– Ты этому веришь?– Сперва следует допустить такую возможность, а потом мы всегда успеем разобраться… Какая удача! Пришли Рено-Клодина, позовём их к нашему столику. С ними ещё Можи.– Но, Марта…– Что «но»?– Ален не хочет, чтобы мы часто встречались с Рено-Клодиной…– Я это прекрасно знаю.– Значит, я не должна…– Но твоего благоверного нет здесь… а ты – моя гостья, так что всю ответственность я беру на себя.Вообще-то, раз меня пригласила Марта… А как же мой «Распорядок»? Ничего, я сумею испросить у Алена прощения!Клодина уже заметила нас. Она ещё не дошла до нашего столика, а уже кричит: «Привет, Золотая Каска»! – таким звучным голосом, что все оборачиваются в нашу сторону.Рено, всегда потворствующий всем её шалостям, следует за ней, шествие замыкает Можи. Я недолюбливаю Можи, хотя меня иногда забавляют дерзкие выходки этого остроумного алкоголика. Но я не стану рассказывать о нашей встрече Алену: он питает к этому неряшливо одетому толстяку в цилиндре с прямыми полями отвращение человека сдержанного и корректного.Марта суетится, словно всполошившаяся белая курочка.– Клодина, можно предложить вам чашечку чая?– Нет, только не чая! Меня от него тошнит.– А шоколада?– Нет… я бы сейчас выпила стаканчик вина по двенадцать су за литр.– Выпили бы чего?.. – спрашиваю я изумлённо.– Не так громко, Клодина, – мягко упрекает её Рено, пряча улыбку в седеющих усах. – Ты шокируешь госпожу Самзен.– Почему? – удивляется Клодина. – Это совсем неплохое вино – по двенадцать су за литр…– Но не здесь, малышка, мы выпьем его вдвоём, за стойкой в маленьком кабачке на проспекте Трюден, хозяин его известный плут, но человек радушный. Ты довольна, – он понижает голос, – моя дорогая птичка?– Ну ещё бы! У меня действительно изысканный вкус! – восклицает неисправимая Клодина.Она смотрит на мужа с таким чисто детским восхищением, что у меня невольно слёзы подступают к горлу. Скажи я Алену, что мне хочется выпить вина по двенадцать су за литр, он позволил бы мне… лечь в постель и принять ложку брома.Можи наклоняет ко мне своё усатое лицо, и меня обдаёт винным перегаром.– Вас, сударыня, должно быть, мучает совесть, когда вы пьёте здесь тепловатый чай и едите эклеры с тошнотворным шоколадным кремом… Здесь, «У Фрица», едва ли найдётся подходящее для вас укрепляющее средство. Его напитки способны уморить даже завсегдатаев самой захудалой маркитантской палатки. Кларет по шестьдесят сантимов, который так нравится госпоже Клодине, на мой взгляд, тоже не заслуживает внимания… Вам бы следовало пропустить рюмочку зелёненького, вот это бы вам подошло!– Рюмочку чего?– Ликёра зелёного цвета или даже голубого, если это вас больше устраивает. Детское перно. Я состою председателем женского союза «Право на абсент». Даже представить себе невозможно, сколько его членов являются на заседания.– Никогда в жизни не пробовала ничего подобного, – говорю я, скрывая с трудом отвращение.– О благонравная Анни, – восклицает Клодина, – сколько на свете ещё есть такого, чего вы в жизни не пробовали!..Эти слова она говорит с такой странной интонацией, что я ничего не понимаю и совершенно теряюсь. А она смеётся и переглядывается с Мартой, у которой в глазах загораются озорные огоньки.– Мы очень рассчитываем на «беззаботную и свободную жизнь на водах», как говорится в последнем романе моего супруга, чтоб закончить её образование.– В «Драме сердца»? – тотчас подхватывает Можи. – Очень сильное, впечатляющее произведение, сударыня, я прочу ему неувядаемую славу. Терзания фатальной, но истинно аристократичной любви изображены там с неподражаемой страстью, пером, полным горечи.Что я вижу. Марта прыскает со смеху! Они, все четверо, безжалостно высмеивают несчастного бедолагу, который корпит у себя над положенными ему очередными шестьюдесятью строчками… Мне стыдно, неловко, и всё-таки меня забавляют их насмешки; я внимательно изучаю дно своей чашки, затем украдкой поднимаю глаза на Клодину и тут же встречаюсь с её взглядом, а она еле слышно шепчет мужу, словно говорит для самой себя:– Взгляните на эту Анни, какие дивные у неё глаза, вы согласны со мной, мой дорогой мальчик? Точно цветы дикого цикория, расцветшие на коричневом песке…– Да, – соглашается Рено и добавляет: – Когда она взмахивает ресницами, кажется, что она сбрасывает с себя одежды…Все четверо разглядывают меня с каким-то странным мечтательным выражением… Я невыносимо страдаю, мне и приятно, и стыдно, точно платье на самом деле соскользнуло с моих плеч…Первой приходит в себя Марта и меняет тему разговора.– Когда вас там ждать, Рено-Клодина?– Где, дорогая?– В Арьеже, само собой разумеется. Теперь, увы, каждый уважающий себя парижанин знает, что он болен артритом, который в нём до поры до времени дремлет…– Что касается меня, то мой артрит страдает бессонницей, – вставляет Можи самым серьёзным тоном, – я лечу его душем из виски, а у вас, сударыня, – добавляет он, обращаясь к Марте, – все эти ванны и массажи – одна комедия, желание следовать моде.– Отнюдь нет, наглец вы этакий! У меня есть веские причины ехать в Арьеж. Этот месяц лечения даёт мне возможность всю зиму есть трюфели, пить бургундское и ложиться спать в три часа ночи… Да, кстати, в следующий вторник мы отправляемся все на вечер к госпоже Лалькад, там будет куда веселее, чем в Арьеже.– Да, – откликается Клодина, – там будет тьма герцогов и принцев. Вы бы наверняка задрав юбку побежали туда. Марта?– А почему бы и нет, – отвечает Марта, немного обидевшись, – у меня для этого достаточно элегантное бельё…– К тому же, – цедит сквозь зубы Можи, – она носит панталоны на завязках.Боже, я слышала… мы все это слышали! Минута замешательства.
