А теперь убедился в этом.Уход от реальности — то, что было сказано и что осталось невысказанным, — породил в глазах Паулы страх. Страх, что стрела правды пронзит Брета, что он останется безумным и будет навеки потерян для нее. Кстати, где он сейчас? Бродит по городу, оставаясь уязвимым для зла? Входит в темную аллею, где его подстерегает вооруженный бандит?Она встала так резко и неловко, что чашка с блюдцем полетели на пол и разбились.— Это совершенно не имеет значения. — Доктор поторопился предупредить ее извинения. Но он не поднялся, чтобы пожать протянутую на прощание руку. — Не уходите пока. Пожалуйста, присядьте снова.— Я не знаю, где он находится. Я должна его отыскать.— Не бойтесь. Нет никаких оснований бояться. Обстоятельства попали в его ахиллесову пяту, но он поправится.— Вы не понимаете. Я боюсь, как бы чего не случилось нынешней ночью. Боюсь, что он попадет в беду.— Сомневаюсь в этом. Сомневаюсь, что он сделает что-либо неправильное. — Казалось, его глаза за стеклами очков просветлели и уменьшились. — Конечно, люди, предрасположенные к чувству вины, часто прибегают к насилию. Обычно вину представляют себе как результат греха, но она может быть и причиной греха. Человек, который чувствует свою вину, может бессознательно совершить поступок, который является греховным даже с его собственной точки зрения. Такой поступок5 может послужить тому, чтобы дать рациональное объяснение его вине, можно сказать, оправдать ее. Многие преступники совершили бессмысленные преступления, которые легко раскрывались, чтобы понести наказание и искупить воображаемую вину.— Нелепо говорить о нем, как о каком-то преступнике. — Она все еще стояла в середине комнаты. Напряжение и неуверенность как-то скривили ее, и она потеряла свойственную ей стройность.— Пожалуйста, садитесь, мисс Вест. Разговор — это общение сидящих людей.— У меня нет времени на разговоры.— Но вы должны выслушать, что я хочу вам сказать. И выслушать очень внимательно. Я говорил, пользуясь аналогией, и не выносил моральных суждений о вашем Брете. Я не подхожу к этому случаю с предвзятыми соображениями морального плана. Иногда я спорил со Стекелем и утверждал, что аналитик должен стараться проникнуть в сознание своего пациента без всяких предвзятых соображений. Дело Тейлора подтверждает мою точку зрения.— Каким образом? — Она присела на подлокотник кресла, поставив ноги среди осколков посуды.— Мои предвзятые соображения привели меня к ошибке. Я полагал с самого начала, что дело Тейлора — явное возвращение к инфантильной стадии его развития, когда в его сознании зафиксировался момент смерти матери. А теперь вы мне сообщили, что его мать и не думала умирать. Это, конечно, не означает, что здесь отсутствует элемент его отношений с матерью. Это будет всегда сказываться на отношениях Тейлора с женщинами. Чуть не сказал: будет определять эти отношения. Я имею в виду его ранние впечатления о матери. Его половая жизнь будет затруднена, потому что мать, так сказать, предала его.— Вы можете не объяснять мне это.— Правильно. Такие вещи вы легко понимаете. Вам должно быть известно также, что, несмотря на возникший у него протест против отца, он всегда будет склонен смотреть на себя глазами отца. Он не сможет освободиться от моральных суждений, которые внушил ему отец. И та часть его мозга, которая выносит суждения, будет определять его поведение и в будущем.— Но разве потеря памяти представляет собой бегство от самого себя? Вы назвали это уловкой...— Знаю. Возможно, существует и более глубокое объяснение этому. Потеря памяти может представлять собой какую-то форму наказания, причиненного ему его же собственным рассудком. Своего рода смерть, высшая мера наказания.— Он говорил об этом, — прошептала Паула. — Он говорил, что это — как смерть.— В самом деле? — Клифтер наклонился к ней. Его тело походило на кучу острых углов, кое-как запихнутых в твидовый костюм. — Тогда, несомненно, следует изучить такую возможность. Возникает и еще один вопрос. Какая вина, подлинная или воображаемая, потребует вынесения самому себе такого наказания?Вопрос без ответа повис в воздухе; доктор опять откинулся на спинку дивана. Паула неотрывно смотрела на него, не способная расслабиться. Теперь ей нечего было стискивать, и пальцы просто нервно двигались на коленях.Клифтер продолжал излагать мысль своим мягким голосом:— Я иногда задумывался над тем, что мы, ученые венской школы, обращали слишком мало внимания на проблемы моральной вины. Сам Фрейд был человеком своего столетия. Он так и не поднялся над физиологической лабораторией и над ее атмосферой материалистического детерминизма. Удивительно, не правда ли, что самый тонкий специалист в области самоанализа недооценивал моральную и религиозную жизнь и рассматривал человеческий разум с точки зрения борьбы слепых сил в ньютоновском пространстве?