— Если вам от этого легче.
— Оставьте меня в покое, и мне станет легче.
Вместо этого я двинулся к ней. Лицо ее заострилось и побледнело. Своеобразной особенностью ее глаз было отсутствие зрачков. Вместо них зияли провалы, за которыми стояла холодная тьма. У нее затряслись руки, дрожь быстро доползла до плеч и захватила все тело. Она присела на край постели, обхватив колени руками, словно хотела удержать ноги на месте. По лицу ее промелькнула тень — темная и неотвратимая, словно призрак смерти. Сейчас она походила на маленькую старушку в золотистом парике.
— Давно не кололась? — спросил я.
— Три дня. Я схожу с ума. — И у нее застучали зубы. — Она с силой закусила нижнюю губу.
— На героине сидишь?
— Угу.
— Мне тебя жаль.
— Мне от этого не легче. Я три ночи не спала.
— С тех пор как уехал Тарантини?
Она выпрямилась, подавив дрожь.
— Вы знаете, где он? Может, достанете мне порошка? Я заплачу...
— Я этим не занимаюсь, детка. Как тебя зовут?
— Рут. Вы знаете, где Джо? Вы на него работаете?
— Я — нет. Что касается Джо, тебе придется обойтись без него.
— Не могу. Умру я. — Это было похоже на правду.
— Давно колешься?
— С прошлой осени. Ронни меня приучил.
— Часто?
— Сначала раз в неделю. Потом два. Последние два месяца — каждый день.
— Доза?
— Не знаю. Они мне сами отсыпают. Мне это стоит пятьдесят долларов в день.
— Поэтому ты и взялась потрошить приезжих?
— Надо же как-то зарабатывать на жизнь. — Она с трудом подняла отяжелевшие веки. — Откуда вы столько обо мне знаете?
— Ничего я не знаю. Кроме одного. Тебе нужно обратиться к врачу.
— Что толку? Упрячут в больницу, а там я уж точно концы отдам.
— Они тебя подлечат.
— Откуда вы знаете? Вы что, кололись?
— Нет.
— Ну и не говорите тогда. Когда уколоться нечем, тебя прямо наизнанку выворачивает. Вчера вечером на пляже была. Волна на берег плеснет, а у меня уши лопаются, точно это гром или землетрясение. Конец света. Легла я на спину, смотрю вверх, а неба не вижу, тьма в глазах и желтые пятна. Потом земля куда-то уходить стала, и я отключилась. Чудное такое чувство, словно сама в себя проваливаешься. Словно я колодец какой-то и сама же в него падаю. — Она коснулась рукой живота. — Странно, что я еще жива. Это похоже на смерть.
Она откинулась на смятую постель и, закинув руки за голову, уставилась в потолок. Кожа у нее на лице натянулась от напряжения, вокруг носа и рта залегли глубокие складки, золотистые волосы на впалых висках потемнели от пота. Сейчас ее небом был грязно-зеленый потолок.
— Боюсь, мне еще раз через все это пройти придется, прежде чем я вправду умру.
— Ты не умрешь, Рут. — Это я сказал вслух. Но чувствовал я себя как прокурор, допрашивающий душу умершей девушки в адском суде первой инстанции. — Что ты делала на пляже вчера вечером?
— Ничего, просто так пришла. Мы всегда ходили на пляж, пока не уехал папа. Тогда у нас и собака была — маленький такой коккер, и он гонялся за птицами, а потом мы обедали прямо там, на пляже, разводили костер, и было так здорово! Папа любил искать для меня раковины — мы собрали целую коллекцию. Она оперлась на локти и сосредоточенно наморщила свой юный чистый лобик. — Где же они теперь, мои ракушечки? Не помню, что с ними стало.
— А что стало с твоим отцом?
— Я почти не вижу его больше. Он уехал, когда мать его бросила. Они держали фотоателье в городе. Поступил радистом на корабль и вечно где-то плавает. Индия, Япония. Но деньги на меня он бабушке посылает регулярно, — добавила она, точно защищая отца от обвинения. — И письма мне пишет.