– А вы, моя юная мечтательница, – спрашивает Клодина, – намерены ехать в Арьеж?Юная мечтательница – это я… Я вздрагиваю… Мыслями я была далеко.– Я, я следую за Мартой и Леоном.– А я следую за Рено, чтобы он не вздумал следовать за другими юбками, – это шутка, мой красавец! Значит, мы встретимся там, вот удача! Вы будете пить, а я буду смотреть, как вы пьёте эту воду, пахнущую протухшими яйцами, и гримасничаете, и по вашим гримасам я смогу узнать, в ком из вас больше стоицизма. Представляю себе, как вы будете морщиться, старый бочонок из-под вина, Можи!Все дружно хохочут, а я с тоской думаю, какое лицо было бы у Алена, войди он вдруг сейчас в зал и застань меня в столь предосудительной компании. Так как, в общем, присутствие Марты не может полностью служить мне оправданием, и действительно, дружба с этой сумасбродной Клодиной, назвавшей Можи бочонком из-под вина, просто невозможна.
– Я не поеду к госпоже Лалькад, Ален.– Нет, вы поедете, Анни.– Я буду чувствовать себя там совсем одинокой, мне будет так грустно после вашего отъезда…– Так грустно… из скромности я не стану спорить с вами. Но вы отнюдь не будете там одиноки. С вами будут Марта и Леон.– Я поступлю, как вы скажете.– Вдумайтесь в то, что я вам говорю, дорогое дитя, вам не следует смотреть на мои весьма полезные советы как на непосильное бремя. Вечер у госпожи Лалькад надлежит рассматривать… как праздник искусств, и ваше отсутствие только порадует наших недругов… Нельзя пренебрегать этим любезным домом, возможно, единственным, где люди света могут, ничем не рискуя, общаться с лучшими представителями артистического мира… Если бы вы только не стремились всегда оставаться в тени, вы, быть может, могли бы быть представлены графине Греффюль…– Как вы сказали?– Но я никак не надеюсь, что вы, особенно в моё отсутствие, сумеете обратить на себя внимание… Одним словом!..– Что мне надеть?– Ваше белое платье со сборчатым поясом мне кажется созданным для этого вечера. Туалет должен быть очень простой, Анни. Вы увидите у госпожи Лалькад немало причёсок от Жисмонда и платьев от Лапарсери… Вы должны выделяться своим строгим стилем… Будьте просты и скромны, как всегда. Вы не нуждаетесь ни в каких переменах. Это очень лестный для вас комплимент, вы согласны?Очень лестный, конечно, и я по достоинству его оценила.Разговор этот произошёл около двух недель назад.А я как сейчас слышу слова Алена, его уверенный, не знающий сомнений голос.
