Мне захотелось прикоснуться к её ушам, покрытым лёгким пушком, как листья медвежьего уха, и к её нежным бархатистым ноздрям. Когда же я протянула к ней руки, она диким движением откинула голову и умчалась.
– Вы бы убили её на охоте, Макс? – спросила я.
– Убить лань? А почему тогда не женщину? – бесхитростно ответил он.
В тот день мы обедали в Виль д'Авре, как и все гуляющие в Булонском лесу, в том ресторане, у которого над гладью пруда нависают живописные террасы. Там можно не только пообедать, но и получить комнату для отдыха. Но мы вели себя чинно, как уже насытившиеся друг другом любовники. Мне было приятно отметить, что свежий воздух, ветер, деревья приводили Макса в то же состояние умиротворённости, какое испытывала я… Облокотившись о балюстраду, я глядела на плоскую, чуть колышущуюся воду и на заросли орешника с мохнатыми, словно гусеницы, почками. Потом взгляд мой снова возвращался к моему доброму спутнику, и я была полна надежды построить с ним счастье, такое же долгое, как сама жизнь…
Уеду ли я вообще? Бывают часы, когда я, как сомнамбула, начинаю готовиться к отъезду. Я вынула из шкафа сумку для туалетных принадлежностей, дорожный плед, плащ – вещи давнишние, чиненые-перечиненые, словно уставшие от путешествий. Я с отвращением опорожнила банки с застарелым светлым тоном и с пожелтевшим кремом для снятия грима, который стал отдавать керосином.
К этим принадлежностям моей профессии я отношусь теперь безо всякой любви. А Брага, который забежал узнать, как я поживаю, я приняла так рассеянно и невнимательно, что он ушёл явно обиженный и, что ещё хуже, сказал на прощанье: «До свиданья, моя дорогая» самым что ни на есть светским тоном. Ах, не важно! За сорок дней гастролей я с ним вдоволь наговорюсь и сумею сгладить это впечатление!.. А сейчас я его жду, чтобы получить последние указания перед отъездом. Макс придёт попозже.
– Добрый день, моя дорогая.
Так я и знала: он всё ещё сердится.
– Ты что, с ума сошёл, Браг! Хватит! Тебе совершенно не идёт этот изысканный тон. Что за стиль аристократического предместья? Нам ведь надо серьёзно поговорить. Когда ты называешь меня «моя дорогая», ты напоминаешь мне Дранеля в роли Короля-Солнца!
Браг рассмеялся, однако он не сдаётся:
– А почему бы мне не говорить в стиле аристократического предместья? Когда захочу, я могу превзойти самого Кастелане! Ты когда-нибудь видела, как я ношу фрак?
– Нет.
– И я нет… Что-то темновато здесь в твоём будуарчике… Может, пойдём в спальню, там вроде посветлее.
– Пошли…
Браг сразу же замечает стоящую на камине фотографию Макса: Макс в новом, каком-то негнущемся пиджаке, чернота его волос слишком Чёрная, а белизна белков слишком белая, он выглядит официально и чуть комично. Но всё же он очень красивый. Браг разглядывает портрет, свёртывая сигарету.
– Этот тип – в самом деле твой друг?
– Это… мой друг, да.
И я мило улыбаюсь, хоть вид у меня, наверное, идиотский.
– Шикарный господин, ничего не скажешь. Не иначе как член правительства! Чего ты смеёшься?
– Да так… Член правительства! Это ему ужасно не подходит.
Браг закуривает и искоса поглядывает на меня.
– Ты повезёшь его с собой?
Я пожимаю плечами:
– Нет, что ты! Это же невозможно! Как ты себе это представляешь?..
