Более того, Ален внезапно каким-то непонятным образом совершенно определенно понял, чей оклик заставил его пробудиться совсем недавно и кто сейчас плакал и терзался в ночи, посылая ему свой безмолвный призыв.
Сердце сжалось от такой мучительной боли, что по щекам хлынули слезы.
Итиль, его дорогая, бесценная Итиль, так и не найденная, не погребенная, не успокоившаяся, томилась, страдала, тосковала в темной, мрачной глубине океана. Бедная девочка! Одна, совсем одна, навсегда, без хотя бы искры надежды на освобождение, на то, что душа ее когда-нибудь обретет вечный покой.
- Я с тобой, девочка моя. Я иду… - прошептал Ален.
Рядом с постелью, накрывшись легким светлым покрывалом, спала в кресле женщина - в точности так, как если бы все происходило не во сне, а на самом деле. Но были и отличия. К примеру, сейчас Ален поднялся с постели легко и быстро, без малейшего труда. Не то что наяву, когда ему еле-еле удавалось переставлять ноги. Он двигался совершенно бесшумно, словно тень или призрак, и спящая женщина даже не шелохнулась. Вышел из дома и сначала зашагал, а потом побежал к океану. Туда, куда его неумолимо притягивала неведомая сила - словно кабанчика, которого, обвязав веревкой, тащат на убой. Город спал, и спала спокойная темная вода, на которой серебрилась уходящая в бесконечную даль лунная дорожка.
Добежав и, что удивительно, почти нисколько не запыхавшись, Ален замер на берегу, устремив взор на океан в безумной надежде, что вот сейчас случится чудо, и воды отпустят свою без вины виноватую жертву хотя бы на время, дадут ей небольшую передышку.
Накатывающее со стороны океана ощущение смертной тоски с каждым мгновением становилось все сильнее. Оно окутывало Алена, вбирало его в себя, заставляя трепетать каждую клеточку тела. Казалось, сердце вот-вот не выдержит и разорвется. Ощущение было такое давящее, такое тяжелое, такое мощное, что на мгновенье Алену и в самом деле захотелось, чтобы сердце у него разорвалось; тогда, по крайней мере, все кончится.
Но нет, этого не произошло. И ему тут же стало нестерпимо стыдно. Как он мог желать смерти? Что же тогда будет с несчастной Итиль? По щекам снова заструились слезы, перед глазами все расплылось.
Ален крепко зажмурился, смаргивая влагу, а когда снова распахнул глаза, чудо и впрямь свершилось. Прямо перед собой, всего метрах в трех от берега, он увидел Итиль.
Точнее, Ален увидел светлый, словно сотканный из густого тумана силуэт. Однако, вот странность, ему почему-то никак не удавалось разглядеть деталей. Нет, не так. Как раз детали, стоило на них остановиться его взгляду, то и дело проступали очень отчетливо. Однако они то появлялись, то исчезали, сменяясь другими, и совершенно непонятным образом почему-то никак не складывались в цельную картину.
Вот мелькнула и тут же снова утонула в туманной дымке чуть приподнятая тонкая рука; на пальце блеснуло подаренное Аленом колечко.
Вот на мгновенье стали явственно различимы маленькие босые ступни, стоящие на темной, как будто внезапно обретшей каменную твердость воде.
Вот Ален пораженно заметил длинные, рассыпавшиеся по плечам и доходящие до колен призрачной фигуры волосы. Казавшиеся серебряными в лунном свете, они как будто жили своей собственной жизнью. Шевелились, то свиваясь кольцами, то снова распрямляясь, то вздымаясь, точно раздуваемый ветром плащ; это при том, что он не ощущал на своем лице ни малейшего движения воздуха.
Но когда, напрягая зрение, Ален пытался охватить единым взглядом всю фигуру девушки, исчезали даже отдельные детали.
Оставался лишь беспрерывно меняющий форму сгусток тумана, местами чуть более, местами чуть менее плотного и лишь отдаленно напоминающего человеческую фигуру.
Может, это просто игра света и тени?
Может, мне все это чудится, подумал он?
И тут увидел ее лицо. Отчетливо, до малейшей черточки - так, как будто Итиль внезапно оказалась в двух шагах перед ним.
Бледное. Застывшее. Со страдальчески сведенными бровями. С резкими глубокими складками у опущенных уголков плотно сжатых губ. С заострившимся носом. И с голодным огнем в огромных темных глазах.
- Мне плохо, - сказала она.
Губы Итиль остались неподвижны и все же Ален услышал ее лишенный интонаций голос. Мертвый, как она сама.
- Бедная моя девочка, - сказал он, но так же совершенно беззвучно.
- Мне плохо… - повторила она и добавила чуть громче, -… одной.
- Да, я понимаю… Хочешь? Возьми мою жизнь. Мы будем вместе. Навсегда. Только ты и я…
Ален рванулся вперед, готовый без раздумий и сожаления ринуться в океанскую пучину, разделить с Итиль ее ужасную судьбу. Но не смог сделать ни шагу. Просто не смог - и все. Ноги как будто намертво прилипли к песку.
