– Ау, Анни! Ты что, заснула?– Нет, но с меня хватит. Эта кабина, твой чепец…– Гм, видите, Катрина, какая смелая у меня невестка. А не устроить ли нам вместе для неё хороший, настоящий душ, под двойным давлением?Я с опаской смотрю на бесполое существо в клеёнчатом фартуке, которое стоит в выжидательной позе на деревянных колодках. Она смеётся, обнажая красные дёсны.– Ложитесь, сударыня… Вы и так задержались, ваши четверть часа уже давно начались.– Сейчас, сейчас.В одно мгновение Марта оказывается в некоем подобии наклонного открытого гроба – я вначале его даже не заметила – и ложится, прикрыв грудь обеими руками, предохраняя её от слишком сильных ударов струи. Падающий сверху свет освещает каждую складку и рыжевато-золотистый пушок на её теле… Краска стыда заливает моё лицо. Никогда не подумала бы, что у Марты столько на теле волос… Я представляю себе тело Алена и ещё больше краснею при мысли, что оно покрыто такими же золотисто-розовыми, отливающими медью волосами. Марта ждёт, закрыв глаза, локти у неё дрожат, а бесполое существо направляет на неё два свисающих с потолка толстых шланга…Раздаются пронзительные крики, вопли, мольба… Под упорной холодной струёй толщиной с мой кулак, падающей прямо сверху и как бы гуляющей по её телу от груди к щиколоткам, Марта извивается, словно разрезанная на части гусеница, всхлипывает, скрежещет зубами, бранится, а потом, когда холодная струя сменяется горячей, блаженно вздыхает.Ужасное существо одной рукой направляет струю, а другой, большой сильной рукой, шлёпает, безжалостно шлёпает по нежному телу Марты, и оно от ударов покрывается красными пятнами.Через пять минут эта страшная пытка окончена. Марта закутывается в просторный тёплый пеньюар, и банщица растирает её. Сняв свой ужасный чепец. Марта смотрит на меня тяжело дыша, в её глазах стоят слёзы.Сдавленным от волнения голосом я спрашиваю у неё, неужели всё это повторяется каждый день.– Каждое утро, малышка! Каково! Клодина заявила в прошлом году: «Такой душ взбадривает не хуже землетрясения».– Но это ужасно, Марта! Эта струя хуже всякой дубины, ты же плакала, рыдала… Это чудовищно!Марта, полуодетая, оборачивается, на губах появляется странная усмешка, ноздри у неё ещё раздуваются:– А я этого не нахожу.
Здешние обеды и ужины для меня настоящая пытка. У нас на выбор два ресторана, и оба они принадлежат казино; ведь при гостиницах нет своей кухни, а этот курортный город – город только по названию, здесь есть лишь казино, водолечебница и четыре больших гостиницы. Один вид ресторанов, куда мы все направляемся, словно пансионеры или арестанты, где мы все жаримся в полдень под палящим горным солнцем, лишает меня аппетита. Я подумала было обедать у себя в номере, но ведь кушанья будут всегда доставляться холодными, и потом, это было бы не слишком любезно по отношению к Марте, для неё обеды и ужины – возможность посплетничать, позлословить, кое-что разнюхать… Я уже начинаю говорить её языком! Каллиопа садится всегда за наш стол, и Можи, которого я с трудом выношу, тоже. Марта уделяет ему слишком много внимания, делает вид, что интересуется его статьями, буквально требует от него рецензию на «Драму сердца», последний роман Леона, которая должна способствовать его продаже и создать ему рекламу на курортах…Леон поглощает жёсткое мясо с жадностью человека, страдающего малокровием, и не оставляет своим вниманием Каллиопу, которая упорно отсылает его писать свои шестьдесят строк и обращается с ним так, словно она настоящая принцесса крови, а он – наёмный уличный писец. Странная маленькая женщина! Должна признаться, теперь уже я ищу её общества. Она много и путано говорит о себе, останавливается и, не найдя подходящего слова во французском, вылавливает его в каком-нибудь другом языке, а я, затаив дыхание, слушаю, словно волшебную сказку, рассказ о её Полной превратностей жизни.Чаще всего это происходит, когда Марта принимает душ и в парке почти никого нет. Я усаживаюсь в глубокое плетёное кресло позади молочной и, пока она говорит, любуюсь её яркой красотой.– Когда я была маленькой, я была очень хороша собой.– Почему вы говорите «была»?– Because Потому что (англ.).

теперь я не так. Старуха, которая стирала у нас бельё, всегда плевала мне в лицо.– Какая гадкая женщина! И ваши родители не выставили её?Прекрасные голубые глаза Каллиопы смотрят на меня с нескрываемым презрением.– Выставили? У нас надо старухам плевать на хорошеньких маленьких девочек, приговаривая: «Тьфу, тьфу», – это чтоб оставить их красивыми и предохранить от злого глаза. Я потому осталась kallista Прекрасная (греч.).