— Вы ударились в какие-то абстракции, — проговорила Паула. — Сейчас у меня нет времени слушать ваши лекции.Но он не обратил внимания на ее протест.— Это не абстрактные рассуждения. Я — аналитик до мозга костей. Швейцарский психоаналитик Юнг занимался изучением типов людей, он отказался от методов анализа и увлекся теологией. Думаю, этим объясняется его популярность в Соединенных Штатах, где живы традиции кальвинизма. Несмотря на это, я должен признать, что такой моралистический подход позволяет изучать поведение таких людей, как Брет. Но частично их надо также рассматривать с точки зрения их собственных моральных установок. Вину таких людей нельзя принимать на веру или объяснять на общих основаниях. Тут надо докапываться до первопричин.— Но вы объяснили чувство вины Брета. Вы сказали, что впечатления детских лет сыграли в нем решающую роль. — Паула покопалась в сумочке, вынимая сигарету, которая сломалась, когда она пыталась прикурить ее.Клифтер принес пепельницу и остался стоять около нее.— Напряжение и потрясения взрослой жизни в равной степени важны в таком случае, как этот. Вы высказали сомнение в правильности моего поступка, когда я рассказал ему об убийстве, но я стою на своем и считаю себя правым. Ему надо рассказать обо всем. Человеку, который всеми силами стремится к правде, нельзя выдавать ее кусочками. Я не знаю всего, что знаете вы. Но мне и не надо этого знать. А ему надо. Он барахтается во тьме внешнего мира в поисках правды, в которой отказала ему собственная память. Вы говорили, что он думает, будто обнаружил убийцу своей жены. Вы верите этому?По бокам ее алых губ образовались две складки.— Не знаю. Я...— Вы уверены, что не знаете? Если вы скрываете правду, то продлеваете состояние темноты в его разуме.— Нет! — воскликнула она. — Я оберегаю его.— От действительности? От справедливости и правосудия? Без знания фактов он не обретет справедливости. Справедливость кроется в правде, потому что это одно и то же. Неужели вы откажете ему в справедливости?— Я не верю в справедливость!— Но он верит. Возможно, вы не нуждаетесь в этой вере. А он нуждается. Когда разум дал трещину, то требуется крепкая веревка, чтобы удержать его здоровую основу.— Я не верю ни в какие веревки. — Она почувствовала ужас от этого слова и подавила в себе содрогание. — А вы, доктор Клифтер?— Верю ли я во всеобщую справедливость? Вы это хотите спросить? Нет. Но я уважаю веру людей, которые ее придерживаются.Она почувствовала слабость его позиции и попыталась вбить клин дальше в образовавшуюся трещину.— Разве это научный подход? Я пришла к вам как к доктору, а вы говорите как священник. Как священник, который утратил собственную веру.— Очень хорошо. Я согласен с таким определением.— Хотя вы сами ни во что не верите?— Я верю в одно: в конкретного человека. Я не такой сумасшедший, чтобы пытаться переделать людей по своему образу и подобию. Я помогаю им перестраиваться по их собственному образу и подобию.— Даже в этом случае вы принимаете на себя большую ответственность.— Но не большую, чем приняли на себя вы. Думаю, ваша ответственность чересчур велика для вас.Немного помолчав, она заметила:— Я знаю.— Тогда возвратите его ему самому. Расскажите ему правду. Думаю, он уже догадывается о ней, но не узнает ее. В конце концов он полностью восстановит свою память. И когда это случится, перестанет вам верить.— О себе я не думаю. Я потеряла его, что бы ни делала. — Она поднялась в порыве непоправимой печали, собираясь с силами, чтобы противостоять полному одиночеству и тьме.Он проводил ее до двери и протянул руку.— Может быть, вы и потеряли его. Если это так, то его собственная потеря значительно превышает вашу. Но я желаю вам обоим удачи. Вам не надо тревожиться, я никому не расскажу, о чем догадался. Включая и его, если вы этого не хотите.— Спасибо. — На ее лице отразилось беспокойство, но оно оставалось мужественным.Она вышла из дома, и он услышал, как быстро застучали ее каблучки по цементному полу террасы и затем смолкли. Глава 21 Брет постучал в дверь 106-го номера. После тяжелой минуты молчания раздался голос Майлса:— Кто там?Брет постучал еще раз.— Кто там?Скрипнули пружины кровати, в комнате послышались мягкие шаги. Занавеска рядом с дверью слегка приоткрылась. Брет прижался к двери. Со своего места он не видел окна, только полоску света, который упал на балкон, когда приоткрылась занавеска. Немного спустя свет пропал.