Итиль еле заметно покачала головой. У Алена упало сердце.
- Нет? И я никак не могу тебе помочь?
- Можешь, - все так же беззвучно ответила она.
- Как? Только скажи, я все сделаю, девочка моя!
- Позови… кого-нибудь.
Ален нахмурил брови, пытаясь осмыслить услышанное. Что значит - позови? Кого? И как?
- Пой! - приказала Итиль и нетерпеливо топнула ногой.
- Петь? Но я никогда не пел, я не умею… - начал было Ален и вдруг понял, что это неправда.
Он мог петь. Более того - он хотел петь. Его голос, словно птица в клетке, давно уже рвался наружу, к желанной свободе. Просто Ален не догадывался об этом, пока не услышал приказание Итиль.
Он увидел, как она медленно кивнула, не сводя с него настойчивого, подгоняющего взгляда. Голодный огонь в ее глазах разгорался все ярче, маска страдания на белом застывшем лице проступала все отчетливее.
Ален поднял лицо к небу, закрыл глаза и запел. Голос звучал негромко, но это был чистый, серебряный звук, несущий в себе заряд такой силы, что все вокруг завибрировало. Камни сами собой заскользили по берегу, почва под ногами заколебалась. Вздымая песок, по берегу заметался вихрь. Что именно он пел, Ален и сам не знал, но это не имело ровным счетом никакого значения. Важно было лишь то, что его песня несла в себе могучий, страстный призыв. Именно его должен быть ощутить тот, кто ее услышал, а уж в какие слова он этот призыв облечет, зависело от него самого.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Возможно, так это звучало; во всяком случае, это было то, что хотел сказать Ален. Он испытывал невероятное чувство облегчения и даже почти восторга, когда птица-песня, долгое время томившаяся в клетке, вырвалась наружу, расправила крылья и унеслась в поднебесную высоту.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Теперь воздух между ним и Итиль дрожал, ее лицо снова утратило четкие очертания, но он ничего этого не видел, целиком отдавшись ощущению свободы и полета.
Но вот его дивный серебряный голос начал стихать - птица-песня сделала еще несколько кругов, с каждым разом опускаясь все ниже, и вернулась в свою клетку. Ален вздохнул, открыл глаза…
И вздрогнул.
По берегу, выставив перед собой руки, точно слепая, в сторону океана быстро шла совсем молоденькая девушка. Босая, в длинной белой рубашке, с темными волосами до плеч. Найла, так ее звали. Глаза девушки были широко распахнуты, рот полуоткрыт, а на простодушном, почти детском лице сияло выражение такой радости, такого счастья, что казалось, будто оно и впрямь излучает свет.
Ален перевел взгляд на Итиль. Теперь вся она была видна совершенно отчетливо - никаких меняющихся форм, никаких то появляющихся, то исчезающих деталей. Худенькая невысокая девушка в голубом платье до колен, том самом, которое было на ней, когда на остров обрушилась гигантская волна, оборвавшая ее жизнь. Длинные пепельные волосы, обычно заплетенные в косы, сейчас были распущены и спокойно ниспадали по плечам. Мелкие, невыразительные черты лица разгладились, губы улыбались, голодный огонь в глазах погас.
На Алена Итиль не смотрела. Ее взгляд был неотрывно прикован к Найле. Та, между тем, уже вошла в воду и сейчас брела ей навстречу.
Внезапно поверхность океана утратила свою жесткость, Итиль начала медленно погружаться в него. Найла рванулась вперед, Итиль протянула к ней руки. Девушки обнялись и так, обнявшись, медленно, беззвучно ушли под воду.
Когда океан сомкнулся над ними, Ален опустился на песок.
На душе у него было легко, спокойно - и странно пусто. Итиль больше не одна, ей будет с кем разделить свою печаль, но… Что «но»? Он не знал, однако какая-то неясная, неопределенная мысль не то чтобы беспокоила, а как-то так… то появлялась, то исчезала в глубине сознания, но смысл ее ускользал от Алена. Он чувствовал, что во всем случившемся была какая-то… незавершенность? Или может быть даже… неправильность?
Глупости. Он откинулся на прохладный песок, устремив взгляд в далекое, темное, усыпанное звездами небо. Конечно, глупости.. Итиль теперь не одна, ей хорошо, и это главное.
Все сомнения, все тревоги оставили его. И тоска, совсем недавно нахлынувшая с океана и уловившая его в свои сети, тоже исчезла. Полежав немного, Ален зябко передернул плечами, встал и медленно побрел обратно, чувствуя, как сознание окутывает спасительная мгла, как оно меркнет, растворяется в сонном забытьи.
* * *

Вот такой сон привиделся ему нынешней ночью. Странный, удивительный сон. Сидя на крыльце, Ален перебирал в памяти все образы, краски, звуки - и с особой силой снова и снова переживал то дивное ощущение полета, которое испытал, когда птица-песня вырвалась на свободу и взмыла вверх. Как он пел! Как чист и прекрасен был нежный, страстный, поистине серебряный звук его голоса!