— Значит, ты с бабкой живешь?
Она снова растянулась на постели.
— Более или менее. Она работает официанткой в придорожном кафе. Ночами работает, днем отсыпается. Вчера ночью мне паршиво пришлось. Стены вдруг стали сдвигаться и раздвигаться, будто задышали, я перепугалась страшно, а рядом ни души. Решила на пляж выйти — может, полегчает. Запах моря меня всегда успокаивает. Но на этот раз не помогло. Даже хуже стало. Вместо звезд черные дыры вижу и все проваливаюсь куда-то, проваливаюсь. А когда очнулась, смотрю — человек из моря выходит. Ну, думаю, все — чокнулась. Решила, что это водяной — как в том стишке, что мы в прошлом году в школе учили. Я и сейчас не знаю: был там кто-нибудь или это мне померещилось.
— Расскажи мне про этого водяного. Где ты его увидела?
— На Макерель-Бич — ну, где жаровни для барбекю стоят. Мы с папой всегда там обедали, когда на пляж ходили. — Она вяло подняла руку и махнула куда-то в сторону. — С милю отсюда вдоль по бульвару. Я лежала на песке, за деревянным Щитком от ветра, и страшно продрогла. — Она зябко передернула плечами при этом воспоминании. — Темноты в глазах уже не было, и я больше не проваливалась. Я подумала, что худшее позади. Над морем уже появилась полоска света, а я всегда себя лучше чувствую, если вокруг не совсем темно и что-то видно. И вдруг прямо из прибоя встает человек и выходит на берег. Я насмерть перепугалась. Просто с ума сошла от страха — подумала, что это водяной и он хочет утащить меня в море. Но было еще довольно темно, и я лежала тихо-тихо, так что он меня не заметил. Прошел мимо и скрылся в кустах за жаровнями. Наверное, где-то в переулке у него стояла машина — через несколько секунд я услышала звук мотора.
— Человек наверняка был, тебе не померещилось, — сказал я. — Бинтов у него на голове случайно не заметила?
— Нет, не думаю. Это был не Марио. Ронни сказал мне, что кто-то угнал у него яхту и посадил на камни, и я подумала, что это как-то связано с яхтой.
— Ты ее видела?
— Нет. Может быть, слышала. Не знаю. Со слухом у меня черт-те что творится — то стоит чайке крикнуть, перепонки едва не лопаются, то глохну напрочь. — Как большинство наркоманов, она страдала ипохондрией. Больше всего на свете ее интересовали симптомы ее состояний, и в описании их она обнаруживала немалый талант.
— Какой он был с виду? — спросил я.
— Еще не рассвело, и лица я не разглядела. Он был совершенно голый или, может, в светлых плавках. На шее у него, по-моему, висел какой-то узел.
— Это не был кто-то, кого ты знаешь?
— Не думаю.
— Может быть, Джо Тарантини?
— Нет, что вы. Джо я сразу узнала бы, голого или одетого. Хорошо бы, если бы это был он.
— Это он тебя зельем снабжает, как я понимаю.
— Никто меня не снабжает, — сказала она в потолок. — Уже три дня. Мне они как три года показались. Что бы вы сделали на моем месте, мистер? У Ронни есть травка, но мне от нее только хуже. Что мне делать?
— Обратиться к врачу и постараться отвыкнуть от этой дряни.
— Не могу я. Я уже вам говорила, не могу. Вы ведь из Лос-Анджелеса, да? Знаете, где там достать можно? Я двести долларов заработала за последние три ночи.
Я вспомнил Даузера, который предпочитал блондинок. Но пусть уж ее лучше ломает, чем отправить ее к этому подонку, даже если у него есть чем ее угостить.
— Нет, не знаю.