до сих пор, что моя мать в день крестин приказала накрыть стол ночью.– Как так?– А вот. На стол ставят много вещей для еды, и все ложатся спать. Тогда появляются миры.– Кто?– Миры. Их никто не видит, но они приходят, чтобы поесть. И надо ставить все chair, стулы… как вы говорите?., стулья вдоль самых стен, потому, если один из миров стукнется локтем, чтобы sit Сесть (англ.).

к столу, он может дать плохое будущее маленьким детям.– Как прекрасны ваши древние обычаи! Эти миры, как вы их называете, это что же – феи?– Феи? Не знаю. Это миры… Ах, как разболелась моя голова.– Не хотите ли таблетку антипирина? У меня есть в номере.Каллиопа проводит по своему гладкому лбу рукой с покрытыми розовым лаком ногтями.– Нет, спасибо. Это я сама виновата, я не сделала крестики.– Какие крестики?– Вот так, на подушке.И она торопливо ребром ладони рисует на своём колене целый ряд маленьких крестиков и продолжает:– Вы делаете маленькие крестики и быстро-быстро кладёте голову на это место, тогда плохие гости не приходят во сне, ни headache, Головная боль (англ.).

ни кто другой.– Вы уверены?Каллиопа пожимает плечами и встаёт.– Да, уверена, но вы, вы народ без религии.– Куда вы спешите, Каллиопа?– Сегодня devtera… понедельник. Надо делать маникюр. Этого вы тоже не знаете! Делать маникюр в понедельник – это здоровье. Маникюр во вторник – богатство.– Вы предпочитаете здоровье богатству? Как хорошо я вас понимаю.Уже на ходу, придерживая обеими руками разлетающиеся во все стороны кружева, Каллиопа оборачивается ко мне и бросает:– Я не предпочитаю… в понедельник я делаю маникюр одну руку, а во вторник – другую.
Между полуднем и пятью часами невыносимая жара обрушивается на отдыхающих. Большинство спасается в просторном холле казино, похожем на зал ожидания первого класса какого-нибудь современного вокзала. Растянувшись в креслах-качалках, эти бедняги флиртуют, пьют кофе глясе или дремлют под звуки небольшого оркестра, такого же полусонного, как и публика. Я стараюсь избегать этих однообразных развлечений, меня смущают нескромные взгляды окружающих, вульгарность Можи, шумливая возня десятков трёх детей, их нарочитая развязность.Здесь есть девчушки лет тринадцати с уже развившимися бёдрами и икрами, они самым недостойным образом пользуются так называемыми привилегиями своего возраста. Одна из них покачивается, словно едет верхом, на ноге взрослого кузена, другая взбирается на высокий табурет у стойки бара. Упёршись коленками в подбородок, эта маленькая очаровательная блондиночка с глазами юной хищницы показывает все свои прелести и зорко следит бесстрастным взглядом хорошенькой кошечки за волнением смущённых мужчин. Её мать, похожая на краснолицую толстую кухарку, восторгается ею: «Она совсем ещё ребёнок в её годы!» Всякий раз, когда я встречаю эту дерзкую девчушку, мне становится не по себе. Недавно она придумала себе новую игру: пускает мыльные пузыри и подгоняет их шерстяной ракеткой. Теперь мужчины всех возрастов с глиняными трубками в руках гоняются за мыльными пузырями, чтобы иметь возможность прикоснуться к этой девчушке, отнять у неё соломинку или высоко поднять её одной рукой в воздухе, когда она неосторожно высовывается из открытого окна. Какое же скверное животное дремлет в некоторых мужчинах!Слава Богу, есть ещё на свете настоящие дети, неуклюжие, милые, как медвежата, увальни-мальчуганы с голыми икрами, чересчур вытянувшиеся для своего возраста девочки, угловатые, с длинными-предлинными худыми ногами, и прелестные малыши с полными, словно перевязанными ниточками ручками, как этот чудесный четырёхлетний карапуз, он так несчастен в своих первых штанишках. С ним случилась беда, и он, покраснев от стыда, взволнованно шепчет своей строгой гувернантке – англичанке с брезгливым лицом: «Неужели об этом все уже догадались?»Чтобы попасть в свой номер, я прохожу по открытой, залитой солнцем дороге, отделяющей нашу гостиницу от казино. В течение нескольких секунд я испытываю острое наслаждение, мне кажется, что эта беспощадная жара поднимает меня над землёй, по спине стекают струйки пота, в ушах звенит… Едва держась на ногах, я добираюсь до гостиницы и укрываюсь в её прохладном тёмном вестибюле; дверь в подвал открыта, и оттуда разит запахом старых бочек и прокисшего вина… И вот наконец я в своей тихой комнате, где уже пахнет моими духами, и постель не кажется столь враждебной, я бросаюсь на неё в одной рубашке и лежу так, погружённая в свои мысли, до пяти часов…Тоби лижет мои босые ноги красным язычком, потом в полном изнеможении растягивается на коврике. Но его робкая ласка словно оскорбляет меня, я начинаю дрожать, и мысли мои принимают греховное направление… Почему-то моё полуобнажённое тело напоминает мне принимающую душ Марту, то наслаждение, которое ей доставляют бьющие по ней струи воды, а ещё – розовато-белое тело Алена… Того Алена, который является мне только во сне… Чтоб избавиться от этого наваждения, – действительно ли чтоб от него избавиться? – я соскакиваю с кровати и достаю из комода последнюю фотографию Алена.Но что это?.. Может, теперь я сплю? Мне кажется, что этого красивого молодого человека я вижу впервые… Сурово нахмуренные брови, надменная петушиная поза… Полно, я ошибаюсь, во всём виноват фотограф, он, видимо, неудачно отретушировал портрет..Но нет, этот человек – действительно мой муж, он находится далеко в море. Я дрожу перед его портретом, как дрожу перед ним самим. Покорное создание, не чувствующее даже того, что его посадили на цепь, – вот что он из меня сделал… В полном смятении я упорно пытаюсь найти в нашем прошлом, в нашей супружеской жизни хоть одно воспоминание, способное вновь меня обмануть, вернуть мне того Алена, который, как мне казалось, был моим мужем.Ничего я не нахожу, ничего… лишь свою безграничную покорность забитого ребёнка и его недобрую, снисходительную усмешку… Мне страстно хотелось бы поверить, что всё это привиделось мне во сне или что я просто брежу… Ах, бессердечный, бессердечный Ален! Когда он причинил мне больше зла – когда отправился в своё путешествие или когда в первый раз заговорил со мной?
В комнате Марты – она гораздо больше моей – мы сидим с закрытыми ставнями и ждём Клодину и Каллиопу, которые должны прийти к нам на чай. Клодина, приехавшая с мужем вчера вечером, в виде исключения придёт одна, поскольку Марта решила сегодня «отдохнуть» и не пожелала видеть мужчин. Она «отдыхает», не может усидеть на месте, вертится перед зеркалом в своём ярко-зелёном, невыносимо зелёном муслиновом платье, которое особенно подчёркивает белизну её кожи и огненный оттенок её пушистых волос. К вырезу лифа приколота самая обычная, большая благоухающая розовая роза. Марта всегда удачно сочетает в своих нарядах яркие и очень идущие ей цвета.Я нахожу, что она очень возбуждена, у неё грозный взгляд и грустная складка у рта. Она садится к столу и что-то быстро пишет карандашом на белом листке бумаги, бормочет какие-то цифры: «…здесь, по два луидора в день… полторы тысячи франков Гунту по возвращении в Париж… да ещё этот кретин хочет, чтоб мы обязательно на обратном пути побывали в Байрете… Да, сложная штука жизнь!»– Ты мне что-то сказала. Марта?– Собственно, я не тебе. Я говорю, что жизнь сложная штука.– Сложная… вполне возможно.Она пожимает плечами.– Да. «Вполне возможно». Вот если бы тебе нужно было найти пятьсот луидоров…– Пятьсот луидоров?– Не пытайся сосчитать, это составляет десять тысяч франков. Если бы тебе надо было… хоть из-под земли достать подобную сумму, что бы ты сделала?– Я… я бы написала банкиру… и Алену.– Как всё просто!Она говорит так сухо, что я задаюсь вопросом, уж не обидела ли я её.– Как ты это странно сказала. Марта. А что, тебе… тебе нужны деньги?Её жёсткие серые глаза смотрят на меня с сочувствием.– Ах ты, бедная моя чернушка, мне даже жаль тебя. Ну конечно же, мне нужны деньги… Всегда нужны, всегда!– Но, Марта, я думала, что вы богаты! Романы Леона не залеживаются на полках, к тому же твоё приданое..– Конечно, конечно. Но ведь есть-то надо. «Шатобриан» Так называется во Франции мясное блюдо, впервые придуманное поваром французского писателя Франсуа Рене де Шатобриана (1768–1848).

