крыша во многих местах текла, и латки уже не помогали.
Босой, в драных штанах, в голубой трикотажной майке на белом теле, – в буром загаре были только его голова, шея да кисти рук, так что издали казалось, будто Федор в перчатках, – он возился наверху, на досках решетника, укладывал шиферные листы, сверлил их дрелью, приколачивал гвоздями. Жена его Марья Матвеевна, повязавшись фартуком, стирала во дворе, в корыте, и, когда было надо, отряхнув руки от воды и мыльной пены, по зову мужа подавала ему с земли очередные шиферные листы.
Федор Данковцев выпросил себе у Ильи Ивановича этот день, чтоб поработать на своем дворе. Комбайн его налажен, прошел проверку на готовность, товарищам он тоже помог, – самый раз сейчас заняться крышей. А то как пойдет уборка да следом вспашка зяби, озимый сев, от работы уже не оторваться, и опять останется веранда на зиму с худой кровлей. Не дело это. Так и вся веранда пропадет.
– Гляди, Алешка! – сказала Марья, застывая над корытом, с руками, опущенными в пенную воду.
Серединой улицы, широко, весело шагая, к дому приближался Алексей, младший брат Федора, – с туго набитым рюкзаком за спиною. От духоты и полуденной жарищи лицо его было распаренным, красным, в поту. С ним рядом шагал незнакомый парень, ростом пониже и возрастом помоложе, с усиками, в рабочей куртке и тоже с вещевым мешком за спиной.
– А говорили, они только послезавтра приедут…
Марья принялась поспешно вытирать о нестираное белье руки.
Федор, вглядевшись, тоже оставил молоток, гвозди, стал слезать по приставленной лестнице на землю.
Про то, что из города приедут на уборку заводские рабочие, было известно давно. Они и в прошлом году приезжали, и в позапрошлом. Федор с Марьей знали, что в это лето рабочие будут с Алешкиного завода и Алешка приедет тоже. Сам напросился. Механизаторские навыки он еще не позабыл, потрудиться на свежем воздухе – это тот же курорт, – так объяснил он свое желание брату и Василию Федоровичу. После города поработать в поле, конечно, приятно. Но верней всего – Алешке просто хочется подкалымить. За посланными на уборку завод сохраняет бо?льшую часть месячного заработка, да еще колхоз будет платить от выработки, со всеми надбавками и премиальными, как своим людям. В прошлые годы заводские работали помощниками комбайнеров, и заработки вышли у них неплохие. А Алексею Василий Федорович обещал дать комбайн. Есть один без хозяина. Его уже совсем было бросили, стали потихоньку растаскивать, а потом председатель передумал, приказал это дело прекратить, комбайн наладить. Все-таки лишняя машина. Не помешает. Мало ли что случится на уборке. Бывает, вдруг – авария за аварией… Если слово свое Василий Федорович сдержит, то Алексей огребет очень даже приличные деньги. Вполне хватит на новый мебельный гарнитур. Алешкина жена мечтает сменить обстановку, поставить в квартире румынскую мебель. Все знакомые уже обзавелись, и она не хочет отставать.
Федор вышел навстречу брату за калитку. Виделись они не так уж давно. На майские праздники Алексей с женой приезжал в Бобылевку, гуляли два дня. Недели полторы назад Алексей еще раз появлялся в деревне: представитель заводского профкома приезжал договориться с колхозным правлением насчет посылки рабочих, а Алексей – с ним заодно, еще раз заручиться обещанием Василия Федоровича. Но все равно братья обнялись, поцеловались, похлопали друг друга по спинам и плечам, радуясь встрече. Алексей когда-то, до отъезда из деревни, был хлипкий шкетенок. Но про это уже все забыли. Теперь он головой возвышался над Федором. Но Федор все же был крепче, тяжелей. А Алексей – жидковат. Длинный просто, с длинной шеей, острым кадыком. Волосы свои он подвивал, они лежали надо лбом волнисто и были чем-то смазаны, закреплены – не рассыпались, даже ветер их не тревожил.
– Сериков Станислав, – протянул Федору руку коренастый, с усиками. – Или просто Стас.
– Знакомься, – сказал Алексей брату. – Из нашего цеха. Мой кореш.
– Чегой-то вы вперед времени?
– Ребята так схотели. Говорят, что ж это мы, с дороги – и тут же в работу? Надо оглядеться. Помочь, может, надо. Когда косить собираетесь?
– Да еще дня через три, а то и четыре. Сыровато еще зерно.
– Такое пекло – и сыровато?
– Не подошло.
– Ну, значит, отдохнем. Газеты сейчас пишут: уборочная техника в полной боевой готовности, мастера уборки ждут только сигнала для выезда в поле…
– Когда оно бывало, чтоб в полной боевой… – усмехнулся Федор. – Дай еще месяц сроку, и все равно б нашлось, чего подкрутить, чего приварить… Комиссия, конечно, приняла. Да комиссия – что! Вот в поле выедем, тогда и будет проверка, какая у нас готовность. Делов вам найдется, конечно. Помараете руки.