– Я именно этого себе никак не представляю! – восклицает Браг. – Ты молодец, старуха! Сколько я видел сорванных гастролей из-за того, что мадам не может расстаться с мсье или мсье должен ревниво следить за мадам! Начинаются споры, поцелуи, ссоры, примирения, после чего из койки её не вытащишь, на сцене – ватные ноги и вот такие синяки под глазами. Короче, не жизнь, а дрянь!.. Другое дело – ездить с товарищами. Ты меня знаешь, я всегда придерживался принципа: не путать любовь с работой. Это несоединимо. Да и вообще-то сорок дней – не вечность. Пишешь письма, ждёшь встречи и потом снова вместе. У этого, твоего, своя контора?
– Контора?.. Нет, у него нет конторы.
– Тогда автомобильный завод? Словом, он работает?
– Нет.
– Ничего не делает?
– Ничего.
Браг свистит, что можно понять, по меньшей мере, двояко.
– Так-таки ничего?
– Ничего. То есть у него гектары леса.
– Восхитительно!
– А что тебя тут восхищает?
– Что можно так жить: нет ни конторы, ни завода, ни тебе репетиций, ни скаковых конюшен. А тебе что, это не кажется странным?
Я смотрю на него сверху вниз немного смущённо, даже, пожалуй, заговорщицки…
– Кажется.
Я не могу ответить иначе. Безделье моего друга, этакое шатанье мецената в вечных каникулах, часто приводит меня в недоуменье, чуть ли не в неистовство…
– Я бы сдох, – заявляет Браг, помолчав. – Впрочем, это вопрос привычки!
– Наверно…
– А теперь, – сказал Браг, садясь, – давай поговорим о деле… У тебя для поездки есть всё, что надо?
– Ещё бы! Конечно. Новый костюм дриады – мечта! Зелёный, как кузнечик, и весит не больше полкило. А старый, для «Превосходства», реставрирован, заново вышит, почищен – выглядит как новый. Выдержит шестьдесят спектаклей, как пить дать. Браг кривит рот.
– Гм… Ты уверена? Уж не могла раскошелиться на новый?
– Ты, что ли, вернул бы мне эти деньги, да? Я же тебя не упрекаю, что твои замшевые штаны в «Превосходстве» не поймёшь уже какого цвета! Сколько эстрад ты ими вытер?
Мой товарищ наставительно воздевает руки.
– Прости, прости, не будем путать одно с другим! Мои штаны просто великолепны, на них осела пыль времени, они живописны, как художественная керамика: заменить их было бы преступлением перед искусством.
– Ты скряга! – сказала я, передёрнув плечами.
– А ты скупердяйка!
Неплохо иногда так схлестнуться, отдыхаешь душой. Мы оба достаточно находчивы, чтобы наш спор походил на бурную репетицию.
– …Стоп! – кричит Браг. – С костюмами вопрос ясен. Перейдём к вопросу о багаже.
– Для этого ты мне не нужен. Что, мы первый раз с тобой едем? Или ты хочешь меня научить складывать рубашки?
Браг, приподняв свои морщинистые из-за профессиональной мимики веки, бросает на меня уничтожающий взгляд:
– Несчастное созданье! Да что ты понимаешь в делах, дурацкая твоя башка! Мели, мели языком! Буду ли я учить тебя складывать рубашки? Ещё как буду!.. Послушай и постарайся понять, если сможешь: излишек багажа мы отправляем за свой счёт, ясно?
– Тс-с-с!
Я останавливаю его движением руки – до меня донеслись из прихожей два коротких звонка, и я разволновалась… Это Он! А Браг всё еще здесь… Но, в конце концов, они уже знакомы.
– Входите, Макс, входите… Это Браг… Мы говорим о наших гастролях. Вам не будет скучно?
Нет, ему не будет скучно, но меня его присутствие немного смущает. Мои театральные дела не Бог весть какие, но они требуют точности и коммерческого расчёта, и мне не хотелось бы посвящать в них моего дорогого бездельника. Браг, который, когда хочет, умеет быть милым, любезно улыбается Максу:
– Разрешите нам, мсье, закончить разговор. Мы обсуждаем кухню нашей профессии, а я очень экономный повар, у меня ничего не пропадает зря, но и на чужое я не позарюсь.
