Стал изгнанником из-за собственной дурости — так он это ощущал, отлично зная при том, что дурости никакой не было, что он предвидел этот вариант задолго до своего визита к Клему Гилберту. Даже уверен был, что именно так и выйдет, только не знал, каким способом их прищучат, и потому купил кое-что в тихой Голландки. Некое имение, кроме домика в Занстадте. Ах, Голландия — сонная веселая страна с миллионом велосипедов! Не знала она, какого опасного гостя приютила… Не знала и дремала себе спокойно. Поля за домом Марты Лионель затянуло вечерней дымкой, смолкли овцы в загонах, на башне бывшей ратуши засветились часы. По шоссе проносились, тихо шурша, машины деревенских жителей, возвращающихся из Амстердама, от дневных трудов, И вот, умягченный вечерним спокойствием — а может быть, сияющими серыми глазищами Амалии, — Умник смирился с навязанной ему опекой, разрешил охранникам ночевать в доме а произнес таинственно: «До завтра перебьемся», Что будет завтра, не сказал. И уединился с Мартой — на целый час.
Остальные сидели по углам. Рональд — у себя, за компьютером; оттуда временами слышалось щелканье клавиш и жужжание большого принтера. Амалия — на кухне, довольно просторной и уютной, хотя и вытянутой в кишку на голландский манер. Джек сидел в углу в самом буквальном смысле — на полу гостиной, под окном, выходящим на улицу, — и дремал.
Наконец наверху послышались тяжелые шаги, и Эйвон негромко позвал:
— Эй, сторожевые псы! Сюда!
Они, как было договорено, прошмыгнули к лестнице вдоль стен. Умник стоял в двери своей спальни и делал приглашающие жесты; когда Амалия с Джекам вошли, скучливо промолвил:
— Будет так, ребятки… Завтра переезжаем в другое место, там для вас найдется работа… кой какая работа.
— Кое-какая? — немедля переспросила Амалия, — Не объясните ли, сэр?
— Я тут, э-э… имею маленький заводик… мастерскую… — врастяжку проговорил Умник. — Двадцать человек рабочих, выпускает электрическое такое… вы не поймете, Там есть жилой дом, побольше этого, на десять примерно комнат. В общем, сами увидите. Марта завтра едет закупать меблировку.
— Площадь завода большая? — спросил Джек.
— Три с половиной акра примерно.
— Огорожено?
— Голландии это незачем, сынок. И по месту незачем — говорю, сами увидите.
— Значит, будем охранять это предприятие? — наседал Джек. Он выспался, и ему хотелось поговорить.
— Если возьметесь, — лениво ответствовал Умник. — Но сначала будет уборка, обустройство… Одежду вот вам надо купить — тебе, например, чистая рубаха нужна, верно?
— Еще как нужна, сэр, — чистосердечно сказал Джек.
Он был стандартный американец и привык менять рубашки, а желательно и джинсы, каждый день как минимум. О носках и говорить нечего. Во Франкфурте он, правда, сменил рубашку (ужаснувшись европейским ценам), но когда это было!
— Вот видишь… Как у вас с деньгами, ребятишки? Есть на что купить приличную одежку, комбинезоны рабочие, все такое? Чеки ваши тут не примут.
— А кредитные карточки примут, — выпалила Амалия, которая уже сто раз прокляла себя за то, что ринулась на поиски, не взяв с собой ничего — ни одежды, ни обуви.
— Еще спасибо скажут, Амми… Значит, завтра езжай с Мартой, купишь то, что надо, на обоих, а ты, Джонни, поедешь с нами прямо туда.
Из-за причуд английского языка «Джек» есть уменьшительное от имени «Джов» — так же, как «Джонни». А из-за странностей американского обихода, уменьшительным именем можно официально пользоваться как полным, наглядным примером чему служит президент Билл Клинтон, полное имя которого (Уильям) все давно и прочно забыли.
Джек хотел было сказать, что он — именно Джек, а не Джон, однако решил не вязаться с этим чудаком,
— Это далеко? — спросила Амалия.
— Э, тут все близко, здесь тебе не Америка… Ты, значит, его обмерь или как там полагается — нас с Роном Марта уже измерила вдоль и поперек. Отличная компания! — объявил Умник с неожиданным весельем, — Все примчались чуть не нагишом!
