Хью оказался в пустыне. Барханы, озаренные яростным солнцем, вздымались и текли, почти как волны настоящего моря. Он видел себя раскапывающим песок в поисках бутылки с водой. Его рука разжалась и выпустила грушу – сморщенную, почерневшую, мумифицированную грушу.
Энни, утратившая разум Энни, гналась за ним по песку. Она никогда прежде так не поступала. Он удирал от нее. Она рванулась и схватила его за руку.
– Хью? – Это была Кьюба. Это она взяла его за руку и разбудила.
– Я видел дурной сон. Прости меня. Все в порядке.
– Мне холодно.
– Прижмись ко мне.
И так продолжалось на протяжении нескольких часов. Они пережидали бурю, как бредящие больные лихорадкой, – то стонали, то пели, то успокаивали друг дружку. Как-то раз Хью даже усомнился, что она жива. Он попытался нащупать ее пульс, но весь мир вокруг пульсировал, и ему это не удалось. Он прислушался к ее дыханию, но вой ветра заглушал все остальные звуки. В конце концов он встряхнул ее, и она захныкала, не просыпаясь. В такую ночь ему не требовалось никакого иного доказательства.
29
Буря утихла. Мир обрел неподвижность. Хью открыл глаза. Их плот все так же оставался возле своего причала.
Всю ночь он обнимал Кьюбу. А теперь она обнимала его. Тент палатки изнутри был покрыт инеем, порожденным их дыханием.
Хью упорно старался не думать о Льюисе. Один из них должен был полностью сохранить работоспособность. Не сломаться. Этим человеком был он.
Он попытался выбраться из мешка, не разбудив женщину, но она испуганно встрепенулась.
– Подожди, – пробормотала она. – Холодно. Вот взойдет солнце…
На первый взгляд разумно, если, конечно, она была в состоянии контролировать свой разум. Но теперь командование всей экспедицией перешло к нему. И нужно было сразу взять быка за рога.
– О каком солнце ты говоришь? – осведомился он.
Сколько дней – от пожара до бури – они уже провели во мраке? И за это время потеряли путь, ведущий к свету.
Она выпустила его. Без уговоров и объятий. Без соблазнительных телодвижений. Было похоже, что она опять стала самой собой, смертной девушкой, а не сестрой, исполненной сверхъестественной силы.
И Хью сдался. Наступило самое холодное время суток, и им было совершенно некуда идти. Он был опьянен ее теплом и ее запахом.
– Ну ладно, еще несколько минут, – сказал он.
Она вновь обняла его и прижалась к его спине.
– Ты, наверно, проголодалась, – сказал он.
У него в животе урчало. Самое время затянуть пояс потуже.
– Мы собирались отпраздновать восхождение креветками и «божоле», – сказала она ему в самое ухо.
Начался обычный альпинистский треп, в котором всегда уделялось много места тем радостям жизни, которые ожидают восходителей после мучений, которыми они подвергаются по собственной воле. Она быстро поправлялась. Это вселило в Хью надежду.
– А мы с Льюисом решили заказать стейки на косточках и пить «корону», – ответил он.
– Его звали Льюис?
Хью почувствовал, как у него перехватило дыхание.
– Он был моим лучшим другом.
«Последним из друзей», – добавил он про себя.
Кьюба не стала продолжать разговор о смерти.
– Мы планировали новые экспедиции, – сказала она. – Ты когда-нибудь видел фотографии Нанда-Деви?
– Я был на ней.
– На самом деле? – удивилась Кьюба.
– Она прекрасна. Ты должна там побывать.
Кьюба промолчала. Считает себя мертвой, решил Хью.
– О чем еще ты думаешь? – спросил он.
– О разных местах. Далеко. По всей планете. Горы – это лишь часть…
– Я всегда хотел попасть к истокам Янцзы, – сказал Хью. Классическая игра большинства альпинистов: поверять друг другу свои великие проекты. – Из Шанхая на пароходе, потом на машине, потом пешком. А последняя часть пути – на яках.
– Баффинова земля, – сообщила Кьюба. – Там стены вдвое выше Эль-Кэпа.
– Трансантарктические горы, – откликнулся он. – Морские ракушки на высоте в девятнадцать тысяч футов. Марсианские метеориты.
Они обменивались мечтами. Ему нравился ее голос – хрипловатый, с едва уловимой тенью испанского акцента, доставшегося ей от матери. Впрочем, довольно скоро они вернулись туда, где находились.
– Оставалось всего четыре веревки, – сказала она. – Кэсс выбралась на крышу и крикнула нам оттуда. Она увидела вершину. Гора была нашей.
Ему очень хотелось расспросить ее о том, как же произошла беда, но он сдержался. Не исключено, что им придется просидеть здесь еще день или два, а ее настроение так переменчиво. И лагерь слишком уж ненадежен.
Это походило на последние месяцы, проведенные им с незнакомкой, в которую превратилась Энни. Излишнее возбуждение, не та музыка, даже некстати сказанное слово – и их мир разрушился бы. Он смирял себя до тех пор, пока ему не стало казаться, что он сам теряет рассудок.
