Между тем Жанетта Тэрбер прилагала усилия, чтобы вернуть Дворжака в Нью-Йорк. Снова в ход пошли «долларовые аргументы», а устоять против них было не легко. Проведя приемные экза­мены в консерватории, Дворжак поздней осенью, сердясь на судьбу и ворча, поехал в Америку, предупредив, что делает это последний сезон и весной окончательно вернется в Прагу. С ним отправились только жена и младший сынишка Отакар - дабы два сорванца в доме не изводили своими шалостями бабушку Чермакову и кроткую Отилию.
Как и первые два года, Дворжак в Нью-Йорке добросовестно выполнял все обязанности согласно договору, но энтузиазма в нем уже не было. От него ждали оперу о Гайавате, а он почему-то не сочинял ее. Успехи концертов его мало радовали, хотя по-прежнему Дворжак никак не мог пожало­ваться на невнимание американских слушателей и прессы. Его произведения постоянно включались в программы выступления того или иного оркестра или объединения, им отводились отдельные вечера. Фа-мажорный квартет за один год был исполнен бостонцами пятьдесят раз! Разве это не успех? Нью-Йоркская филармония избрала Дворжака сво­им почетным членом и вручила ему соответствую­щий диплом. А Дворжак все больше отдалялся от окружавших, уходил в свои мысли и переживания, ждал писем от детей, спешил в гавань к приходу корабля из Европы и вместе с женой считал дни до отъезда.
Из Праги писали, что Чешский квартет с успе­хом исполнял его сочинения в Германии, что «Карнавал» под управлением Рихтера вызвал сенсацию, что в Праге играли квинтет с контраба­сом, а Национальный театр возобновил «Димит­рия»; что в Мангейме и лейпцигском Гевандхаузе исполнялась симфония «Из Нового Света»; что Недбал написал скрипичную сонату и все хвалили в ней школу Дворжака; наконец, что в Академии наук, распределяя годичные премии, присудили премию в тысячу золотых «господину д-ру Двор­жаку, находящемуся ныне в Америке»...
Дворжак рвался домой и давал себе слово больше никогда и ничем не соблазняться и не подписывать никаких контрактов. Каждый месяц казался ему вечностью.
В такие' дни рождался виолончельный концерт си минор. Сообщая Гёблу, что он закончил уже пе­рвую часть, Дворжак писал: «Не удивляйся, я сам удивляюсь, что решился на такую работу». Трид­цать лет отделяют си-минорный концерт от ранне­го виолончельного концерта Дворжака.
Яначек высказал однажды мысль, что Дворжак обращался то к одному, то к другому жанру порой в силу какой-то неудовлетворенности тем, что сде­лано до него другими, из желания самому что-то сделать в этой области. Вот в примеру - писал он - Дворжак «перелистывает в раздражении «Реквием» Берлиоза - и вскоре появляется его «Реквием». Я вижу в его руках «Св. Елизавету» Листа, и вскоре Лондон слушает «Св. Людмилу» Дворжака». И дальше добавляет: «Только великий композитор способен идти по стопам своих великих предшественников!».
Одна из версий о возникновении виолончельного концерта Дворжака, словно в подтверждение мыс­ли Яначка, гласит, что композитор стал писать его, прослушав накануне в Бруклине второй виолон­чельный концерт Виктора Герберта, который испол­нялся в один вечер с его симфонией «Из Нового Света».
В муках рождалось это произведение. Дворжак писал его урывками, буквально заставляя себя. «Если бы я мог работать так беззаботно, как в Высокой, я бы уже давно его закончил», - писал он в Прагу. 15 января 1895 года он сообщил, что за­вершает финал, но и после этого еще провозился почти месяц.
К счастью, это не отразилось на цельности про­изведения и его эмоциональной окраске. Концерт поистине великолепен. Его играют все лучшие виолончелисты мира. Он полон жизнеутверждения и воспринимается как призыв к победе над испыта­ниями и горестями, выпадающими на долю челове­ка. Это плод огромного дарования и замечатель­ного мастерства композитора.
Партитура концерта написана для большого симфонического оркестра, с характерным для Дворжака богатством красок и насыщенностью звучания. Однако это нисколько не мешает соли­рующему инструменту.
Первая часть начинается излюбленным у Двор­жака эпически величавым запевом. Потом идет повествование о героических свершениях, причем контрастирующая вторая тема, полная теплоты и лиризма, тоже носит эпический характер, словно рассказ ведется о далеком, далеком прошлом, а полнозвучные кульминации оркестра подчеркивают эту былинную мощь.
Вторая часть насыщена песенной выразитель­ностью, с типичными чешскими народными интона­циями. В середине этой части проходит отзвук пес­ни Дворжака «Когда душа моя одна» из цикла «Кипарисы». Это воспоминание о первой любви, маленький личный штрих, позволенный себе Двор­жаком. Появляющаяся дальше полная цитата из этой темы вставлена композитором позже, в уже законченный концерт, когда пришло известие о смерти когда-то пленившей его Йозефины Чермаковой.