– Прошу вас! – восклицает Макс. – Напротив, мне это чрезвычайно любопытно. Я ведь в ваших делах решительно ничего не смыслю, хоть что-то новенькое узнаю.
Лгун! Для любопытствующего человека у него слишком злой и печальный вид.
– Я продолжаю, – снова заговорил Браг. – Если ты помнишь, во время нашей последней поездки в сентябре мы платили по десять, а то и по одиннадцать франков в сутки за лишний багаж, будто мы какие-нибудь Карнеги…
– Не всегда. Браг, не всегда.
– Верно, бывали дни, когда это обходилось нам в три-четыре франка – тоже немало. Что до меня, то я не намерен швырять деньги на ветер. Что ты берёшь помимо саквояжа?
– Мой чёрный кофр.
– Этот огромный? Безумие! Я против!
Макс кашлянул.
– Вот что мы сделаем: ты будешь пользоваться моим сундуком. В верхнюю коробку мы уложим наши театральные костюмы, в среднюю – наше бельё: твои рубашки, панталоны, чулки, мои сорочки, кальсоны, ну и всё прочее…
Макс заметно нервничает.
– …а в самый низ – обувь, мои костюмы, твои платья, ну и всякую мелочь. Понятно?
– Да, это разумно.
– Однако… – начинает Макс.
– Таким образом, – перебивает его Браг, – у нас будет одно большое место. О Троглодите я не беспокоюсь, его мать ощипывает битую птицу и даст ему какую-нибудь корзинку. Понимаешь, один сундук на двоих, и всё. Не надо будет платить за лишний вес, да и чаевых носильщикам и рабочим сцены меньше, ну и так далее… Если каждый из нас не сэкономит на этом по сто су в день, то я готов запеть тенором!.. Скажи, как часто ты меняешь бельё в поездке? Я краснею из-за присутствия Макса.
– Каждые два дня.
– Впрочем, это твои заботы. Так как прачечные есть только в больших городах, в Лионе, Марселе, Тулузе, Бордо, мы должны взять каждый по двенадцать смен белья. Видишь, как я великодушен и широк. Короче, я надеюсь, что ты будешь разумна.
– Не беспокойся.
Браг встаёт и пожимает руку Максу.
– Видите, мсье, как мы быстро обо всём договорились. С тобой мы встречаемся на вокзале, во вторник, утром, в семь пятнадцать.
Я провожаю его до дверей, а когда возвращаюсь, меня встречает буря возражений, жалоб и упрёков.
– Рене, это же чудовищно, невозможно, вы просто сошли с ума! Ваши рубашки, ваши маленькие коротенькие панталончики, любовь моя, вперемежку с кальсонами этого типа! А ваши чулки – с его носками!.. И всё это безобразие – чтобы сэкономить всего по сто су в день; да это просто смешно, такое крохоборство!
– Крохоборство? Ведь на этом мы сбережём по двести франков.
– Понятно. Но это такая скаредность…
Я сдерживаю себя, чтобы не сказать того, что его бы обидело: откуда ему, избалованному ребёнку, знать, что деньги, деньги, которые зарабатываешь своим трудом, – вещь серьёзная, достойная уважения, говорить о них надо с почтением и распоряжаться осмотрительно.
Он отирает лоб красивым шёлковым лиловым платком. Всё последнее время мой друг явно старается быть элегантным. У него появились дорогие рубашки, носовые платки в цвет галстука, ботинки с замшевыми гетрами… Я на это сразу же обратила внимание, потому что любая деталь одежды на этом Долговязом Мужлане с его грубоватой внешностью становится очень заметной, даже как-то шокирует.
– Почему ты соглашаешься? – спрашивает он с упрёком. – Такая общность просто отвратительна.
