Они разговаривали друг с Другом, впрочем, так тихо, что не только слова, даже голоса не были слышны. Вот один из них закурил... Белые штаны, круглые головные уборы, гетры и патронташи - это обмундирование вполне логично дополнялось ружьями, перекинутыми через плечо. Вне всяких сомнений, моряки. Королевский флот.
Ум у меня зашел за разум. Я почувствовал зверскую усталость. Или полное изнеможение. Или то и другое вместе. Я ничего не соображал. Располагая запасом времени, я наверняка придумал бы подходящее объяснение столь странному факту: с чего бы это вдруг натыкаюсь посреди заброшенного фиджийского острова На английских матросов. Но на кой черт раздумывать, Когда можно встать на ноги и спросить у них самих.
Я перенес вес тела с локтей на ладони, намереваясь подняться.
В трех ярдах от меня зашевелился куст. Шок буквально заморозил меня, подкосил на месте - и тем самым спас. Ни одна окаменелость изо всех, найденных на этом острове профессором, не могла сравниться по степени окаменения со мной, каким я стал в этот миг. Куст деликатно склонился к другому кусту и что-то тихо сказал. В пяти футах я ничего не услышал. Но, конечно, они должны слышать меня. Сердце колотится на бешеной скорости с грохотом кузнечного пресса. А если даже этот шум до них не доносится, все равно они узнают о моем присутствии по вибрации моего тела, которая конечно же сотрясает почву с такой силой, что даже сейсмографу в Суве ничего не стоит меня засечь. Тем более в непосредственной близости. Но они не видят ничего, не слышат ничего. Я опускаюсь на землю, испытывая чувство игрока, поставившего все состояние на последнюю карту. Мимоходом делаю научное открытие: тезис о том, что кислород нужен для поддержания жизни, - выдумка докторов. Я ведь совсем не дышу. Правая рука ноет. В лунном свете костяшки пальцев, сжимающих нож, светятся, словно слоновая кость. Усилием воли за-, ставляю себя слегка расслабиться. Но и теперь рука цепляется за нож как за последнюю соломинку.
Проходит целая вечность, и еще одна, и еще. Моряки, столь вольно интерпретирующие устав караульной службы, удаляются. Во всяком случае, так мне кажется, пока не осознаю, что темное пятно на заднем плане хибара. Через минуту до меня долетает бряцанье металла. Какое-то шипение... Ага, накачивают примус. Куст рядом со мной шевелится. Я перевожу нож в боевую позицию, лезвием вверх. Но куст полз в противоположную сторону, параллельно проволоке направляясь к другому кусту, ярдах в тридцати. Тот в свой черед трогается с места. Местность буквально кишит движущимся кустарником. Я отменяю свое первоначальное намерение задавать охранникам вопрос. Задам в другой раз. Умные люди нынешней ночью мирно почивают в своих кроватях. Решаю последовать их примеру; что мне собаки, готовые разодрать человека в клочья, что мне китайцы Хьюэлла с их хищными ножами.
Домой я добираюсь единым рывком. За девяносто минут, из которых половину отнимают первые пятьдесят ярдов. Так или иначе, я возвращаюсь.
Было около пяти утра, когда, подняв штору, я ввалился в комнату. Мэри спала, и будить ее было незачем,. Дурные вести подождут. В тазу близ стенки я отмыл от краски лицо. А перебинтовывать руку не стал: усталость брала свое. Не было даже сил обдумать ситуацию. Я забрался в кровать. О том, как щека моя коснулась подушки, помню крайне смутно. Имей я и десять рук, каждую с такой же раной, вряд ли это помешало бы мне уснуть в эту ночь.
Глава 6
Полдень 1.30 ночи. Четверг - пятница.
Проснулся я за полдень. Лишь одна стенка-штора была поднята - что смотрела на лагуну. Я созерцал зеленое мерцание воды, сверкающую белизну песка, размытые пастельные тона коралла, там, за лагуной, темнеющую даль горизонта и безоблачное синее небо над всей этой картиной. При трех опущенных шторах в комнате царила непереносимая духота. Зато наличествовало хотя бы минимальное уединение. Левая моя рука неистово пульсировала. Но я продолжал жить. И никакой водобоязни - она же бешенство - не испытывал.
На стуле у моего ложа сидела Мэри Гопман. В белых шортах, в белой блузке, ясноглазая и отдохнувшая, она блистала румянцем, и одного взгляда на нее хватило, чтоб я по контрасту почувствовал себя очень плохо- Она улыбалась мне, и стало ясно: принято решение больше на меня не сердиться.
- Ты прекрасно выглядишь, - заметил я. - Как чувствуешь себя? Ничего более оригинального не придумал.
- Прекрасно себя чувствую. Температура нормальная. Извини, что разбудила тебя. Обстоятельства вынуждают. Через полчаса ленч. Профессор передал тебе с посыльным вон те штуки, чтоб ты не отказывался. - К стулу была прислонена пара превосходно сработанных костылей. - Можешь, впрочем, перекусить прямо здесь. Ты, верно, голоден, но я тебя пожалела, не разбудила к завтраку.