Но Кьюба сама захотела поговорить о своем несчастье. Он лежал, разглядывая кристаллы инея, наросшие на стенке палатки, она методично излагала историю несчастного случая и своего погружения в мир мертвецов и духов.
– Сначала я подумала, что это Кэсс вернулась ко мне из леса. – К ней снова возвратились призраки, подумал Хью. – Я имею в виду, что она приземлилась прямо под нами, на полмили ниже. Верно?
– Возможно. – Он не стал говорить ей, что именно он нашел ее подругу.
– То есть если бы кто и вернулся, то именно она. Чтобы закончить свое дело. Я похожа на сумасшедшую, да?
Они все испытывали огромную психологическую перегрузку, и он в том числе. Конечно, похожа.
– Нет.
Хью не перебивал. В ее рассказе было трудно проследить последовательную хронологию, если не считать самого падения. Лесной пожар накладывался на переживания, сопровождавшие ее заточение, и все это перемешивалось с наблюдением за птицами и за разнообразными облаками, которые казались ей волшебными. Между делом она рассказала и о том, как вытаскивала Анди из пропасти.
– Ты думала, что она еще жива?
– Боже мой, конечно нет. Прошло столько дней. Я знала, что это невозможно.
Если знала, то зачем сделала?
– Ты правильно сделала, – сказал он вслух, хотя сам оставил бы тело висеть и не смотрел бы в его сторону. Пожалуй, он даже обрезал бы веревку, чтобы она не напоминала лишний раз о случившейся беде.
– Это было не то, что ты думаешь, – вдруг сказала она. – Не для самой Анди.
– А ты действительно была одна?
У этого вопроса была особая цель: установить уровень ее здравомыслия.
– Хорошо бы так, – сказала она. – К тому времени мне больше всего на свете хотелось остаться одной.
– И все же ты подняла ее к себе.
– Она боялась, что ты не придешь, – пояснила Кьюба. – Поэтому я затащила вверх останки Анди. Понимаешь, как приманку. Она сказала, что это обязательно привлечет тебя.
Они все так же лежали, прижавшись друг к другу. Хью ни разу не шелохнулся за все это время, лишь неглубоко дышал. Приманка?
Рассказанная ею сказка о скитающемся вокруг духе подружки – это одно. А какой-то вампир, нашептывающий ей в ухо странные вещи, – нечто другое, наверно, сродни горной болезни. Кьюба с ее навязчивой идеей насчет воздаяния – око за око – совершенно определенно страдала какой-то разновидностью горняшки. Но слишком уж уверенно она это сказала. Но ведь они заглотили эту приманку. Огастин примчался сюда, притащив с собой Хью.
– Почему ты так сильно ненавидишь его? – спросил Хью.
– Кого?
– Огастина.
– Ненавижу? Его? – Воплощенная невинность.
– Ну да.
– Просто нужно было зализать раны. Но, наверно, все сложилось так, как было лучше для нас обоих.
Раны, о которых она говорила, несомненно, были ее собственными. Хью нахмурился.
– Я что-то не понимаю.
– Он горячий парень. А я еще горячее. Наши отношения не могли длиться вечно. Только сначала я этого не понимала. Но как только он меня бросил, все стало ясно.
Хью лежал неподвижно и пытался свести концы с концами.
– У тебя была связь с Огастином?
– Как ты старомодно выразился, прямо смешно.
– Но ты же понимаешь, что я имею в виду?
– Мы просто пылали. Ты не поверишь, насколько горячей была наша любовь. Но потом появилась Анди, эта заблудшая овечка – она всегда казалась совершенно беспомощной, – и у нас с ним все кончилось.
Хью почувствовал головокружение.
– Он бросил тебя ради нее?
– Не волнуйся, Хью. Я давным-давно справилась с этим. Я говорю – все сложилось к лучшему, потому что мы с ним сожгли бы друг дружку без остатка. Так что я в конце концов решила, что Анди спасла нас – и его, и меня. Но потом погиб ее брат, и она снова потеряла себя.
– И тогда ты приняла ее к себе?
– Долина маленькая, и ее населяют главным образом парни. Нас, девочек, волей-неволей сбивает в кучу.
Хью остановившимся взглядом смотрел вперед. До этого у него в сознании все события восхождения было аккуратно разложены по полочкам – начиная с обнаружения трупа Кэсс и кончая гибелью Льюиса. Теперь порядку пришел конец. Он сгребал факты как попало и пытался хоть как-то расположить их. Так, чтобы можно было увидеть выход из лабиринта.
Кьюба погладила его по плечу и прошептала в самое ухо:
– Скоро все кончится.
Солнце не желало появляться. Стенка палатки не окрашивалась светом снаружи. Мороз не ослабевал. Можно было пролежать так весь день, наслаждаясь теплом Кьюбы и ломая голову над ее бессмысленными загадками.
– Нужно проверить, как там дела, – сказал наконец Хью.