Общность. Именно этого слова я и ждала. Его теперь стали часто употреблять… «Общность закулисной жизни…»
– Скажите, дорогой, – я зажала меж пальцев кончики его шелковистых чёрных с рыжиной усов, – если бы речь шла о ваших, а не чьих-то, сорочках и ваших кальсонах, вы бы не говорили об отвратительной общности? Поймите, я всего-навсего маленькая кафешантанная актриса, которая своей профессией зарабатывает себе на жизнь…
Он судорожно обнимает меня и даже чуть придавливает, явно нарочно:
– Чтобы черти её унесли, эту профессию!.. О, когда ты уже будешь совсем моя, то поверь, ты будешь ездить только в международных вагонах, и сетка в купе будет полна цветов, а о платьях и говорить нечего! Ты получишь всё лучшее, что я увижу и что выдумаю!
Его красивый голос придаёт благородство этому банальному обещанию. За этими истёртыми словами я слышу, как в нём вибрирует желание положить к моим ногам весь мир…
Платья? Наверное, ему кажутся слишком строгими и однообразными мои костюмы – серый, коричневый, тёмно-синий, в которых я, этакая куколка бабочки, всегда хожу, и только когда зажигается рампа, меняю их на цветной газ, на сверкающие блёстки, на развевающиеся и переливающиеся всеми цветами радуги юбки… Международные вагоны? Зачем? Они едут по тем же маршрутам, что и простые…
Фосетта просунула между нами свою голову бонзы, блестящую, как палисандровое дерево… Она чует отъезд. Она узнала мой саквояж с обтрёпанными уголками, плащ, видела, что я достала английскую коробку, украшенную чёрной эмалью, гримировальный ящик… Она знает что я её не возьму с собой, она заранее принимает другой образ жизни, впрочем, вполне приятный, – прогулки с Бландиной на фортификационном валу, вечера у консьержки, обеды в гостях и полдники в Булонском лесу. «Я знаю, что ты вернёшься, – читаю я в её глазах, наполовину прикрытых складками кожи, – но когда?»
– Макс, она к вам привязана, вы её не бросите?
От одного того, что мы вместе склонились над растревоженной собачкой, мы уже готовы разрыдаться. Я сдерживаю слёзы с таким усилием, что у меня щиплет горло и нос… Как красивы глаза моего друга, увеличенные линзой слёз, дрожащих на его ресницах! Зачем я уезжаю от него?
– Я должен пойти… – прошептал он сдавленным голосом, – за сумкой… Я заказал её для тебя… Очень прочная… как раз для путешествия…
– Правда, Макс?
– Да… из свиной кожи особой выделки…
– Ну, послушайте, Макс, будьте более мужественны, чем я.
Он вынул платок и высморкался, всем своим видом выражая своё неудовольствие.
– А почему, собственно, я должен быть мужественным? Я этого совсем не хочу, напротив!
– Мы сейчас просто смешны. Ни один из нас не решился бы проливать над собой слёзы, а вот на Фосетте наши чувства прорвались. Это как история с «маленьким столиком» в «Манон Леско» или в сцене с муфтой Полиш, помните?..
Максим вытирает глаза долго и тщательно, с той естественностью, с которой он делает всё и из-за которой он никогда не кажется смешным.
– Возможно, Рене… Вы правы… Во всяком случае, если вам угодно, чтобы я превратился в неиссякаемый фонтан слёз, то не говорите со мной о вещах, которые окружают вас здесь, в этой маленькой квартирке… – ведь всего этого я не увижу до вашего возвращения. И старого дивана, и кресла, в котором ты сидишь, когда читаешь, и твоих портретов, и этого солнечного луча, ползущего по ковру от полудня до двух часов…
Он взволнованно улыбнулся.
– Не говори со мной о совке для золы, о камине, о щипцах для угля, не то я рухну.
Макс отправился за обещанной им красивой сумкой из свиной кожи.
– Когда мы будем уже совсем вместе, – сказал он нежно, перед тем как уйти, – ты мне подаришь всю мебель из этой маленькой гостиной, а я тебе взамен закажу другую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26