— Ронни знает одного типа в Сан-Франциско. Ронни у Германа Спида гонцом был, пока Спида не подстрелили. Может, я во Фриско достану? Я все Джо дожидалась, а его нет и нет. Вернется он когда-нибудь, как думаете?
— Джо либо мертв, либо удрал за границу. Сюда он не вернется.
— Этого я и боялась. Ладно, к черту Джо! Поеду во Фриско. — Она стремительно села в постели и принялась расчесывать волосы.
— Как зовут того человека во Фриско, о котором говорил тебе Ронни?
— Не знаю, они именами не пользуются. Кличка — Москит. Весь прошлый год у Спида продавцом был, а теперь тем же самым во Фриско промышляет.
— Сан-Франциско — большой город.
— Я знаю адрес, Ронни мне сказал. — Она снова зажала рот рукой — уже знакомый мне жест. — Слишком много болтаю, правда? Всегда так, когда со мной по-доброму говорят. Вы ужасно добрый, а я вас за полицейского приняла.
— Я тоже когда-то был полицейским, — признался я. — Но мешать я тебе не буду.
Сейчас, когда она приняла решение немедленно отправиться за наркотиком, выглядела она намного лучше. На лице у нее проступил легкий румянец, взгляд стал осмысленнее. Но она по-прежнему казалась вдвое старше своих лет.
22
Дверь распахнулась без предупреждения, как это часто случалось в моей жизни, и в комнату ворвался Ронни. Это был здоровый парень лет девятнадцати-двадцати, больше похожий на молодого киноактера, чем на молодого преступника, — красивый, с темным ежиком волос и сросшимися на переносице черными бровями. Руки у него были загорелые и сильные. Правая сжимала монтировку.
Я заметил это орудие за долю секунды до того, как Ронни занес его для удара, целясь мне в голову. Я увернулся и вплотную подступил к нему, чтобы не дать ему размахнуться еще раз. Я сжал ему запястье одной рукой, а другой вырвал монтировку и швырнул ее в дальний угол комнаты. Оттолкнув его, я сделал ложный выпад левой рукой и, когда он поднял руки, чтобы защитить голову, вложил весь свой вес в удар прямой правой, метя в солнечное сплетение. Это был прием для сосунков, и я не ошибся в выборе объекта.
Ронни сложился вдвое и упал лицом вниз, корчась от боли и ловя ртом воздух. Девушка бросилась к нему, всхлипывая от жалости. Еще бы, он приучил ее к героину, сделал проституткой, конечно, она была от него без ума.
Его парализованная диафрагма заработала снова. Ронни делал глубокие шумные вдохи и выдохи, постепенно приходя в себя. Я стоял над ним, сожалея, что не ударил его сильнее. Рут повернула ко мне белое, как мел, лицо.
— Бугай здоровый!
— Подожди за дверью, Рут. Нам с ним надо поговорить.
— Кто вы такой? — спросил Ронни, судорожно глотая воздух. — Что здесь происходит?
— Он сказал, что он частный детектив, — сообщила Рут, обнимая его за плечи; другой рукой она нежно поглаживала его живот.
Ронни оттолкнул ее и, пошатываясь, встал на ноги.
— Что вам нужно? — Голос у него вдруг стал высоким и ломким, словно после полученного удара ему стало труднее изображать из себя мужчину.
— Сядь, — бросил я, показав глазами на единственный стул, стоявший прямо под лампой на потолке. — Мне нужна кое-какая информация.
— От меня не дождетесь, — буркнул он, но тем не менее сел. Щека его нервно подергивалась, и впечатление было такое, будто он весело мне подмигивает.
— Закрой дверь, — велел я девушке. — С другой стороны.
— Я никуда не уйду. Я не позволю вам его избивать.
Лицо Ронни внезапно перекосилось от ярости.
— Убирайся отсюда, черт тебя возьми. Иди, дай кому-нибудь даром, только чтоб я тебя не видел. — Он вымещал на ней свою злость и унижение.
— Как скажешь, Ронни, — послушно пробормотала она и, волоча ноги, вышла за дверь.
