Он засмеялся.
– Мне очень приятно, что вы хорошо спали, – сказал он, намазывая тост маслом и передавая мне.
Немного позже спустилась его мать, и мы продолжили завтрак вместе. Она жаловалась, что ее овсянка плохо приготовлена и лежит комом, сказала, что есть на свете всего одна вещь, которую она не выносит, – плохо приготовленная овсянка. Она жила с одной из своих сестер в Дублине.
– Увидимся, дорогуша, – сказала она мне, садясь в машину. Она обмотала шею шалью поверх шубы, и Юджин положил ей на колени бутылку с горячей водой. Это было около полудня, и мне казалось, что и мне уже пора, но он попросил меня остаться, потому что собирался поговорить со мной.
Мамаша выглядела умиротворенно, потому что он дал ей виски, шоколадку и белого мяса индюшки, которое завернул в промасленную бумагу. Ей нравилось, когда с ней носились – это была для нее своеобразная награда за то, что ей приходилось вкалывать официанткой, чтобы вырастить сына. Их взаимоотношения были довольно прохладными, с его стороны что-то вроде исполнения обязанностей, а с ее – чрезмерное внимание к мелочам. Ей нравилось, что он крутится вокруг нее.
Когда они отбыли, я пошла в лес. Метель кончилась, и теперь шел дождичек. Я стояла и думала: рискнуть ли остаться на вторую ночь? Я старалась принять правильное решение, а мягкие струйки дождя были своеобразным фоном для моих сложных переживаний. В моей голове кружился хоровод из деревьев, сырых кустов, травы. Воображаемые мужчины. В их руках я находила умиротворение и забвение. Но все это только уводило меня от решения. Я в своей жизни не смогла принять ни одного решения самостоятельно. За меня все решали: что носить, что есть, даже развлечения планировались, с этим прекрасно справлялась Бэйба. И я ходила кругами, касаясь мокрых стволов и ветвей деревьев, вдыхая божественный, ни с чем не сравнимый аромат леса.
Услышав звук мотора возвращающейся машины, я пошла обратно в дом. Вдруг раздался свист, Юджин шел в лес, чтобы найти меня. Он был в старой коричневой шляпе, придающей ему вид распутника. Когда он подошел ко мне, я поняла, что мне следует остаться еще на ночь, чтобы попробовать снова и опять опозориться.
– Я останусь, – сказала я твердо и увидела, что ему это приятно.
Он сказал, что я еще лучше выгляжу, что дождь мне идет, что я должна жить в стране, где все время идут дожди. И что мне надо носить волосы распущенными и обязательно макинтош.
– Я не буду бояться, – сказала я, когда мы поднимались по склону к дому, чтобы приготовить чай. Он очень хотел чая. Спать ему больше не хотелось… Мы заметили, что Анна наблюдает за нами с помощью полевого бинокля.
– Она разобьет его, – сказал Юджин, но к тому времени, как мы вернулись домой, она уже успела положить бинокль в футляр и повесить на вешалку в кабинете. Юджин сделал Анне по этому поводу замечание, но она за словом в карман не лезла и сказала, что ему, должно быть, все привиделось. Он порубил курицу, а Анна и я порезали овощи.
Вечером он принес китайскую лампу наверх и поставил ее на туалетный столик, чтобы я могла накраситься к ужину. Он стоял и смотрел, как я вожусь с пудрой и всей прочей косметикой. Я постаралась сделать себя как можно более бледной. В зеркале мое лицо выглядело по-детски круглым.
– Старик и девчушка, – сказал он, обращаясь к зеркалу. Возле него было полно косметики, ее, конечно же, оставила Лора. Он немного подискутировал сам с собой на тему бриться ему или нет.
– А если я кого-нибудь поцелую? – спросил он, глядя в зеркало и ощупывая свой подбородок.
Я рассмеялась.
– Что думаешь? – снова спросил он.
Я так любила целоваться с ним! Как было бы здорово, если бы людям надо было только целоваться, и все.
Он взял мою расческу и стал не торопясь расчесывать мои волосы. Мне так нравилось, как расческа властно царапает мою голову, что через некоторое время в меня просто вселился восторг. Он улыбался мне в зеркало.
– У меня такой тяжелый подбородок, а у тебя наоборот. У нас могут получиться дети с очень правильными подбородками, – сказал он, ожидая, что я рассмеюсь, но я не рассмеялась. Есть вещи, которые считают интимными, деторождение например. Мысль о детях приводит меня в ужас. Я ведь помню этот ящик с игрушками. Как я об этом забуду? Я пока решила об этом помолчать, однако тот час же выпалила:
– Я видела ящик с игрушками. Там, в гостевой, под кроватью, – сказала я.
– Да, конечно, это игрушки моего ребенка.
– О!
– У меня дочь, сейчас ей три года.
Мне показалось, что голос у него задрожал, но, может, мне это только показалось. Мне представилось, как он тетешкается с малышкой, и меня охватил прилив ревности.