в этом году стоит бешеных денег. Так что представляешь себе, как трудно приходится женщине, имеющей тридцать тысяч годового дохода на всё про всё, если она хочет прилично жить?Я размышляю несколько мгновений, делаю вид, что подсчитываю.– Да, конечно… это должно быть маловато. Но в таком случае, Марта, почему же ты мне…– Я тебе?..– Почему ты не скажешь мне? У меня есть деньги, и я была бы только рада…Она награждает меня поцелуем, звонким как шлепок, и дёргает за ухо.– Ты очень мила. Я не отказываюсь. Но не сейчас. Подождём, у меня есть ещё кое-какие возможности, надо попробовать. А тебя я оставлю на крайний случай. А потом… это даже развлекает меня – вести неустанную войну с деньгами, утром я просыпаюсь и вижу неоплаченный счёт, который мне присылают уже в десятый раз, и говорю себе, глядя на свою пустую ладонь: «Сегодня вечером в этой ручке должно лежать двадцать пять луидоров».Поражённая, я смотрю на эту маленькую Беллону, похожую в своём зелёном платье на кузнечика… «Воевать, бороться»… какие странные, пугающие слова, сразу представляешь себе напряжённые мускулы, угрожающие жесты, кровь, торжество победы… Я стою перед ней в полной растерянности, бессильно опустив руки, и думаю о своих недавних слезах перед фотографией Алена, о своей загубленной жизни… Но вдруг меня охватывает смятение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18