Финал по структуре ближе всего к форме рондо с тремя темами. Начинается он маршеобразно, с постепенным нарастанием звучности оркестра. Гремят фанфарные призывы в верхнем и нижнем регистрах. А виолончель проводит энергичную тему, близкую по характеру к эпическому запеву первой части - это основа финала. Она победоносно куль­минирует в конце, переходя в торжествующий ма­жор, тогда как две другие темы элегического ха­рактера лишь оттеняют и дополняют ее.
Концерт посвящен Ганушу Вигану, писался ком­позитором с мыслью о нем, как о первом исполни­теле. Вместе с Виганом Дворжак шлифовал произ­ведение, вернувшись в Прагу. Но прозвучал кон­церт впервые в Лондоне в исполнении английского виолончелиста Лео Стерна. Повторялась история с Иоахимом и скрипичным концертом с той только разницей, что Виган потом все-таки играл концерт Дворжака во время гастролей в Гааге, Амстердаме, а под управлением автора - в Будапеште.
Закончив виолончельный концерт 9 февраля, Дворжак почувствовал, что не в силах чем-либо еще заниматься, пока не вернется в родную обста­новку. Приближалась весна. Дни становились больше. Дворжак думал о Высокой, его съедала тоска. Наконец он не выдержал, придрался к оче­редной задержке выплаты денег в консерватории, что случалось и раньше, купил билеты на пароход и, не дожидаясь окончания учебного года, 16 апре­ля 1895 года уехал на родину. Коваржику, Жанетте Тэрбер и коллегам он сказал, что его зовут в Пра­гу неотложные дела и осенью он, возможно, опять вернется, а про себя решил, что никогда больше не пересечет океан.
В Праге жизнь Дворжака очень скоро вошла в привычную для него колею: рано утром прогулка в городской сад или на Главный вокзал к поездам, затем завтрак, напряженная работа. После обеда - часок в кафе среди друзей-музыкантов, где обсуж­дались все артистические и музыкальные новости, а вечер на концерте или в кругу большой дружной семьи. Ожил дом на Житной, наполнился музыкой.
Осенью Дворжак возобновил занятия в Праж­ской консерватории. Желающих поступить к нему в класс было, очень много. Он выбрал себе двенад­цать учеников и с радостью стал отдавать им свои утренние часы. На письма из Нью-Йорка он отве­чал категорическим отказом. Жанетта Тэрбер, как и раньше, была очень настойчива и, даже получив отказ композитора, еще долго заверяла американ­скую общественность в том, что директором Нацио­нальной консерватории по-прежнему является Дворжак, что он работает над большим произведе­нием и поэтому пока задерживается в Праге. Но Дворжака это нисколько не волновало. Он снова был у себя дома и был счастлив. Конечно американские впечатления еще долго служили ему темой для бесед с друзьями и просто знакомы­ми. Но очень скоро на смену им пришли текущие дела.
При первой же возможности Дворжак поехал в Вену навестить Брамса. Этот верный друг его и покровитель неустанно оказывал ему неоценимые услуги. Хорошо известно, какой утомительный и малоприятный труд чтение нотных корректур. Для композитора нет ничего хуже. Однако Брамс вы­правил все корректурные оттиски печатавшихся у Зимрока Увертюр и «Думок» Дворжака, пока тот был в Америке. Дворжак искал встречи с Брамсом, чтобы поблагодарить его. Приехав в Вену, он сразу же отправился к хорошо знакомому дому на Карлштрассе, где больше двадцати лет навещал Брамса. Композитор изменился, заметно постарел и находился в каком-то подавленном состоянии. Дворжак, стараясь его приободрить, начал говорить о вере, о религии, уверяя Брамса, что он не раз в минуты душевных переживаний находил уте­шение, обращаясь мыслью к богу. Брамс слушал и грустно улыбался.
- Я много читал Шопенгауэра и смотрю на эти вещи по-другому, - сказал он. - Поговорим лучше о Вас. Переезжайте в Вену. Будете преподавать композицию в Венской консерватории. У Вас мно­го детей, а у меня почти никого нет. Если Вам будет что-нибудь нужно, Дворжак, мое имущество, мое имя - в Вашем распоряжении.
Дворжак был растроган до слез и бросился обнимать грузного, по-стариковски обмякшего Брамса. А на обратном пути, когда они с женой молча брели в гостиницу, он вдруг остановился и сокрушаясь произнес: - Такой человек, такая ду­ша,- и не верит ни во что, не верит ни, во что!
Через два месяца Дворжак опять встретился с Брамсом, приехав в Вену на первое исполнение сим­фонии «Из Нового Света». Дирижировал Рихтер, а они с Брамсом сидели в ложе. Успех был исключи­тельный. Дворжак вначале кланялся из ложи, по­том должен был подняться на подиум. Его привет­ствовали как автора прослушанной симфонии и как почетного члена знаменитого венского Общества друзей музыки, основанного в 1812 году. Брамс, го­товя почву к переезду Дворжака в Вену, несомнен­но был причастен к этому избранию и как дитя ра­довался оказанному Дворжаку приему.
