Растения улыбались ей навстречу, словно говоря о том, что не надо бесплодно умствовать, а надо просто отдаться этой изумрудной красоте и радоваться ей. И Джанет, всегда остро воспринимавшая красоту природы, так и поступила. Полдня провела она в рассматривании изумительных природных гармоний, а когда солнце поднялось уже на непереносимую высоту, ощутила тревожное чувство цивилизованного человека, возникающее при виде неподвластной ему красоты. Красота должна быть запечатлена, хоть как-то – иначе ее невозможно вынести. И Джанет, несмотря на жару и полное отсутствие принадлежностей и умения, принесла из дома единственную бумагу, которая у нее была, – свою записную книжку и тонкую гелевую ручку.
Она накладывала штрих за штрихом, прямо по адресам и телефонам, зачеркивала – и снова вела упрямые линии. Наконец от непривычного напряжения у нее свело средний палец, и она отставила свое занятие, начав разглядывать то, что получилось. В хаотичном сплетении штрихов, линий и точек было мало внешнего сходства с окружающим, зато явно звучало настроение и даже то ощущение, которое она испытывала, глядя на окружающее ее буйство растений. Джанет удовлетворенно вздохнула, разгибая спину, и удивилась тому, что день прошел так незаметно. Солнце на мгновение оказалось закрытым чьей-то тенью – над ней, улыбаясь, стоял Паблито.
– Я вижу, три дня одиночества не прошли даром.
Джанет молча глядела снизу вверх на солнце, просвечивающее сквозь шапку его густых блестящих волос.
– У меня к вам немало вопросов, дон Пабло, наконец тихо произнесла она.
Он осторожно, словно хрупкую статуэтку, поднял ее и повел к дому. Но на пороге улыбка покинула его губы.
– А ты уверена, что их обязательно надо задать? И Джанет вынуждена была признаться себе, что теперь, после трех дней раздумий и сегодняшнего неожиданного занятия рисованием, вопросы эти и действительно не имеют особого смысла. Но один все-таки оставался.
– Вы правы. Но один вопрос я задам. Почему… вы не ищете сближения со мной?
Паблито отпустил ее и остановился, слегка расставив ноги и положив руки на бедра, камуфляж на которых теперь заменяли широкие холщовые штаны.
– Неужели ты пролетела тысячи километров за этим?
Джанет опустила голову.
– Значит, трех дней оказалось мало. – Паблито снял с плеч рюкзак. – Это новый запас еды. – И шагнул в густую зелень за домом.
Еще через несколько дней Джанет перестала считать их. Счет стал ненужным и скучным. Она рано просыпалась и бежала на обнаруженную в ее осторожных странствиях маленькую речушку – даже ручей, на который через завесу растений постоянно падал мерцающий столп солнца, отражавшийся в глянце листьев и в зеркале воды неутомимым танцем света и тени. Она купалась, а потом долго сидела, глядя, как разноцветным облаком стоят над водой бабочки, учась видеть только то, что видишь, не отвлекаясь на досужие мысли.
Во всем селении она никого не обнаружила, и это даже понравилось ей, поскольку она стала ходить совершенно обнаженной с утра до вечера, пользуясь счастливой особенностью своей кожи не сгорать при любом солнце. Цвет кожи из обычного золотистого стал светло-медным, а волосы совсем выгорели. Все дни напролет она пыталась рисовать: на внутренних стенах дома – красными камешками, острыми палочками – на широких листьях. Оставшиеся листки записной книжки она берегла и использовала только тогда, когда чувствовала, что сможет сделать что-то действительно хорошее. Ее рисунки вяли, стирались, осыпались, но это было совершенно не важно, важно было само рисование, миг перед началом движения руки, когда ты вдруг с восторгом понимаешь, что сейчас все получится.
Засыпая, Джанет теперь видела перед собой только краски – краски, дающие ей подлинную свободу. Она забыла бы и о Паблито, если б не природа, всей своей загадочностью, простотой и силой напоминавшая о том, кто был ее плотью от плоти, и все полнее пропитывавшееся ею собственное тело Джанет. Она с изумлением рассматривала себя: мышцы на ее ногах и руках стали стальными, маленькая грудь – словно каменной, зато крошечные, бывшие бледно-розовыми соски распустились крупными темно-пурпурными цветками. Это смущало Джанет, и тогда она еще с большей страстью уходила в созерцание и действие, не предаваясь пустым размышлениям.
Начался период дождей, и хотя Джанет часто с наслаждением стояла под мощными теплыми струями, большую часть времени приходилось проводить дома. Но она научилась существовать и в этой полупустой комнате с голыми стенами. Джанет ложилась на свое жесткое широкое ложе и проживала, как наяву, многое из того, что хотела прожить, вернуть или испытать впервые. И это оказалось так просто, что поначалу она даже испугалась этой простоты, но потом научилась давать себе все более трудные задачи. И за этим занятием ее, разметавшую по полосатым простыням узкое тело, застал вновь появившийся Паблито. И Джанет не вскочила, чтобы закрыться, а только радостно блеснула ему навстречу глазами из сгустившихся сумерек.