– Вы скучаете о ней? – спросила я.
– Конечно, едва ли не каждую секунду я думаю о ней, или даже бывает, я слышу ее. Уж если ты обзавелся ребенком, надо сидеть и смотреть, как он вырастает.
Он продолжал расчесывать мои волосы, но теперь все это было уже по-другому.
* * *
Я опять спала в его постели, он дал мне белую фланелевую сорочку с розами. У моей мамы была в комоде точно такая же, на случай, если придется лечь в больницу… Он завел будильник на семь и поставил его на ближайший столик, а потом выключил свет. Я подумала о Лоре, потому что он сказал, что купил этот будильник в Нью-Йорке, однажды поздним вечером, когда он ходил, гулял где-то. Он мне еще сказал, что там в этом огромном городе полно магазинов и кинотеатров, что во многих из них любой может сидеть хоть до утра. Через пару дней он собирался в Лондон, а мне так хотелось, чтобы он взял меня с собой! За ужином принесли телеграмму, где говорилось, что ему немедленно следует прибыть в Лондон. После ужина, когда я ела апельсины, он дал мне прочитать эту телеграмму, там было написано:
«Старина! Твой сценарий про очистные сооружения завонял, как и положено очистным сооружениям. Если ты немедленно не явишься, то от него так и останется то, что задерживается в фильтрах этого самого сооружения.»
Человека, который послал эту телеграмму, звали, наверное, Сэм, и Юджин сказал, что ему придется отправиться в Лондон просто немедленно. Он специально вытащил большую парусиновую дорожную сумку из своего охотничьего запасника, чтобы она напоминала ему о том, что пора собираться в дорогу.
– А вам этой сумки будет достаточно? – спросила я его. Тут я подумала: а почему бы ему не взять меня с собой? Я ждала, что сейчас он предложит мне это. Я бы, конечно, отказалась, ведь девушке не пристало соглашаться сразу, но он вместо этого спросил меня, как я поступаю с косточками от апельсинов.
– Проглатываю, – сказала я.
– Проглатываете? – повторил он вслед за мной. Ну и он, и я представляли себе, как трудно с этими косточками. Если выковыривать их, дня не хватит.
– Не думайте, я смогу повести себя, как очень воспитанная девушка, чтобы вам не стыдно было показать меня в высшем обществе.
Спать мы отправились рано, и он дал мне ночнушку, отглаженную без малейшей складочки.
– Ну, вам, то есть тебе, то есть вам не холодно здесь? – спросил он меня, когда мы легли. Масляный обогреватель работал в комнате уже несколько часов, какой там холод?
– Вам это кажется непривычным? – сказал он и начал растирать мои холодные коленки, а потом спросил, хватает ли мне дюжины бутылок с горячей водой, чтобы согреться. Откуда ему было знать, что мы с Бэйбой купили только одну грелку, а уж чтоб на вторую разориться, тут простите… А уж за ту, что есть, мы с ней чуть не дрались, я даже старалась пораньше проснуться, чтобы захватить грелку первой.
– Совсем нет, – солгала я.
Его руки скользили по моему телу, и пальцы, его несравненные пальцы, искали тех мест, которые были сокровенными для меня, но мне так хотелось, чтобы… чтобы они дотрагивались до них. Я думала, что он не сегодня-завтра уедет в Лондон и несколько дней его не будет. Меня снова начали охватывать нервозность и какой-то неосознанный страх. Я опустила подол рубашки так, что он стал прикрывать колени, и сказала, что нам просто надо поговорить.
– Но я хочу любить тебя, – сказал он. – Я целый день только и думал о том, как мы с тобой займемся любовью, и я сумею доказать тебе, что это прекрасно. Ты будешь чувствовать себя счастливой.
Он начал ласкать меня очень осторожно, и я отвечала I на его ласки, думая только о том, как заставить себя не бояться. В эту ночь мы тоже потерпели неудачу.
Задолго до звонка будильника мы проснулись, нужно было возвращаться в Дублин. Будильник зазвонил, когда я уже была внизу и надевала пальто, но я не стала подниматься наверх только ради того, чтобы нажать на кнопочку.
В машине он молчал. Его лицо, повернутое ко мне в профиль, было таким чужим! Это было жесткое лицо оскорбленного человека.
– Надеюсь, вам будет хорошо в Лондоне, – выдавила я из себя.
– Очень надеюсь, – бросил он и спросил, ознакомилась ли я с книжками, которые он дал мне предыдущей ночью, прежде чем мы легли в постель. Книжек было две, первая – какой-то романчик, а вторая называлась «Знай свое тело и умей владеть им».
– У меня они с собой, – сказала я, постучав по своей сумочке в подтверждение того, что книги действительно там. Мне показалось на какое-то время, что сейчас он, возможно, попросит меня вернуть их ему, но он не сделал этого.
– Вы напишете мне из Лондона? – спросила я.
– Конечно, – сказал он, но довольно прохладно, – открыточку пришлю.
Я с отчаянием думала, что все было бы совсем по-другому, если бы я не боялась его в постели.