— Говорят, ты был у Спида гонцом? — сказал я.
Лицо его снова исказилось от ярости, и в нем появилось что-то крысиное. Я заметил, что уши у него неестественно маленькие и плотно прижаты к черепу.
— Рут тут уже языком поболтала, а? Веселая она девчонка, Рут. Надо будет с ней поговорить.
— Ты оставишь ее в покое. Совсем. Иначе я покажу тебе еще пару ударов, каких ты не видел. После этого ни одна девушка не посмотрит на твою физиономию дважды.
Его светлые глаза зыркнули в сторону валяющейся в углу монтировки и вернулись обратно. Он старательно изобразил на лице детское простодушие и усердие к службе.
— Извините, мистер, мне никак здесь нельзя оставаться. В контору надо, я на работе.
— Еще подзаработать хочется? На сегодня хватит.
— Может, я глуп, мистер, но я вас не понимаю, — нагло ухмыльнулся он.
— Полторы сотни за пять минут болтовни — совсем неплохо.
У него снова задергалась щека. Это был самый малосимпатичный молодой человек, с которым мне доводилось беседовать.
— Вы не затащите этого малого в суд свидетелем, — буркнул он.
— Брось, завтра он проснется и заскрежещет зубами, вспомнив про полторы сотни. Найти его — пара пустяков.
— Он сам нарывался, старый козел, разве не так?
— Если кто и нарывается, так это ты, малыш. В таких городках, как этот, не любят, когда шантажируют туристов.
— Понял. Хотите войти в долю? — Он улыбнулся и снова дернул щекой.
— Плевал я на твои деньги. Мне нужна информация.
— Какая информация? Нет у меня никакой информации.
— Информацию о Германе Спиде. Я хочу знать, что с ним произошло и почему.
Он не пошевелился, но впечатление было такое, будто он извивается, как червяк на крючке. Он нервно провел рукой по темному ежику волос.
— Вы из полиции штата или из федеральной?
— Успокойся. Ты мне не нужен. Хотя я запросто сдам тебя за вымогательство, если мне это понадобится.
— Если я не заговорю?
— Не испытывай мое терпение.
— Но я не знаю, что вы хотите знать. Я...
— Ты работал на Спида. Теперь не работаешь. Почему?
— Спид бросил дело.
— На кого работаешь сейчас?
— На себя. Тарантини меня невзлюбил.
— Почему? Все при тебе — внешность, мозги, честность, все. Чего ему еще надо было?
Это ему польстило, и он немного расслабился. Совсем немного.
— Я был у Спида гонцом, поэтому Тарантини меня и невзлюбил.
— Он ведь и сам на Спида работал?
— Ага. Но он его обманул. Когда в дело вмешался синдикат, он переметнулся на его сторону. Понял, что одиночке вроде Спида с синдикатом не тягаться.
— И тогда он подстрелил Спида и взял дело в свои руки как человек синдиката.
— Не совсем. Тарантини слишком хитер, чтобы самому из пушки палить. Просто подставил Спида, и все. Так говорят.
— Как это произошло?
— Сам я при этом не был. Знаю с чужих слов. — Под сросшимися бровями глаза его казались очень маленькими и близко посаженными. На лбу выступили капельки пота. — Зря я вам все это говорю, мистер. Мне это боком может вылезти. Я не знаю, можно ли вам доверять.
— Придется тебе рискнуть.
— Ладно, расскажу все, что знаю, мистер. Той ночью Спид ехал из Тихуаны. В шинах у него было несколько пакетов героина в кармашках, приваренных с внутренней стороны баллонов, такая у него система была. Тарантини ехал с ним и, думаю, предупредил ребят из синдиката. Они остановили Спида на дороге — перекрыли ее грузовиком или вроде того. Спид заерепенился, ну, они в него и пальнули. А потом бросили на дороге — думали, уже труп. Но Тарантини отвез его в госпиталь, как лучший друг-приятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30