Я надену сегодня своё белое платье и на вечере у госпожи Лалькад буду смотреть, как гости в маскарадных костюмах станут разыгрывать пантомимы под грустную и легкомысленную музыку Форе… Представляю себе, как счастлива Марта, она должна заменить– почти без подготовки – схватившую насморк хорошенькую маркизу… За двое суток моя золовка сумела перебрать десятки блестящих переливающихся шёлковых тканей, заказать корсет на китовом усе, просмотреть массу гравюр, побывать у знаменитого парикмахера и прорепетировать ригодон…– Сколько народу, Леон!– Да. Я видел экипажи Воронцовых, Гурко и ещё… Будьте добры, Анни, застегните мне перчатку…– Какие узкие перчатки вы носите!– Вы ошибаетесь, Анни, просто я надеваю эту пару впервые. Перчаточница мне всегда говорит: «Сударь, у вас руки мягче воска…»На этот раз его кокетство не вызывает у меня даже улыбки. Бедняга так гордится своими маленькими руками и ногами, что готов пойти на любые пытки, но ни под каким видом не согласится надеть ботинки или перчатки даже на четверть номера больше.В оранжерею, превращённую в гардероб, устремляется такой поток светлых манто, что я даже начинаю надеяться, что мы отсюда никогда не выберемся… Леон медленно, но неуклонно локтями прокладывает мне дорогу. Очевидно, я в конце концов и окажусь в зале, но что останется от моего платья… Где бы мне отыскать хоть какой-нибудь уголок зеркальца, я уверена, что лента, стягивающая мои волосы на затылке, развязывается… Между двумя пышными и богато разодетыми дамами я вижу кусочек своего отражения: худенькая, смуглая, похожая на креолку, да, это Анни с её кроткими и покорными, неправдоподобно покорными голубыми глазами, глазами цвета пламени газового ночника.– Очень, очень недурно. Вы прекрасно смотритесь, побитое дитя!Теперь я вижу в зеркале возле своего отражения гибкую фигуру Клодины, на ней жёлтое, вспыхивающее, словно пламя, с узким глубоким вырезом платье…Я оборачиваюсь и довольно глупо спрашиваю у неё:– Я потеряла Леона… Вы не видели его? Жёлтая дьяволица весело смеётся:– Честное слово, он не сидит у меня в кармане. Он вам и впрямь очень нужен?– Кто?– Господин Леон.– Дело в том… Марта сегодня участвует в спектакле, и со мной только он.– А он, быть может, скончался, – загробным голосом говорит Клодина. – Я буду оберегать вас не хуже, чем он. Мы усядемся с вами и станем любоваться жирными плечами декольтированных старух и побьём их, если только они вздумают разговаривать, когда будет играть музыка, а потом я съем всю клубнику в буфете!Соблазнительная программа или, вернее, не допускающий возражения тон, которым она её предложила, вынуждают меня согласиться. Опустив голову, я робко вхожу в просторную мастерскую, где принимает гостей и пишет свои картины госпожа Лалькад. Мастерская завалена цветами…– Сегодня приглашены все её модели.…Бог мой, сколько прелестных женских головок, и стоит появиться новой заслуживающей внимание посетительнице, как все они поворачиваются в её сторону, словно поле цветущего мака склоняется под порывами ветра…– Мы ни за что не найдём себе места, Клодина!– Как бы не так!Весёлая бесцеремонность Клодины не знает преград. Сперва она отвоёвывает полстула, потом ёрзает на нём до тех пор, пока весь стул не оказывается в её распоряжении, и я кое-как устраиваюсь рядом с ней.– Ну что я вам говорила? Взгляните, как красиво расписан гирляндами занавес! Как хорошо, что сейчас он опущен! А вот и Валентина Шесне в красном, и глаза у неё под цвет платья, красные, как у кролика… А правда, что Марта играет сегодня? А вот, взгляните, Анни, и сама госпожа Лалькад, она здоровается с нами через головы пятидесяти трёх дам. Добрый вечер, сударыня! Добрый вечер! Да, да, мы здесь очень хорошо устроились. Наши зады висят на три четверти, и это уже неплохо!– Вас могут услышать, Клодина!– Ну и пусть себе слушают, – отвечает сия опасная особа. – Я не говорю ничего дурного, да и сердце у меня чистое, и умываюсь я каждый день… Вот так. Добрый вечер, жирная пиявка Можи! Он явился взглянуть на Марту, декольтированную до глубины души, и, возможно, заодно послушать музыку… Ба! Как хороша сегодня Роз-Шу! Держу пари, что в трёх шагах вы не сможете различить, где кончается у неё шея и начинается розовое платье. Сколько превосходного мяса! Если считать по четыре су за фунт, то тут его по крайней мере на сто тысяч франков! Нет, не пытайтесь определить, сколько это составит кило… А вот и Рено, там, в дверях.Её голос невольно сразу теплеет.– Я ничего не вижу.– Я тоже, лишь кончик усов, но я знаю, что это усы Рено.Да, она знает, что это он. Как маленький любящий, пылкий зверёк, она чутьём безошибочно угадывает его присутствие в нагретом человеческим дыханием воздухе, полном запахов духов и женских тел… Ах, мне всегда становится грустно, когда я вижу, как они любят друг друга!
Вдруг электричество гаснет, от неожиданности все громко ахают, как ахает толпа, когда запускают первую ракету 14 июля, и тут же неугомонная болтовня стихает. Занавес ещё опущен, но за сценой уже слышатся стаккато арф, дребезжащие звуки мандолин и тихое пение; наконец занавес медленно поднимается.– О, как это мне нравится, – шепчет в восторге Клодина.На зеленоватом фоне парка в томных позах, словно они только что вернулись с Киферы, полулежат Аминта, Тирсис, Клитандр, Цидалез, Аббат, Простушка и Пройдоха. В изящном платье с фижмами плавно покачивается на качелях пастушка, к ней простирает руки пастушок в фиолетовом костюме. А рядом, низко-низко склонившись над клавесином, перелистывает ноты красавица, она вслушивается в тихую печальную песенку, рождающуюся под гибкими пальцами её возлюбленного… И вот, словно по волшебству, исчезают разочарованные мечтатели, умолкает то весёлая, то недоверчиво-грустная музыка, их сменяют задорные аккорды ригодона.– Какая жалость, – вздыхает Клодина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18