Мне так хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы как-то задеть его, например, закричать или швырнуть ему в лицо его проклятую шубу, или даже выпрыгнуть на ходу из машины. Спустя минуту я уже умирала от желания лежать в его объятиях, не бояться ничего и доставлять ему наслаждение. Больше всего на свете мне хотелось доставить ему наслаждение. Казалось, вечность прошла с тех пор, как он, погладив меня по голове, прошептал:
– Я не отпущу тебя, никогда.
А ведь прошло всего-то-навсего девять или десять часов, как мы лежали в постели и он целовал кончики моих пальцев, касался губами моих сосков, налившихся, как картофельные клубни. А потом меня опять охватил этот ужасный страх.
* * *
Он высадил меня около лавки. Я просила его не делать этого, на случай, если миссис Бёрнс выглянет из окна своей спальни, но он проигнорировал мою просьбу или просто не расслышал.
Я вышла, поблагодарила его и попрощалась.
И мир для меня померк…
Я пробежала несколько шагов, остававшихся до дверей лавки, спрятав лицо в воротник, как будто миссис Бёрнс не узнала бы меня или не заметила бы слез, покатившихся по моим щекам. Хотела ли я, чтобы он догнал меня и утешил, сказав хоть несколько теплых слов на прощанье? Или же боялась этого из-за моих хозяев? Во всяком случае, услышав шум мотора отъезжающей машины, я так и не поняла, что я испытала: разочарование или облегчение.
В лавке в этот день было много работы, я трудилась не покладая рук, но его лицо неотступно стояло перед моим внутренним взором. Я все время мысленно разговаривала с ним, пытаясь оправдать и объяснить свое нелепое поведение, которое казалось мне теперь еще более нелепым. Ведь он мог подумать, что я не люблю его, что я хотела оттолкнуть, оскорбить его! Я так страдала, что едва сдерживала слезы. Мне удалось не расплакаться, но влага, застилавшая глаза, делала меня почти слепой.
Только надежда на то, что, встретившись с ним, я сумею объяснить ему, что я просто дурочка, поддерживала меня. Но могла ли я надеяться на эту встречу? Не оттолкнула ли я его навсегда?
Ведь он так умен, так добр, так красив. Каждая девушка будет считать за счастье, если он обратит на нее внимание. А в Лондоне столько шикарных девушек. И уж они-то не будут вести себя так глупо. Мне не на что больше надеяться.
Последнюю фразу я произнесла вслух, и миссис Поттер, одна из наших постоянных покупательниц, участливо спросила, не может ли она чем-нибудь мне помочь и здорова ли я.
Ее озадаченный вид отрезвил меня, и я постаралась взять себя в руки.
Но это мало помогло, и, когда я предложила какой-то старушке яйца вместо грудинки, которую она просила, я поняла, что дальше так продолжаться не может.
Я уговорила миссис Бёрнс на полчаса заменить меня у прилавка и, забравшись в кладовую, всласть выплакалась.
Как ни странно, это меня успокоило, и, сполоснув холодной водой покрасневшие глаза, я вернулась к исполнению своих обязанностей. До самого вечера мне удалось больше не совершить ни одной досадной оплошности.
Глава седьмая
Потекли дни серые, пустые, безотрадные. Я погрузилась в темные глубины тоски и не видела, что могло бы утешить меня. Постоянные мысли о нем, о том, как глупо я поступила, о том, что навеки потеряла его, сначала разрывали мне сердце, а потом, превратившись в тупую непроходящую боль, сделали меня бессильной и ко всему безразличной. Даже Джоанна заметила это и, что меня сильно удивило, начала проявлять своеобразное сочувствие ко мне. Когда я увидела, что она добавила мне к ужину сэндвич с колбасой, я просто растерялась и едва не заплакала. Если даже Джоанна заметила мое состояние – дело плохо.
Бэйба же, для которой Джоанна не расщедрилась на колбасу, только презрительно фыркнула:
– Правильно, правильно, Джоанна, а то наша толстушка совсем исхудает. Ох и надоели мне эти сопли!
Ей, видимо, действительно надоел мой унылый вид, и она взялась за меня со свойственной ей энергией.
В субботу Бэйба утащила меня в кино, и, хотя я думала о своем и не поняла, о чем в фильме идет речь, и даже не запомнила его названия, эта прогулка взбодрила меня.
В воскресенье после мессы я отправилась на Доусон-стрит. Я не собиралась заходить в книжную лавку – она все равно не работала по воскресеньям, но я хотела просто погулять там, зайти выпить чаю, возможно, сесть за тот же столик, за которым сидел со мной он. Мне просто хотелось подышать тем воздухом.
Когда я подходила к книжной лавке, пошел дождь, и я, как и в тот день, стала под козырек, под который заспешили редкие прохожие. Стоя там, я озиралась по сторонам, будто надеялась увидеть его, но он был в Лондоне, и я не знала, с кем он проводит там время, с кем встречается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27