Аккуратно отбросив свою уродку, он вытянул руки в сторны и замер, не сводя глаз со Старого. Серегу словно подбросило — не дело старшему сидеть, как зритель в театре. Привстав на колено, он выждал момент, когда Старый начнет распрямляться, и со всех ног дунул к первому КамАЗу, держа на прицеле осторожно выбирающихся из-за машин хозяек.
Встав рядом с Ахметом, Серега с кровожадной сосредоточенностью сверлил взглядом испуганных врагов… С виду — люди как люди, а?! А че, суки, творите с нами! Ну вот, пидарасы, ща ответите!… - эта мысль довольно ясно читалась на его возбужденной боем моське, и добавляла холодного пота обреченным иринисам, старающимся не поймать случайно взгляд этого юного дикаря с горячим автоматом в руках. Семеро хозяек выстроилось в неровную сгорбленную шеренгу неподалеку от кучи сброшенных стволов.
— Все? Подранков не валяется там? — Серега заметил, что тон Старого изменился: Старый явно торопился, разговаривая с пленными как с пустым местом — ни малейших попыток рулить, ни грамма эмоций… Да он их списал… — догадался Сережик и пообещал себе, что уж на этот раз перехватит лично хотя бы одну глотку.
— Есть, но тяжелые. Стрелять не смогут, — с готовностью доложил тот же длинный, что отозвался первым. — Я еще слышал, как в кузове кто-то…
— Цыц. — оборвал разговорившегося Старый и вытащил из кармана связку пластиковых хомутов, бросив ее прячущемуся за спины других коротышке. — Эй, порося, покрути-ка корешков своих. Чтоб затягивал как следует, понял? Так, э, пидарасы, ладошки врозь сделали! Ты, баран! За спиной! Во-о. Крепче тяни, свиненыш. Все, теперь сам иди сюда…
— Ой!
— Терпи, свинья, один хуй зарежу… — ухмыляясь, пробормотал Ахмет, вталкивая коротышку в толпу пленных и вдруг гаркнул так, что пленные вздрогнули как один организм: — А ну, пали, суки! Пали, быстро! Куда, блядина! Мордой вниз. Кто дернется — труп. Сереж. Иди колонну зачищай. Помнишь?
— Да. От середки к краям, выстрелил — заглянул. Пулеметы страхуют. В кунги заглядывать издаля, после очереди.
— И смотри — пулемет сначала проверяй, если норма — тогда со станка сымаешь, там повертка такая есть справа, и весь патрон пулеметный собрать, чтоб ни одного не оставили. На хавку — похуй, главное — патрон и медицинское все. Смотри, чтоб из шмотья ниче, кроме бушлатов и сапог не брали, и так тащить дохуя. Все, давай, Серег, и быстро все — у нас десять минут на все про все. Какая непонятка — пришлешь.
Серега убежал, на ходу раздавая приказы своим мужикам. Ахмет протяжно выдохнул, обведя темнеющее небо настороженным взглядом и присел на корточки у головы одной из неподвижных фигур на затоптанном снегу.
— Эй, братишка, тебя как звать-то? Жить хочешь?
Правильно забитая колонна четко выстроила зарождающийся Дом. Так бывает всегда — когда люди обнаруживают войну, они быстро избавляются от лишнего. Сомнения — лишнее. Человек с сомнениями приносит беду всему подразделению, это он постоянно отстает, теряет доверенное имущество, ломает единственную лопату, попадает в лен. Его надо постоянно выручать и подгонять. Потому сомневающихся ненавидят все, и товарищи о оружию, и командиры.
Особенно командиры. Это оттого, что подчас сомневающийся заставляет командира стать убийцей — от приносящего несчастье надо избавиться, и командир вынужден отделить сомневающегося, послать его на смерть вместо нормального бойца, чтоб подразделение получило с его смерти хоть немного выгоды. Делается это всегда обманом, и от этого командир ненавидит сомневающихся еще сильнее: негодный для войны человек заставляет командира обманывать и убивать своих, что делает войну совсем уж поганым занятием. Вот что самое хреновое на войне. Не страх, не смерть, не ее насмешливая и бессмысленная несправедливость, а именно это. Страх проходит, а это — нет, оно намертво впивается в душу и лежит на самом ее дне тяжелой склизкой тухлятиной. Именно это будит тебя посреди ночи через десяток лет, и ты к концу второй сигареты в тысячный раз повторяешь все те же расчеты и делаешь все тот же вывод — да, я тогда поступил верно, и идешь обратно в постель, а на душе все равно лопается корка, и что-то жгучее сочится из трещин.
Но войну не бросишь и не уйдешь — вот что на войне и самое плохое, и самое хорошее. Поэтому…
…Поэтому сделаем так… — решил Ахмет и окликнул углубившегося в изучение трофейного бинокля Серегу:
— Сереж, у тебя Губа и этот, в пальте обрезанном, че делают?
— Лесхоз, что ли? Ленты их снаряжать посадил, а че?
— Пожрали они уже?