Амалия сразу оценила новую перспективу; возможно, там легче будет наладить охрану, — если Мабен пришлет людей, как обещал. Она осторожно спросила:
— Простите, Джошуа, но могу я вызвать сюда подкрепление для охраны? Вдвоем, вы же понимаете, мы мало чего стоим, верно?
Умник встал и заходил по комнате, бубня под нос какую-то мелодию. Амми вслушалась и поняла, что это — знаменитая негритянская духовная песня «Отпусти народ мой». Старая, как мир; в представлении Амалии — едва ли не как сама Библия.
Наконец Умник заговорил:
— Охрану заводить, наверное, надо, И тебе я верю. Жаку вашему — верю. А средствам связи не верю. Поручиться могу, его телефоны прослушиваются. Согласна?
— Вам виднее, — сказала Амалия. — Мы с Джеком не знаем общей обстановки, информации у нас — почти что ноль, Джошуа. — Было очень странно называть его чужим именем. Она вздохнула и закончила:
— Не знаю, что и предложить.
— Я тоже не знаю, — сказал Умник. — Но подумаю; подумаю… Телевизор посмотреть не хотите? Вон в углу есть маленький, а я пошел к Рону.
Телевизор действительно стоял в углу под занавеской, действительно маленький — и черно-белый. Кому ж такое захочется смотреть? Амалия еще раз вздохнула, ощутив вдруг безмерную усталость. Сказала Джеку, чтобы он подежурил внизу, а сама без стыда и совести плюхнулась на кровать Берта Эйвона и заснула,
Она спала и видела сны и во сне удивлялась что видит сны потому что она очень редко видела сны и все было цветное как весной когда на небе ни облачка и зацветают магнолии и бумажные деревья и гиацинты а близко Пасха но там не было Берта было огромное здание огромный зал это аэропорт поняла она какой странный народ здесь все безликие совсем без лии только один с лицом Мабена смеется ха-ха-ха но это не Мабен а у нее нет пушки потому что отняли при входе а он смеется ха-ха-ха.
Она проснулась. На кровати рядом с нею сидел Эйвон и тихо, но от души смеялся. Ха-ха-ха. Амалия села, почему-то потрогала его за локоть, промычала:
— M-м, извините, Джо, я как-то вдруг свалилась и уснула.
— А как не свалиться, — со вкусом сказал Умник, — после такой вот дороги! Ты, конечно, железная девка, да не стальная все-таки…
Оказывается, она все еще держала его за локоть. Поняв это, поспешно убрала руку и пробормотала;
— Ох, извините… — И сейчас же увидела, что он примеряется — не приласкать ли ее, и опять взяла его за могучий локоть. — Совсем еще сплю.
Тогда он вдруг поднялся с кровати и тихо приказал:
— А просыпайся. Есть дело.
Амалия вскочила тоже — стояла, пошатываясь. Сон еще бродил в ней, мелькали перед глазами отмытые аэродромные стекла и почему-то харя агента ФБР Родригеса, который, оказывается, в ее сне изображал Мабена,
— Просыпайся… — Берт взял ее за плечи и слегка встряхнул, — Начала соображать, а? Она высвободилась и покивала.
— Твоему Джонни этому можно доверять, а? Амалия подумала и ответила, глядя в его темные прищуренные глаза:
— По-моему, Джек — надежный парень. У меня нет причин ему не доверять.
— Вплоть до какой суммы? — спросил Берт
— Что вы хотите этим сказать?
— А очень просто: сколько ему надо заплатить, чтобы он стал ненадежным?
— Ну, не знаю… Трудно так судить о человеке, с которым работаешь.
— В вашем ремесле только так в надо судить, деаочка.. Скажем, миллион. Если вот тебе предложат миллион на счету в хорошем банке, ты назовешь мой адрес?
— Неужто за это могут предложить миллион?
— Им, — он ткнул пальцем в окно, — им это пара пустяков. Что для тебя доллар.
Она почему-то оглянулась на окно, нахмурилась и сказала:
— Бас я не выдам ни за миллион, ни за десять,
— Тебе я верю. А он как?
— Но почему вас это заинтересовало, Берт?
— Джо меня зовут, — прогудел он сердито. — Джо… Я вот думал: послать его к твоему Жаку, курьером. А если его перехватят? И — миллион?
— Если предложат миллион, не знаю, — призналась Амалия. — Неужели вы думаете, что могут предложить такие огромные деньги?