– Теперь мы будем учиться вдвоем.
В ответ на его слова в груди Джанет счастливо запела звонкая струна, но Паблито спокойно уселся на выложенный известняком пол и стал раскладывать перед собой мешочки, из которых шли пряные запахи, какие-то длинные трубки и потемневший от времени сосуд, сделанный из тыквы.
– Ничего не бойся и стремись сначала увидеть то, что действительно хочешь увидеть.
И начались долгие дни учения на пути к себе.
* * *
Джанет не заметила, как закончились дожди и снова наступила жара. Увлеченная путешествием в себя, она не хотела ничего, кроме новых погружений в неведомые миры, из которых каждый раз возвращалась все более умудренной и обновленной. Несколько раз Паблито провел ее через утробную полусмерть и муку собственного рождения, потом через родовые страдания ее матери и через последние часы жизни отца, и, ведомая его небольшой смуглой рукой и ровным низким голосом, Джанет не боялась опускаться в самые темные бездны и взмывать на самые головокружительные высоты. Но все же тот единственный вопрос, на который она так и не получала ответа, оставался, не разрешаемый никакими полетами духа.
Не желая, да и не видя смысла в том, чтобы снова повторить свою попытку спросить об этом у Паблито впрямую, как в прошлый раз, Джанет все же пыталась сделать это обходными путями: словно случайным касанием руки или долгим взглядом. Но индеец, приходивший из сельвы только для уроков и не обращавший никакого внимания на ее полностью обнаженное тело, даже почти не разговаривал с ней. Все их общение сводилось к его указаниям, как принять правильное положение тела и правильно дышать, а также к помощи при вхождении и выходе из состояний, напоминающих транс. И все же Джанет знала, что Паблито испытывает к ней что-то гораздо большее, чем просто расположенность или симпатию. И воспоминание о горящих кошачьих глазах не оставляло ее и мучило, может быть, даже сильнее, чем память о перенесенном в салоне самолета. Но девушка понимала, что ей остается только ждать, ибо в том мире, который постепенно открывался ей, малейшим вмешательством в естественный ход вещей можно было безвозвратно погубить многое.
Время то стремительно мчалось, то лениво текло, но Джанет давно потеряла счет дням, а по здешней природе определить что-либо было невозможно. Иногда ей казалось, что минули годы с того момента, как она очутилась в этой комнате, из которой открывались необъятные миры, а иногда – что первый лист из записной книжки был изрисован только вчера. Рисование влекло ее все настойчивей, и однажды она попросила у Паблито бумагу и карандаши, но в ответ получила только длинный, почти непонимающий взгляд.
– Все краски в тебе самой, неужели ты еще не поняла этого? Впрочем… можешь сама подыскать что-нибудь. Пойдем. – И он повел Джанет через не виденную ею до этого ни разу, хотя она проходила здесь каждое утро, тропинку в сплошной стене зелени. Через некоторое время они вышли на окраину другого селения, с противоположного края которого были слышны ритмичные барабанные удары и нестройное пение. На берегу протекавшей здесь речушки во множестве валялись разноцветные мягкие известковые камешки, а чуть подальше – огромные, в рост человека, плоские валуны. – Вот. Этого не следовало бы делать, но… Ты все-таки европеянка. Владей.
И Джанет, забыв обо всем, бросилась выбирать подходящие по оттенкам камешки, а затем с наслаждением впервые стала овладевать большими плоскостями. Оторваться от этого занятия ее заставил только приблизившийся шум пляски. Чувствуя, что теряет сосредоточенность, она подняла голову и застыла, пораженная яркой первобытностью увиденного танца. Несколько десятков мужчин и женщин в символических набедренных повязках и почти без украшений, если не считать плетенных из бисера ожерелий и подколенных браслетов, двигались единой неутомимой змеей, нагибаясь чуть ли не до земли. Взвивались черные жесткие волосы, мелькали длинные и острые груди женщин, поднявшиеся пенисы натягивали узкие холщовые полоски. Джанет обернулась и натолкнулась на недовольное лицо Паблито.
– Ты видишь здесь совсем не то, что являет собой этот танец на самом деле. Идем. – И он впервые крепко взял ее за руку, отчего она сделалась холодной и чужой.