— Да, а…
— Иди отбивай их. Остальных сюда давай.
— На хера, Старый? Ты же говорил, наката подождем?
— Не будет никакого наката.
Сережик только недоуменно косанул на Старого, но, ничего не сказав, скрылся за дверью.
Народ ввалился, наполнив бывший Кирюхин кабинет непривычными запахами хозяйской амуниции. Мужики расселись вокруг длинной взлетки и одинаково завозились, закуривая душистые трофейные сигареты. Дождавшись тишины, Ахмет, сидевший на корточках у открытой дверцы буржуйки, прихлопнул дверцу и опустился в глубокое Кирюхино кресло.
— В опчем, так. Че мы с вами сегодня откуролесили, думаю, все понимают. Этого нам никто не спустит, даже эта пидарасня. Или есть надежда соскочить? — подчеркнуто не торопясь, раздумчиво спросил Ахмет у народа, приглашая высказаться каждого.
— Э, ладно тебе, Ахмет. Все понимают, куда бошки совали.
— Теперь они, пока нас не перестреляют, на Пыштым не дернутся?
— Ниче… — злобно оскалился маленький мужичок, которого погоняли Кобзоном. — Перестреляют они. Эт ишо перестрелять надо. Они нас тут перестреливать подзаебутся. Не, в оконцове, может, и зачистят, базару нет; но, сука, незабесплатно. Ой проплатют они, дохлого Кобзона понюхать…
— Да и перестреляют… Оно того стоит. Экий праздничек-то нонче. Опять же, да: привалить нас — это еще поработать придется. И еще хуй его знает, кто кого привалит…
— А мы их сколь, двадцать семь нащелкали? Сытый, ты же вроде считал?
— Эх, с начала самого бы так… — вздохнул кто-то на конце стола, тут же получив оборотку:
— А кто мешал-то?
— Не, дохлятины двадцать семь.
— Точно. А двадцать восьмой и девятый вон у Ахмета где-то. Слышь, Ахмет, ты там падло это не кончил еще?
— Нет покамест. Они у нас чуток сомлели, отдыхают. Еще потрясу малость, как отойдут… В опчем, нет сомнений, мужики? Нормальный мы с вами ход сделали?
Народ шумно подтвердил — какие сомненья? В самый цвет. Устали ныкаться, сколько уж сидим под полом, как тараканы какие, а тут в кои веки хозяйской кровушки хапнули.
— Ну, не столько хозяйской, сколько холуйской. Мы сегодня ни одной настоящей, породистой твари так и не заполевали. Все или наши бывшие, или хохлы с чухонцами всякими. Корейцы были еще или япошки — хрен их разберешь.
— А тебе самую голубую надо, да? К этому клонишь? — глухо сказал в никуда один из мужиков, до сей поры внимания Ахмета к себе не привлекавший.
— Догадливый, — согласился Ахмет, плюща догоревшую сигарету.
В хозяйском кабинете повисла напряженная тишина. Мужики явно не одобряли еще не озвученную идею — сегодняшняя удача показалась им настолько из ряда вон выходящим событием, что любые мысли о повторном заходе невольно сравнивались с дерганьем черта за бороду. На самом деле, если пофартит увернуться от ответки, то грех дергаться и искать на жопу приключений — взятый утром хабар обещает сытую спокойную зимовку.
Надо врать… Опять вокруг люди, и опять начинается вранье… — с усталым отвращением Ахмет вытряс из пачки новую сигарету. — …Почему так? Как соберется больше двух человек, сразу начинается. Как заебло это все… Ниче. День — и все. Завтрашний день…
Ахмет тщательно утолкал сигарету обратно в пачку и обвел Сережиковых мужиков взглядом, в точно подобранной пропорции смешавшим уверенность, одобрение и немного вызова.
— Личного состава на базе шестьсот человек.
— Ох ни хуяшеньки… — выдохнул кто-то.
— Обожжи бояться. Это половина баб, да педрилы всякие за компьютерами, вояк гораздо меньше. Войск федеральных один платун, это взвод по их нему. Половина срочников, половина наемные, типа как у нас раньше контрактники были. Призывники — так, мясо. Контрактники, по сведениям, по-сурьезнее. Взрослые мужики, сытые и с опытом.
— Уже вдвое больше, чем нас…
— Так оно. Однако мы с ними стенка на стенку ходить не станем.
— А как тогда? Какие мысли?
— Потом о мыслях. Так, взвод армейских. Дальше. Эти, частники наши утренние. Три… теперь уже два взвода. Этих вы сами видели. Это «Иринис», контора так называется. Есть еще «Блэкватер», тоже контора типа этих. Еще взвод.
— Рота с гаком набирается…
— Не все еще. Еще милитари полис, полиция военная. Чуть больше десяти человек, эти черти точнее не знают. Больше десяти, меньше двадцати. Не бойцы.
— А че они там делают?
— Пьяных поди по барам крутят, — хмыкнул Сытый, определенно собиравшийся поддерживать старших Дома при любом раскладе.