– А что тот «Эс-ка», который мне Василь Федорыч сулил?
– Подлатали. До поля доедет. А чтоб работал – самому его глядеть надо…
Федор снял с плеча брата рюкзак, пропустил Алексея и его приятеля в калитку, а уже за ними вошел и сам.
– Копаешься? – кивнул Алексей на развороченную крышу веранды. Оглядел сброшенное на землю железо, листы шифера, сложенные вблизи дома стопой. – Хватает же тебе работки, скучать не приходится!..
– Да поправляю… Надо, – ответил Федор как-то даже смущенно, точно дело его ничего другого не заслуживало, как только такой насмешливости. Он был старше Алексея на семь лет. Когда-то учил его водить трактор, слесарить, но с тех пор, как Алексей прочно закрепился в городе, роли их в отношении друг к другу переменились: не Федор, а Алексей держал себя как старший. А Федор, вообще-то скромный характером, не гордый и не самолюбивый, стушевывался перед ним и даже как-то робел. Приезжая в Бобылевку, Алексей ко всему деревенскому относился подчеркнуто свысока, с пренебрежением. Высмеивал колхозную расхлябанность, плохую дисциплину. Федор не спорил, внутренне признавая за ним право на все. В городах, на производстве, конечно, по-другому, что говорить, – несравнимо. Алексей – мастер, не колхозный самоучка, прошел производственно-техническое училище, имеет на руках диплом. В городе у него двухкомнатная квартира со всеми удобствами, цветной телевизор, три костюма, моторная лодка на реке, «казанка», с двадцатисильным движком. По воскресеньям Алексей уезжает с женой, дочкой и приятелями вверх по реке, в лесные места; купаются, удят рыбу. Отдыхают. Держит прицел на «Жигули». А он, Федор, как был двадцать лет назад, так в том же виде и остался, никуда не продвинувшись, на том же месте, ничего за эти годы особенно не приобрел, ни из обстановки, ни из вещей. Ни разу даже на курорт не ездил. Только вот дом с Марьей выстроили, взамен родительской хаты. Алексей прав, верно это – вечный он труженик, как заводной: все в работе, в работе. А ее вокруг столько – не переделать. Если и выпадет в колхозе свободный промежуток, так дома полно дел, давно уже скопились, ждут его рук. Собственная усадьба, хозяйство, – известно, что это такое. Плен, неволя. Каждый день поросячий хлевушек чисть, воды из колодца наноси; дом еще полностью не кончен, там доделать надо, здесь; печка зимой дымила, враг ее расшиби, непременно надо разобрать дымоходы, поглядеть, что там; забор подгнил, рухнуть собирается, тоже зовет – добывай материалы, строгай, пили, прилаживай… Весной вздумалось яблоньки возле дома посадить, из госпитомника сорта, пять рублей каждый саженец. А жара их губит, поливать надо, каждый день – ведра три под корень; жалко, если пропадут; не в деньгах дело, сорта хорошие, редкие, второй раз достанешь ли…
– Как добирались? – спросила Марья. За то короткое время, что мужчины провели возле калитки, она успела налить полный рукомойник, висевший на заборе, вынести из дома чистое полотенце.
– На заводском автобусе.
– Много вас?
– Десять человек. Там они, у правления. По квартирам разводят. Может, еще пару-тройку ребят сюда возьмем? Дом у вас просторный, места хватит.
– Нет уж, никого сюда больше не тащи! – отрезала Марья, не заботясь, что ее слова могут обидеть Алексеева приятеля. – Дом просторный, а готовить на такую ораву?
– Обед нам в поле дадут, а завтрак, ужин – много ли труда? Какая разница, на двоих, на пятерых? А нам бы в куче веселей.
– Разница! Ты сам-то готовил когда? Попробуй, а потом уж говори… Ишь, добрый какой – на чужой-то труд!
Марья, в отличие от Федора, с Алексеем не церемонилась, выкладывала все напрямки, без дипломатии. Характер у нее был резковатый, «неудобный», как признавала сама Марья.
Гости помылись. Молчаливый Сериков, ничего больше пока не сказавший, кроме своей фамилии, держался, однако, без стеснения, свободно. Так, бывало, вели себя солдаты в войну. Только зашел в дом, на короткий постой, и через пять минут он уже как давний, тутошний житель: знает, где топор лежит, каким ведром из колодца воду брать, как хозяйку зовут, как кошку, корову кличут… Раздевшись до пояса, Сериков, шумно фыркая, выплескал на себя весь рукомойник, затем достал из рюкзака безопасную бритву, приладил на заборе зеркальце и тщательно подправил свои усики. Еще добрый десяток минут смотрелся он в зеркальце, поворачиваясь к нему одной стороной лица, другой, срезая бритвой где волосок, где просто скобля уже по бритому месту.