- Да я ведь и возвратился-то эдак к шести.
- Тогда все понятно. - Я мысленно снял перед ней шляпу: какая выдержка, сколь успешно борется она со своим любопытством. - Как ты себя чувствуешь?
- Ужасно.
- Соответственно и выглядишь, - откровенно высказалась она. Немощным.
- Разваливаюсь на составные части. Чем занималась поутру?
- Принимала профессорские ухаживания. Сперва он пригласил меня поплавать. Кажется, профессору нравится плавать со мной. А после завтрака он показал мне окрестности и шахту. - Ее слегка передернуло, и она полушутя-полусерьезно добавила: - Шахтами я, честно говоря, не слишком увлеклась.
- А где твой ухажер сейчас?
- Отправился искать собаку. Никак; не найдут ее. Профессор весьма огорчен. Собака - его любимица. Он к ней очень привязан.
- Ха! Любимица! Я повстречался с этой любимицей, и она выказала большой интерес ко мне. Такие как привяжутся - не отвяжешься. - Я вытащил руку из-под одеяла, сорвал окровавленные бинты. - Полюбуйся: вот следы собачей привязанности.
- О Боже! - Глаза ее округлились, кровь отхлынула от лица. - Страшно смотреть!
Я глянул на свою руку с этакой сочувственной гордостью и понял, что Мэри ничуть не преувеличивает: смотреть было действительно страшно. От плеча до локтя рука переливалась сложными сочетаниями синего, багрового и черного. Распухла, на пятьдесят процентов перекрыв привычные объемы. Несколько треугольных разрывов кожи, пара из них все еще кровоточит. Что с остальными участками моей драгоценной конечности, не поймешь. Кожа покрыта коркой запекшейся крови. Словом, бывают зрелища куда приятней.
- Что случилось с собакой? - шепотом спросила она.
- Я убил ее. - Я достал из-под подушки окровавленный нож. - Вот этой штукой.
- Откуда у тебя нож? Откуда?.. Расскажи-ка мне все по порядку.
И я ей все рассказал, а она за это время промыла и перебинтовала мне руку. Чувствовалось, что труд фельдшерицы ей не по душе, но проделала она его с предельной добросовестностью.
Когда я завершил повествование, она спросила:
- Что же ты обнаружил на другом конце острова?
- Не знаю, - честно признался я, - Строю всяческие гипотезы, и, честно говоря, ни одна мне не улыбается.
Она ничего не сказала. Закончила бинтовать руку. Помогла мне облачиться в рубаху с длинными рукавами. Восстановила швы и пластырные нашлепки на щиколотке, прошла к шкафчику и вернулась с сумочкой.
- Собираешься пудрить носик на радость своему ухажеру?
- Твой, а не мой.
Я и опомниться не успел, как она принялась натирать мне лицо каким-то кремом, присыпая его пудрой. Чуть погодя, она откинула голову, оглядывая результат своей работы.
- Ты неотразим, - молвила она, вручая мне зеркальце.
Выглядел я ужасно. Любой страховой агент, бросив на меня испуганный взор, тотчас ускакал бы верхом прочь на своей авторучке. Осунувшееся лицо, налитые кровью глаза, а под ними синяки были всецело на моей совести, благородная же бледность кожи, не вызывающая особых подозрений, являлась заслугой Мэри.
- Чудесно, - согласился я. - А если профессор принюхается к этой пудре? Что тогда?
Она вынула из сумочки крохотный пульверизатор.
- Я вылила на себя пару унций "Ночной тайны". В пределах двадцати ярдов ни один запах теперь не привлечет его внимания.
- Твоя убежденность мне понятна. - Я наморщил лоб. "Ночная тайна" и впрямь оказалась сильной штукой. Быть может, благодаря количествам, кои пошли в работу. - А если я вспотею? Не потекут эти кремы вместе с пудрой по лицу ручьями?
- Есть гарантия, - улыбнулась она. - Если что не так, предъявим иск изготовителю.
- Еще бы, - невесело отозвался я. - Интересная возникнет ситуация. "Тени покойных Дж. Бентолла и М. Гопман намерены возбудить дело..."
- Прекрати! - сказала она зло. - Немедленно прекрати!
И я оставил этот тон. В некоторых отношениях она была чувствительна, даже ранима до крайности. А может, я был слишком бестактен и легкомыслен.
- Полчаса еще не прошло? - сменил я пластинку. - Да, - кивнула она. Пожалуй, пора идти.
Мы спустились вниз по ступенькам и сделали шагов пять на солнцепеке. Этого маршрута хватило на аннулирование всех ее гримерских ухищрений. Я чувствовал, что выгляжу безобразно. Функционирует лишь одна нога, вторая, разутая, волочится по земле. Приходится всю свою тяжесть переносить на костыли. И каждое соприкосновение левого костыля с горячей землей отзывается яростной болью в руке. От пальцев - к плечу, там поперек спины и аж до самой макушки. Не понимаю, каким образом израненная рука может вызывать головную боль. Но вот ведь факт, вызывает. Есть над чем подумать докторам.