В доме Джанет присела на край кровати и только тогда заметила, что ее бьет мелкая противная дрожь сладострастия. Паблито стоял, прислонившись плечом к стене и смотря куда-то поверх ее головы. Наконец он медленно, как во сне, сполз по стене вниз и сел на корточки, широко расставив ноги. Джанет старалась не смотреть на белый бугор между ними, но глаза ее упорно тянулись именно туда. Перехватив этот взгляд, индеец, как показалось ей, тяжело вздохнул.
– Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя. Но действительно ли ты хочешь этого? – в голосе Паблито почему-то звучала усталость.
– О да, – Джанет закрыла глаза, ибо не хотела больше обманывать ни себя, ни его.
– Хорошо. – Одним неуловимым движением он оказался у ее ног, прижимая их к своему твердому, как камень, телу, и мгновенно комнату накрыл темно-зеленый сумрак, в котором желтыми огнями вспыхивали его звериные глаза. Блаженство заструилось по ее ногам, поднимаясь вверх к уже готовому раскрыться лону. – Подожди, – услышала она смутный шепот, – если ты хочешь испытать удовольствие сполна, надо выпить этого напитка. – У своих губ Джанет почувствовала шероховатое горлышко маленькой тыквы, и несколько капель горьковатой теплой жидкости попали в ее раскрытые губы. – Лежи. Я сейчас вернусь, – раздался голос Паблито, и он вышел из комнаты. Сладкая нега охватила Джанет, и она лежала, завороженно глядя на тоненькую полоску чуть приоткрытой двери, откуда должно было прийти окончательное освобождение.
Снаружи послышались шаги, и дверь медленно распахнулась, пропуская внутрь тяжелую круглую огромную голову. В первый момент девушка даже не успела испугаться, но пол пронзительно заскрипел, с трудом выдерживая тяжесть темно-рыжего, почти коричневого в сумерках тигра. Его седая морда была почти добродушной, но изо рта тянулась вниз плотоядная ниточка слюны. Все это Джанет увидела как при вспышке молнии, и уже в следующую секунду поняла, что прыжок неминуем. Инстинктивно она сжалась в комок, и ее пронзительный, уже нечеловеческий крик разнесся над притихшей сельвой…
– Все прошло, – привел ее в чувство ласковый голос, и Паблито снова спокойно встал у стены. Джанет трясло, как в лихорадке, ей было даже страшно расспрашивать его, – лучше уж было не знать никаких подробностей. Девушке хотелось только одного – закутаться в жалкий шерстяной плед и забиться в самый дальний угол, ничего больше не видя и не слыша. Но она слышала, как громко, на всю комнату, стучало ее сердце.
– Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя? – раздался над самым ее ухом вопрос Паблито, произнесенный ничуть не изменившимся тоном. Джанет невольно отшатнулась, стараясь вжаться в стену как можно плотнее. – Видишь, твое желание оказалось так ничтожно, что ему помешало даже внешнее. Как же я могу разделить его с тобой? – И Паблито пошел к выходу, сверкнув на прощание своими зубами цвета слоновой кости: – Не бойся: тигра больше не будет.
* * *
Наутро, проснувшись очень поздно, Джанет первым делом надела светлую рубашку и брюки, пообещав себе, что вчерашнего не повторится никогда. Она даже заплела в небрежную косу волосы и, чувствуя себя легкой и освобожденной от всех плотских желаний, отправилась на дальнюю речку рисовать. К ее удивлению, она не обнаружила там никаких признаков вчерашнего веселья, да и следов обитаемости вообще. Селение было так же пусто и безжизненно, как то, в котором жила она. Но думать об этом ей было уже неинтересно, ибо слишком властно манили к себе чуть припорошенные белой пылью валуны. Под ее тонкими пальцами в хаосе точек, пятен и штрихов появлялись надежда, страсть, страх, обида – и вчерашние чувства, выраженные в этих непонятных на первый взгляд картинах, окончательно покидали ее сознание, оставляя лишь силу руки и точность глаза. Уже несколько камней были расцвечены галькой, под жарким солнцем мгновенно приобретающей благородный тускловатый налет древности, как внимание Джанет отвлек плеск воды, раздавшийся где-то рядом. Заслонившись от палящих лучей, она взглянула в ту сторону и обомлела: по щиколотки в воде в сиянии бьющего ему в спину солнца шел Паблито, высоко и победно вскинув вверх руки. Узкие черные кольца охватывали его лодыжки и запястья, на шее, издавая громкий шорох и переливаясь, висело ожерелье из перламутровых пластин, и невиданный желто-красный цветок был вплетен в смоляные завитки внизу живота. Он шел, как лесной бог, чуть раскачиваясь и блаженно прикрыв глаза. Джанет, не отрывая глаз, опустилась на горячую сухую землю и до боли вонзила ногти в перепачканные ладони. Паблито, слепо улыбаясь, шел к ней.
– Это нечестная игра, дон Пабло! – не выдержав, воскликнула она.
– Любая игра нечестна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34