Обеда Марья еще не готовила – гостей в этот день не ждали и не обеденное было еще время. Поэтому Алексей с приятелем, внеся в дом свои рюкзаки, выпили только по кружке молока с хлебом, а затем скинули рубахи и часа два помогали Федору крыть веранду. Помощь их пришлась очень кстати. Федор рассчитывал провозиться весь день, а в шесть рук в быстром и дружном темпе они в два часа покончили дело полностью.
Федор был доволен. До вечера еще далеко, день долог, он успеет вычистить погреб: там оставалось немного старой картошки, сейчас она превратилась в гниль. А к вечеру, на закате, когда спадет жара, поработает с Марьей на огороде, прополет грядки. А то все она одна на нем спину ломает. Марья ведь тоже не двужильная: каждое утро в шестом часу уходит на птицеферму. Это сегодня она отпросилась – из-за Федора: одному ему было бы несподручно.
Стол Марья накрыла на веранде. Постелила целлофановую пленку в розовых цветочках, поставила эмалированные миски, нарезала хлеб.
На первое она сварила борщ.
– Без мяса небось живете? – садясь за стол, сказал Алексей в своей снисходительной, насмешливой манере.
– Так откуда ж оно? – сердито сказала Марья, ставя на стол большую кастрюлю, помешивая в ней половником. – В магазине не бывает, в колхозе надо выписывать. А Федор мой разве пойдет просить? Ты ведь знаешь, какой он. На нем ездить будут, он и не пикнет, а чтоб о себе постараться – на это у него смелости нет, рта не раскроет…
– Ну, чего ты говоришь! – спокойно возразил Федор. – Несешь, что в голову взойдет. Не в этом же дело. Брали ведь все время. Просто нет его сейчас в колхозе, не режут. Уборки ждут. Шофера приедут, комбайнеры ростовские, городские вот прибыли. Всех надо обеспечить питанием в поле. Правление и решило: сейчас малость попридержим, чтоб потом иметь вволю. Будет мясо, еще надоест.
Алексей мигнул Станиславу, тот метнулся к рюкзакам, принес и выложил на стол круг краковской колбасы, четверть головки сыру, копченую рыбу в промасленной бумаге, консервные коробки с хеком и камчатской скумбрией. И заключил все это бутылкою «Экстры», небрежно бухнув ее на середину стола.
Федор, умывшийся после работы, с мокрыми, зачесанными ото лба назад волосами, надевший ради приезда брата свежую рубашку, дернулся было куда-то внутрь дома – достать свой припас, но Алексей сразу же остановил его:
– Погоди, и твоей попробуем, дойдет время. Давайте за встречу! – он первым поднял стакан.
– Чтоб успешно вам тут поработать! – сказал Федор, чокаясь.
– И заработать! – добавил Станислав негромко, но веско, как бы уточняя, что для них с Алексеем наиболее важно, ради чего они сюда приехали.
– Ну, конечно, и заработать! – согласился Федор. – Это само собой.
Марья только пригубила и поставила стакан на стол. Вообще-то она выпивала, но по праздникам, когда все сготовлено, прибрано, в доме и в хозяйстве полный порядок и у нее свобода от дум и забот. Сейчас же она не могла этого себе позволить, потому что у нее мокло в корыте белье, после обеда она собиралась достирывать, а к вечеру идти на огород, обирать с картошки проклятых колорадских жуков, которые всех замучили своим небывалым множеством. Надоело это занятие, конца ему нет, жуки вce лезут и лезут откуда-то, и ничто их не берет, но и не воевать с ними – как же? Без картошки зимой насидишься.
– А что ж это у вас – разгар лета, а ни огурчика малосольного, ни лучка, ни помидорчика? Деревня, называется! – с укором в адрес хозяев проговорил Алексей, цепляя на вилку колбасный кружок.
– Лук весь посох, – безнадежно махнула рукой Марья. – Огурцы жара тоже спалила. На них и завязей-то почти не было.
Мужчины выпили снова, Федор совсем мало, на донышке, – и стали смачно хлебать борщ. А Марья, только пожевав кусочек сыра с хлебом, наведалась в летнюю кухню, глянуть, как там картошка на сковородке, которую она сготовила на второе и залила яйцами, не подгорела ли, и, вернувшись, присела у стола, но не близко, а чуточку сбоку, на отдалении, в готовности подать, принести что понадобится. От этой женской обязанности и привычки – служить всем, кто за столом, поминутно мотаться то к печи, то к посудному шкафу, то в кладовку, – она даже есть вместе со всеми не умела, потом уж, когда все отобедают, разойдутся из-за стола, наступала ее очередь – налить и доесть то, что осталось.
– А за Борьку я тебя просто не знай как просить буду. В ноги поклонюсь, – заговорила Марья, заискивая перед Алексеем. Легко менялись ее настроения, ее тон: она могла сердиться, шуметь, говорить грубые слова – и тут же, через минуту, улыбаться, вести себя совсем наоборот. Она и Алексею улыбнулась. Большинство зубов у нее во рту были синевато-серые, железные. – Отпустят его с армии – пособи ему, подскажи, наставь, как и ему в городе пристроиться. Все ж таки родной племянник он тебе, не чужой человек. А мы уж тебя отблагодарим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38