Спустя несколько дней намечено было выступле­ние Чешского квартета. В программе - произведе­ния Дворжака, Брамса и Брукнера. Членам ан­самбля очень хотелось видеть на концерте всех трех маститых мастеров. Дворжак решил задер­жаться в Вене и даже согласился отправиться с членами квартета к Брукнеру, чтобы уговорить старика появиться на концерте. Вот как Сук опи­сывает это посещение:
«Мы застали Брукнера сидящим у письменного стола без пиджака, и у нас создалось впечатление, что этот человек совершенно погружен в свои мыс­ли и в свою работу. Отчужденно смотрел он на нас своими невидящими, отсутствующими глазами и не сразу понял, чего мы от него хотим. Только через некоторое время он опомнился: «Вы хотите, что­бы я пришел на концерт? Я не могу этого сделать. Я столько болею, а у меня так много работы. Вот видите, я сейчас работаю над Adagio девятой (симфонии) и поэтому должен сегодня остаться дома».
Когда мы с ним расставались, он вдруг очень растрогался. В его удивительных глазах стояли слезы. В своем ватном жилете Брукнер проводил нас на улицу и, пока мог нас видеть, посылал нам поцелуи...»
Это была первая и последняя встреча Двор­жака с Брукнером, который спешил с работой, ибо знал, что скоро умрет, и действительно скон­чался через несколько месяцев - 11 октября 1896 года.
После венских триумфов Дворжак пожинал лавры в Англии, отправившись туда в марте 1896 го­да с Отилией. Англичанне, как всегда, горячо его принимали. Впервые исполненный Лео Стерном виолончельный концерт вызвал бурю восторгов. Но Дворжаку что-то неуютно было на этот раз в Лондоне: в понедельник дул ветер, во вторник шел дождь, в ресторане почему-то не дали куска хоро­шего мяса. Дурное настроение Дворжака немного разогнал прием у Литлтонов. Возвращаясь из этой девятой по счету поездки на острова Велико­британии, Дворжак говорил, что и в Англию больше никогда не поедет. Довольно с него мотаться по разным странам и городам! Он хочет сидеть в Высокой и сочинять. Разве что на денек съездит в Оломоуц, где собираются исполнять его «Св. Люд­милу», или в Плзень.
Первыми сочинениями, написанными после возвращения из Америки, были два струнных квар­тета - ля-бемоль-мажорный (ор. 105) и соль-ма­жорный (ор. 106). В них преобладают светлые, оптимистические тона. Дворжак снова был на ро­дине, дышал ее воздухом, слушал ее песни, и эта радость встречи запечатлелась в квартетах.
Первая часть ля-бемоль-мажорного кварте­та - это опять неизменная думка. Только элеги­ческий запев очень краток, и его несколько сум­рачная мелодия быстро приобретает черты стре­мительности, бодрости и даже фанфарной призывности. В медленных частях обоих квартетов преоб­ладают эпические настроения, а в скерцо по-преж­нему играет большую роль народно-танцевальная ритмическая основа, на которой под конец развер­тываются большие жанровые сцены.
Квартеты эти завершают собой богатейший список камерно-инструментальных сочинений Двор­жака. Далее следуют только симфонические и оперные произведения.
В 80-х и особенно 90-х годах XIX столетия очень много говорилось о программной музыке. Дворжак стал искать подходящие сюжеты для од­ночастных симфонических поэм и, естественно, снова обратился к Эрбену. В сборнике «Букет», откуда раньше он взял текст для «Свадебных ру­башек», его внимание привлекли три баллады, образы которых, как ему казалось, хорошо могли бы быть раскрыты оркестровыми средствами выра­зительности.
Кстати о выражениях «могли бы быть» или «были бы». Дворжак их не выносил. Однажды он страшно рассердился на ученика, когда тот сказал «это было бы красиво».
- Разумеется, это было бы красиво, - сердито ответил Дворжак и тут же, переходя на крик, до­бавил: - Но главное сделать это! Иметь краси­вую мысль - в этом еще нет ничего особенного. Мысль приходит сама собой, и даже если она кра­сива и велика, в этом нет заслуги человека. Но воплотить красивую мысль и создать на ее основе что-нибудь значитель­ное - вот в этом-то и заключается самая большая трудность, и это-то как раз и есть искусство!
Так вот из эрбеновского «Букета» Дворжак выбрал три баллады - «Водяной», «Полудница» и «Золотая прялка» - и принялся на их основе со­чинять симфонические поэмы. Причем Дворжак фиксировал внимание не только на сюжете. Его интересовали стихи, характеризующие внешний облик героев и их психологическое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25