То ли он, этот Визерспун, стоял в дверях, дожидаясь нашего прихода, то ли услышал тяжкую поступь костылей, так или иначе, дверь распахнулась, и старик ринулся по ступенькам вниз - нам навстречу. Сиявшее на его физиономии гостеприимство при виде моего лица сменилось огорчением.
- Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй! - Он, озабоченно суетясь, подбежал ко мне, схватил за руку. - Ваш вид... Я хочу сказать, это потрясение сильно на вас сказалось, мой мальчик. Боже милосердный, вы обливаетесь потом!
Он не преувеличивал. Пот действительно струился по моему лицу, начиная с той минуты, как он схватил меня за левую руку повыше локтя. Он в полном смысле слова выворачивал мне руку, воображая, будто помогает ноге.
- Все будет нормально. - Я поприветствовал его тусклой улыбкой. Просто спускаясь с крыльца, подвернул ногу. В остальном - полный порядок.
- Вам не следовало выходить, - наставлял он меня. - Какая глупость! Какая глупость! Мы бы прислали вам еду! Однако раз уж вы пришли... Боже, меня не оставляет чувство вины...
- Да ни в чем вы не виноваты, - утешал я его; он перехватил мою руку повыше, чтоб помочь мне взойти на крыльцо, и я с некоторым удивлением заметил: домик-то покачивается. - Откуда вам было знать про дефекты пола.
- Но я ведь знал. Я ведь знал, вот что угнетает меня превыше всего! Непростительно! Непростительно! - Он усадил меня на стул посреди гостиной. - О Господи, вы очень плохо выглядите. Может, коньячку? Как насчет коньячка?
- Ничего лучшего не придумать! - признался я честно.
Он снова вложил всю свою разрушительную энергию в колокольчик. Принесли бренди. Пациент ожил.
Он выждал, когда я выцежу половину порции, после чего спросил:
- Может быть, мне следовало бы вновь осмотреть вашу щиколотку?
- Спасибо, но кажется, в этом нет необходимости, - беззаботно откликнулся я. - Мэри ее врачевала нынче утром. Мне выпало счастье стать супругом квалифицированной сестры милосердия. Кстати, говорят у вас беда. Нашлась ваша собака? - Пропала - и никаких следов. Очень печально, очень огорчительно! Доберман - я так к нему привык. Да, так привык. Не представляю, что с ним могло при ключиться. - Он беспокойно затряс головой, налил себе и Мэри по чуточке шерри, присел рядом с ней на кушет ку. - Боюсь, произошло несчастье. - Несчастье?! - Мэри уставилась на него широко от-крытыми глазами. - На этом мирном милом острове? j
- Боюсь, змея. Здешние гадюки весьма ядовиты, южная часть острова ими буквально кишит. Попадаются они и среди скал у подножия горы... Карла моего пса - могла укусить гадюка. Между прочим, я хотел вас предупредить... ни в коем случае не забредайте в те края. Чрезвычайно опасно! Чрезвычайно опасно!
- Гадюки!.. - Мэри вздрогнула. - Скажите, а сюда, к домам, они не подбираются?
- Упаси Боже. Вроде бы нет. - Профессор как бы по рассеянности нежно погладил ее руку. - Нет надобности волноваться, моя милая. Они испытывают отвращение к фосфатной пыли. Так что примите за правило ограничивать свои прогулки близлежащей территорией.
- Разумеется, - торопливо изъявила согласие Мэри. - Но скажите, профессор, если гадюки расправились с собакой, ее труп ведь отыщется?
- Не обязательно, если, например, беда случилась среди скал в предгорьях. Там такое нагромождение камней! Хаос! И потом пес, возможно, еще вернется.
- А не мог он уплыть? - высказал я предположение.
- Уплыть? - профессор наморщил лоб. - Ваша мысль от меня ускользает, мой мальчик.
- Любил он воду?
- Вообще говоря, любил. О Господи, кажется, вашими устами глаголет истина. Лагуна кишмя кишит тигровыми акулами. Настоящие чудовища. Длина иных - целых восемнадцать футов. Причем по ночам они подплывают поближе к суше, видимо, так и случилось! Видимо, так и случилось! Бедный Карл! Чудовище наверняка перекусило его пополам! Что за печальная кончина для пса! Что за кончина! - Визерспун трагически покачал головой и откашлялся. - Боже, как мне будет его не хватать! Он ведь был мне не просто верным псом. Он был мне другом! Настоящим, добрым другом.
Несколько минут мы просидели молча, в траурной тишине, воздавая последние почести этому рухнувшему столпу собачьей преданности. А потом принялись за ленч.
День еще не завершился, но солнце уже перевалило за гору, когда я проснулся. Проснулся свеженьким, отдохнувшим. Рука, правда, еще болела и ныла, но пульсирующая мука нынешнего утра отпустила меня. Если я лежал без движения, дискомфорт практически не ощущался.
Мэри еще не вернулась. Они с профессором после ленча отправились ловить тревалли в сопровождении двух парней-фиджийцев. Я пошел досыпать. Профессор удостоил и меня приглашения, но акция эта явно была вынужденной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34