— Точно, — подтвердил Ахмет. — Там два бара у них.
По мужикам пробежало едва заметное шевеление, кто-то даже пробормотал неясную фразу со словом «пиво».
— Не только пиво, — тут же отреагировал Ахмет. — Соляр. Жратва. Патрона море, ствола море, техника. Понимаете, рядом с чем ходим? Это все. Это столько, что навсегда.
— Мертвому оно без надобности, — обозначился главный оппозиционер, тот самый невзрачный мужичок. — Ахмет, я вот что скажу. Ты мужик боевой, и не без удачи. Сегодня ты это показал, базару нет. Но ты знаешь, куда сейчас народ потащить хочешь? половиной батальона воевать. Понимаете вы это, братцы? Почти полбатальона там сидит. С минометами, за минными полями. А нас отделение.
— Обожжи бояться, — повторил Ахмет ключевую фразу разговора, спокойно и доброжелательно глядя на мужика, и остановил жестом напружинившегося Сережика, явно собиравшегося ринуться обозначать, кто тут старший. — Я сейчас доложу, что имеем. Есть над чем репу чесать. Только вот еще че, пацаны. Там у них наши, сто шестьдесят человек. Типа как рабы. Им эти на головы какие-то электрические хуйни натянули, и они там по самым херовым местам лазают, этим разные дорогие штуки достают.
— Это как — электрические хуйни?
— Да, че это? Чтоб не сбежали?
— Это тебе эти двое сказали?
— Ну да. Говорят, в зоне, где радиация, там ходят. На голове — шлемаки такие здоровые, как на мотоцикле ездить, и через них эти как-то ими управляют: туда пойди, то принеси. А че это за байда, я сам толком не понял, — снова соврал Ахмет, не желая размазывать про виртуальную реальность и ломать темп разговора. — Эти двое пидоров сами ладом не в курсе. Они так, соляра, через день на ремень.
Кидать — очень опасная штука. Такого вообще не бывает: кинуть — и потом спокойно спать. Кидалу всегда находят и наказывают. Короче, кидать нельзя. Как бы. Но уж если ты собрался кого-то кинуть, то кидать надо сразу на все. Так, чтоб прокинутого раздавило, расплющило, окончательно и бесповоротно, в говно, в парашную грязь, до паморок. Если ты не умеешь кидать ТАК — на все, на полную, до кости, до последного гроша — не берись. Убьют, без вариантов.
Мастера никогда не кидали по-другому. Уж кто-кто, а они всегда умели кидать, и всегда делали это даже не оптом, а тотально. И когда они кидали кого-то, упираться было бесполезно, даже если жертва видела все их движения насквозь: при равном мастерстве выигрывает всегда тот, кто тяжелее. Мастера всегда ухитрялись к выходу на ринг весить больше; а что до мастерства… Ничем, кроме кидалова, они не занимались уже много веков. Есть даже мнение, что много тысячелетий, но эту информацию пока не проверить.
Нынешний бросок поначалу тоже развивался четко по графику: жертва, как обычно, велась на щедро раскиданную гнилуху и отождествляла себя с разными «государствами», якобы здорово отличающимися между собой и преследующими «разные интересы». В этот раз получилось даже особенно профессионально: особо продвинутые животные дошли даже до того, что начали отождествлять интересы скота и работников бойни. Высший класс работы.
Пришла, пришла пора жатвы, стадо готово. Мозги надежно взболтаны и выхода не найдут, хотя вокруг и нет никакого забора — самые надежные заборы те, что существуют лишь в головах. Мысль о сопротивлении не то что представляется крамолой, а просто не вмещается в скотьи головы — наоборот, чувствуя запах наточенных ножей, стадо с собачьей преданностью лижет руки забойщиков, гневно замыкивая недостаточно рьяных.
Мастера уверенно загнали стадо в непонятное и нанесли отработанный завершающий удар — по кормушке. Зачем входить в загон с перепуганными животными. Они прекрасно справятся с собственным забоем и сами, и, когда все будет кончено, останется только зайти в вольер и аккуратно перезать глотки еще шевелящихся подранков: кровь надо спустить на землю — внизу ее ждут те, кто когда-то научил Мастеров этой неторопливой, но безошибочной охоте за себе подобными.
Однако один из быков иррационально взбрыкнул под занесенным ножом: такая внезапная и целенаправленная ломка глобальных финансовых рынков могла означать только одно — Судный День. Бык, уже стоящий в забойном станке, решил уйти не один, плюнув мяснику в морду сотнями допотопных «Дунь-Фэней» из синьцзянских шахт; но, как обычно, попал лишь по мулете.
Удар по Штатам прошел далеко не весь, но хватило и горстки слабеньких моноблоков, которым не пришлось прорываться сквозь плазменные облака HAARP, вовремя размазанной ранцевыми боеприпасами пожертвовавшего собой спецназа. Пользуясь старинными русскими наработками, Генштаб НОАК минимальными средствами достиг неплохого эффекта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40