Шаги приблизились к двери. Их даже нельзя было назвать шагами. Скорее, приглушенное шуршание но в носках. Майлс мягко спросил, не открывая двери:— Здесь кто-нибудь есть? — Небольшое носовое присвистывание придало вопросу отпечаток беспокойства.Брет остался на месте и не проронил ни слова. Разделявшая их дверь была настолько тонкой, что ему казалось, будто он слышит дыхание другого мужчины. К двери осторожно притронулась рука. Слегка скрипнул засов, как будто его выдвигали из защелки. Круглая ручка двери, на которую Брет положил свою руку, повернулась, он ощутил это ладонью. Это было похоже на движение чего-то неприятного, притом в неожиданном месте — червя в яблоке, змеи под подушкой. Он снял руку с ручки двери и на несколько дюймов отодвинулся от нее.Дверь начала очень медленно открываться. В отверстии моргнул один глаз, не успевший ничего увидеть. Брет надавил плечом на слегка отворенную дверь.— Опять вы! — воскликнул Майлс, стараясь удержать дверь.Упершись спиной в косяк двери, Брет обеими руками надавил на нее. Неожиданно Майлс отскочил в сторону, и Брет, потеряв равновесие, влетел в комнату. Когда он оглянулся, то увидел, что Майлс стоит в боевой стойке возле него, держа правую руку напротив живота Брета. Большим пальцем он нажал на кнопку ножа, из которого выскочило четырехдюймовое лезвие.Сверкающее лезвие осветило всю обстановку комнаты: отвратительную монотонность оштукатуренных стен, трещины на потолке, незастланный пол с протертой краской и обнажившимися досками от бесконечного хождения от кровати в ванную, дешевую металлическую кровать с провисшим в центре матрасом, покрытую протертым хлопчатобумажным покрывалом, единственную лампу с криво сидевшим бумажным абажуром на столике возле кровати. Никто не стал бы жить в этой комнате. Сюда приходили переспать одну ночь, когда негде было больше спрятаться. Или переждать. Пара башмаков на полу и пиджак, повешенный на спинку стула, служили единственным признаком того, что номер занят. Майлс снял его, чтобы переждать, а нож в его руке говорил о том, чего ждали он сам и эта комната.Брет сунул руку в карман и нащупал пистолет.— Брось нож! — приказал он.— У тебя нет пистолета. — Утверждение Майлса звучало полувопросительно.Удобно поместив согнутый указательный палец между курком и предохранителем, Брет вынул руку из кармана и тем самым ответил на вопрос.Глаза Майлса, учитывая расстановку сил в комнате, уставились на более мощное оружие.— Все-таки она выдала меня! — прорычал он. — Мерзкая обманщица, ведьма! — Он скорчил обезьянью гримасу, в которой одновременно отразились старческий маразм и ребячество. — Конечно, конечно. Ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду. Твою бабу!Его тело было по-прежнему напряженным и собранным, но нож, отступив перед пистолетом, повис в его руке.— Брось нож и закрой дверь.Майлс посмотрел на нож, о котором успел забыть. Он сжал пружину, защелкнул лезвие и бросил нож на кровать. Затем двинулся к двери, обошел Брета, который поворачивался, оставаясь в центре круга, и взялся левой рукой за рукоятку двери. На мгновение его тело замерло.— Ты не выйдешь отсюда, — предупредил Брет. — Закрой дверь и возвращайся.Майлс вернулся на прежнее место, закрыв дверь; страх исказил черты его лица. Он побледнел и, казалось, похудел. Его тщательно причесанные волосы взмокли и потемнели, повисли на висках, как у подростков. Рот утратил прежнюю форму и пытался обрести какую-то новую. Брет раньше не обратил внимания на то, какие у него широкие и темные ноздри. Однако такая деталь портила его мальчишеские приятные черты и придавала что-то жесткое даже его ужасу. Такая мелкая деталь может оказаться решающей, когда собираешься прикончить человека.— Что вам нужно? — спросил Майлс неровным и высоким голосом.— Подойди сюда.Майлс очень медленно приблизился к нему, как будто пистолет мешал ему двигаться.— Стой смирно.Брет поднял руку, в которой держал пистолет, таким образом, что Майлс смотрел теперь прямо в отверстие ствола. Его глаза напряглись и скосились, но он не мог отвести их в сторону. Лицо его неожиданно заблестело, с него покатился пот. Темные пятна влаги появились на рубашке — на груди и под мышками. Все его существо прониклось страхом смерти.— Нет, — прошептал Майлс. — Господи!— Сколько времени вы знали мою жену?— Я? — пробормотал он. — Я не знал вашей жены. Откуда вы взяли, что я был знаком с ней?— Отвечайте, да поживее.— Мы были с ней в приятельских отношениях, вот и все. Просто приятели. Она была милой деткой. Я ничего не сделал ей плохого. — Его бегающие глаза опять остановились на пистолете, который твердо держала рука Брета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26