Жаль, что все это происходило не наяву.
Чувствуя, что им снова овладевает сонливость, Ален тяжело поднялся и, поддерживаемый Жанной, медленно побрел в дом.

-6-
ЛУМПИ
(ОТРЫВОК ИЗ ДНЕВНИКА)
10 июня 1 года Свободы 10 часов 35 минут вечера.
Ну, я связался с Цекомпом и рассказал ему все как есть, без утайки. Об утонувшей Найле, о том, что охотница Ана видела Эрритена, целого и невредимого. И, конечно, о своей непонятной тревоге, которая по-прежнему не оставляла меня.
Для связи с Цекомпом в каждой квартире есть большой экран, на котором он появляется то в одном виде, то в другом - как ему вздумается. Чаще всего, при разговорах со мной, по крайней мере, он выглядит, как человек лет тридцати, среднего роста, щупловатый и весь какой-то бесцветный - что глаза, что кожа, что коротко остриженные волосы. Даже брови и ресницы у него такие белесые, что
почти неразличимы. Если не считать этого, он выглядит вполне сносно. Однако будь я на месте Цекомпа, уж точно нашел бы себе что-нибудь поинтереснее.
Собираясь связаться с Цекомпом, я нарочно не стал выключать Компик, который стоял в режиме работы с голоса. Подумал, что, наверно, это будем важный разговор, и его стоит записать. И не пожалел об этом. Компик сделал свое дело как надо, и я сейчас просматриваю запись, удаляя лишнее, а кое-что, наоборот, добавляя. Ну, чтобы было понятно, кто когда говорит и что я при этом думал.
Внимательно выслушав меня, Цекомп некоторое время молчал. Долго - для него. Обычно он отвечает почти разу же. Спустя пару минут он сказал:
- По моему мнению, твоя тревога вполне обоснована, - вроде бы это ничего пока не разъясняло, но мне сразу же стало легче. - Не знаю, при чем тут Эрритен, хотя то, что охотница видела его живым и здоровым, мягко говоря, настораживает. Но несомненно одно. Прошлой ночью в вашем городе что-то произошло, и это что-то заставило Найлу встать с постели прямо в чем была, отправиться к океану и… утонуть. Ты говоришь, врач не обнаружил никаких следов насилия? - я кивнул. - Это отнюдь не означает, что его и на самом деле не было. К примеру, если бы кто-то, достаточно сильный и ловкий, неслышно подкрался к девушке сзади и быстрым движением зажал ей одновременно нос и рот, то по прошествии всего нескольких минут она могла бы умереть просто от удушья, и никаких следов не осталось бы. По крайней мере, внешних. А потом этот кто-то, скажем, сбросил ее тело в океан. В принципе такое можно предположить, верно? Ничего себе «предположение». Можно подумать, наш маленький, мирный город просто кишмя-кишит убийцами, да еще такими умелыми и безжалостными. В это как-то не верилось, по правде говоря.
- Но кто это? - спросил я. - И зачем ему понадобилось убивать Найлу?
Мужчина на экране пожал плечами.
- Может, опять Эрритен орудует? Раз ты говоришь, что он жив. На хорошем каноэ с несколькими крепкими гребцами с одной стороны острова до другой ничего не стоит добраться за несколько часов.
- Эрритен? - я прямо обалдел, когда услышал такое. - Ты это всерьез? А как же перемирие?
Цекомп снова пожал плечами.
- Может, он действовал на свой страх и риск. А может, все это перемирие - одно притворство.
У меня мурашки побежали по телу.
- Ты вправду так думаешь, Цекомп? - упавшим голосом спросил я. - Я имею в виду перемирие.
- Я и прежде допускал, что это возможно, хотя, как мне казалось, маловероятно. В свете же всего рассказанного тобой, вероятность, по моему мнению, заметно возросла и стала, скажем, пятьдесят на пятьдесят, - я, конечно, не понял, что это означает. Видимо, заметив мой недоуменный взгляд, он добавил. - Ну, то есть, половина на половину, понимаешь?
Я кивнул и спросил:
- Ладно, пусть Эрритен, но при чем тут именно Найла? Хотя… Может, она вышла по нужде, а он ее подловил? Но почему только ее одну? Да и зачем ему дожидаться, пока кто-то выйдет из дома? Люди спят, двери у нас никто не закрывает. Заходи, кто хочешь, и души всех подряд. Чувствуешь, Цекомп? Что-то не увязывается.
- Я вовсе не утверждал безоговорочно, что это Эрритен. Просто высказал такое предположение. Это может быть и совсем другой человек. Кто-то вроде того, сгоревшего во время недавнего пожара.
- Стубара? Который неизвестно зачем схватил своих дочек и полез в горящий сарай?
- Вот-вот. Только он почти наверняка сделал это очень даже «известно зачем» или, точнее говоря, «известно почему», - сказал Цекомп и согнутым пальцем постучал себя по голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36