольд Палмер лидирует со счетом 273… Из Калифорнии сообщают, что Тедди Фрейм, всемирно известный гонщик, погиб сегодня днем во время автомобильной катастрофы на скоростном шоссе. И другие новости… Матч с нью-йоркским «Рейнджером» отложен…
– О боже, – сказала Сибил.
– Пойдем, – Пол взял ее под руку. Идилия окончилась. Все уже совершилось.
Когда Сибил позвонила Холдингу, он сообщил ей, что Фрейм был убит на прибрежной автостраде около Малибу. Он врезался в трейлер, пытаясь избежать столкновения со странной колымагой, в которой ехали двое подростков.
– Ты думаешь, что это несчастный случай? – спросила Сибил.
– Нет, я так не думаю, – ответил Ходдинг. – Мы поговорим об этом. Как себя чувствует твоя мать?
– Что?
– Я сказал…
– Извини, – вспомнила Сибил, – здесь шумно. Ей гораздо лучше.
– Ты можешь прилететь самолетом?
Сибил взглянула на Пола. Он кивнул.
– Да.
– Сообщи мне телеграммой номер рейса и время прибытия. Я встречу тебя, – пообещал Ходдинг.
Сибил положила трубку на рычаг и тяжело опустилась на кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45