Он выбрался из спального мешка и тщательно прикрыл его за собой. Зеленые глаза девушки не отрывались от него. Точно так же Дизель следил за Энни.
– Хью Гласс, – произнесла она, как будто вновь давала ему имя.
Заледеневшая парка стояла в углу, как гигантская куколка, освобожденная вылупившимся насекомым. Он сбил ладонью ледяную корку, натянул куртку, застегнул молнию до самого горла и накинул на голову капюшон. От прикосновения холодной одежды его кинуло в дрожь, которая, впрочем, прекратилась, как только подкладка из искусственного меха немного согрелась. Парка вновь превратилась в надежный доспех.
Узлы на шнурках, которыми он закрепил боковую стенку, превратились в ледяные комья. Перочинным ножом он, конечно же, легко распутал бы их, но, увы, он уронил его вчера вечером, когда освобождал Кьюбу. Попробовал развязать узелок ногтями – безрезультатно. Тогда он принялся грызть шнурок, как животное. Один узелок удалось развязать. Получился глазок, сквозь который он выглянул наружу.
Вокруг сверкал хрустальный мир. Камень, веревки, металлические детали снаряжения – все было покрыто слоем льда. Глаз, наверно, как и вся долина, погрузился в облака, сквозь которые пробивался холодный голубоватый свет. Все застыло в неподвижности. После ночной бури тишина заставила Хью насторожиться.
В горах и в пустыне случается, что окружающий мир беззвучно, невидимо для глаза накапливает критическую массу. Снег на склоне скапливается до тех пор, пока неосторожный шаг или даже произнесенное слово не превращает его в смертоносную лавину. Ветер наносит песок на гребень бархана, и, когда угол становится слишком крутым, масса песка обрушивается и бархан делает шаг вперед, засыпая твои следы и все то, что могло находиться на его пути. Случайностей не бывает, в этом он мог поручиться чем угодно. В природе не бывает ничего неестественного. Просто механизм приводится в действие, только и всего. Нужно понять причину, и ты справишься с бедой или, по крайней мере, сможешь попробовать уклониться от нее.
Сейчас Хью изо всех сил пытался расшифровать непроглядное безмолвие. Он ощущал, что снаружи что-то затаилось и ждет. Но что именно? Дым сменился туманом, огонь – льдом. Буря одела их убежище стеклом. Рассеянный голубой свет сказал ему, что облака сегодня не разойдутся. Все пребывало в покое. Но это был искусственный покой цветочного горшка, накрытого стеклянным колпаком. Сквозь который можно смотреть. Он чувствовал взгляд. Вот только чей?
– Что ты видишь? – спросила Кьюба.
– Ледниковый период. Мы заперты здесь по крайней мере на сегодня.
– Возвращайся ко мне.
– Немного погодя. – Они подвергались сейчас большей опасности, чем когда-либо. Он не мог дать этой опасности названия, но это было что-то из того, чем населена пустота.
– Куда ты идешь?
– Никуда, Кьюба. Я только смотрю.
Он расширил отверстие и высунулся по пояс. Ноги внутри, туловище снаружи, рука вцепилась в страховочную петлю. Он внимательно рассматривал лагерь. Бездонная яма была почти заполнена синей мглой.
Как ни поразительно, буря не унесла плот Огастина. И сам он находился на нем, рядом с Анди, опутанный серебряной паутиной. Саван из спального мешка облегал труп уже не так туго. Возможно, Огастин ночью залезал внутрь. А может быть, призрак пытался выбраться на свободу. Золотистые волосы девушки как бы струили по камню ровным блестящим потоком. От красных гамаков остались лохмотья.
– Огастин?
Огастин медленно открыл глаза и уставился на Хью. Его лицо было покрыто синими пятнами. Руки, одетые в носки, мертвой хваткой вцепились в веревки.
– Она оставила его в живых? – донесся из палатки голос Кьюбы.
У Огастина двигались одни глаза, все тело оставалось неподвижным. Он несколько раз моргнул. Какое-то время мужчины не проронили ни звука.
Хью всмотрелся в туман. В тридцати футах от него за неподвижной гирляндой флагов, под краем крыши, отороченной сосульками, висел в воздухе, медленно поворачиваясь, Льюис, намертво – вот уж поистине намертво – привязанный к носилкам.
Его тело перегнулось назад и сложилось почти вдвое. Вот он повернулся к Хью спиной и уставился на друга мертвыми глазами, смотревшими с перевернутого лица. Его широко открытый рот был наполовину забит снегом. Снежинки облепили губы, губы поэта, и залетали в горло.
– Христос… Льюис! – прошептал Хью.
Большое сердце, один за всех, все за одного… И все впустую.
Ветер изрядно поиздевался над ним и сумел раздеть до пояса. Его торс был темно-красным, и на нем выделялись ярко-синие вены. Спасателям, конечно, было не до того, чтобы вытаскивать его. Крупное тело с ожиревшими мышцами сейчас походило на говяжью тушу.
Хью вновь обратил взгляд вниз, туда, где лежал Огастин, превращаясь в камень и лед, растворяясь в тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40