— Ладно, давай-ка сядем, — сказал Умник.
И он рассказал ей наконец-то, как обстоят дела. Рассказал о своем изобретении, и о том, что делалось в опытом цехе, когда его взорвали, и вообще о непременной и неизбежной реакции нефтяных заправил на страшную угрозу их рынку. Реакция неизбежна — он это подчеркнул. И в конце уже с некоторой осторожностью добавил, что, объективно говоря, не сомневается: лично он обречен, потому как убить можно кого угодно при любой, самой плотной охране — дело лишь в том, сколько израсходовать денег и сколько потерять исполнителей. Сейчас «Дженерал карз» пытается дать в прессу информацию об изобретении, надеясь предотвратить террор, да впустую, как он полагает, впустую…
Амалия сидела на кровати пряменько, как встревоженный суслик, и переваривала все это. О многом она и сама догадывалась — да почти обо всем, если честно. Как раз в утро взрыва она через компьютер залезла в «Кто есть кто» и разобралась, что господин Бабаджанян — один из самых могущественных людей в компании «Эксок», одной из самых могущественных компаний в стране, да и в мире, пожалуй. Тогда она не успела как следует обдумать значение его визита на тихую улочку Хоуэлла, потому что пришла весть о взрыве и все завертелось как бешеное, да так и вертелось — до сего дня. Значит, и впрямь дело пахнет миллиардами, подумала она и сказала чинно:
— Жаль, что меня не проинформировали раньше.
— А что бы это изменило? — сейчас же спросил Умник.
— Но может, и не жаль, — сказала Амалия. — Если бы я адекватно оценивала опасность, может, не бросилась бы за вами. Побоялась бы навести на след… Можно, я спрошу? — Он кивнул. — Получается, вы давно уже предвидели… ну, возможные последствия? Взрывы, убийства и прочее? — Умник еще раз кивнул. — Но тогда почему вы не пошли на публикацию с самого начала, вот я чего не понимаю…
— А потому, что результат был бы вот такой. — Он поднес ручищу ко рту и дунул на раскрытую ладонь. — Пшик.
— Ну как же, такое изобретение!
Он не стал объяснять, что серьезные производители не стали бы с ним вязаться, даже получив полную технологическую информацию, что механизм гигантского производства неповоротлив по определению; как некий сверхорганизм, он стремится сохранить равновесное состояние — то, что наука называет гомеостазисом. И чем революционней новая затея, тем сальнее это естественное, животное, можно сказать, сопротивление. Не упомянул он и о том, что верховный руководитель Амални, господин наш Клем Гилберт, тоже не стал бы с ним, Бертом, разговаривать, и» будь у него готов образец новой машины. Указал бы на дверь и велел бы впредь не пускать к его превосходительству. Так что он действовал единственным возможным способом. Вместо всего этого Умник сказал;
— Ага, в том и дело… Ни один серьезный человек не обратит внимания на такую дерьмовую статеечку — насчет великого-де изобретения, — понятно?
Было видно, что Амалия не понимает. Она глядела на него красивыми своими глазами, и Умник в первый раз заметил, что глаза у нее серые. И красивые — когда не подмазаны. Сейчас на Амалии были мешковатые дорожные брюки, но Умник помнил первый ее визит, осенний» когда на ней были штанишки в обтяжку. Он тогда еще отметил отличные бедра и задик.
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу. Из деревушки, именуемой Занстадт, последний автобус уходит рано. Оставшиеся поужинали в тесной компании, потом Умник флегматически пожелал всем спокойной ночи и повел Амалию к себе. Повел за руку. Марта как будто была очень этим довольна; улыбалась и кивала им вслед. Она, Марта Лионель, всегда радовалась чужому счастью, и еще она очень любила Умника — своих сыновей у нее не было.
Рональд ничего не заметил, поскольку был, по обыкновению, занят собственными мыслями. Сейчас он думал о новой выдумке друга Берта, в очередной раз поражаясь его гениальности. Но думал тяжко, потому, что было непонятно, как воплотить эту выдумку в металле и пластмассе; то есть было понятно, как, но не удавалось сообразить, каким образом сделать эту штуковину быстро, а друг Берт требовал, чтобы все было сделано именно быстро, да еще в полукустарной мастерской и в чужой стране, где неизвестны возможные поставщики разной разности, которой наверняка понадобится много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44