Дайте мне лист бумаги, и я сейчас же составлю контракт. Если я возьму другого скульптора или не воспользуюсь вашей работой, я обязуюсь заплатить вам миллион долларов.
— Вы можете говорить нормально. Я совсем не так пьян. Я все понимаю.
— Так как же?
— Почему вы выбрали меня?
— Потому что вы хороший скульптор.
— Это неправда.
— То, что вы хороший скульптор?
— Нет. Что вы поэтому пришли. Кто посоветовал вам нанять меня?
— Никто.
— Какая-нибудь из моих любовниц?
— Я не знаю ваших любовниц.
— Вы что, превысили бюджет на строительство?
— Нет. Сумма не ограничена.
— Жалеете меня?
— Нет. Почему я должен вас жалеть?
— Так почему же, черт побери?
— Я уже вам сказал. Причина простая: мне нравится ваша работа.
— Они все тоже так говорили. Так в чем же причина?
— Мне действительно нравится ваша работа. Мэллори оживился. Его голос звучал совершенно трезво:
— Вы хотите сказать, что вы видели кое-что из моих вещей, и вам понравилось, вам, самому, и вы решили пригласить меня именно по этой причине, не зная обо мне ничего — только благодаря моим скульптурам и тому, что вы в них увидели — и вы пошли искать меня сами — и терпели здесь от меня все эти оскорбления — только потому, что мои скульптуры заинтересовали вас — вы это хотите сказать?
— Вот именно. Глаза юноши расширились от удивления. На него было больно смотреть. Затем, покачав головой, он сказал:
— Нет. — Он наклонился вперед, умоляюще глядя на Роурка. — Послушайте, м-р Роурк. Я подпишу с вами контракт. Вы знаете, что мне некуда деваться. Достаточно взглянуть на мою комнату. Но почему вы не хотите сказать правду? Для вас это все равно — а для меня… для меня это так важно!
— Что вам важно?
— Понимаете… Я думал, что я больше никому не нужен. Но вот приходите вы… Ладно. Я попробую еще раз. Только скажите мне правду. Я не хочу думать, что я работаю для кого-то, кому нравится моя работа, а потом… Я больше этого не вынесу… Пожалуйста, скажите мне правду, мне будет спокойнее. Я буду вас больше уважать. Честное слово…
— Что с тобой, малыш? Что они с тобой сделали?
— Потому что… — вдруг заорал он, потом сразу перешел на шепот, — я два года пытался привыкнуть к мысли, что то, в чем вы сейчас пытаетесь меня убедить, не существует.
Роурк подошел к нему и взял его за подбородок.
— Ты дурак. Тебе должно быть безразлично, что я думаю о твоей работе, кто я такой и почему я здесь. Ты должен быть выше этого. Но если тебя это действительно интересует, я считаю тебя лучшим современным скульптором. Наверное, потому, что твои скульптуры — это не то, какие люди есть, а то, какими они могли бы и должны были бы быть.
У тебя есть уважение к человеческой личности. Твои скульптуры воплощают все героическое в человеке. И я пришел сюда не жалеть тебя, и не выручать. Я пришел из чисто эгоистических соображений — ради себя, а не ради тебя.
Мэллори упал лицом в подушку и заплакал. Его тело сотрясалось от сдерживаемых рыданий. Роурк знал, что он смотрит сейчас на человека, который никогда раньше не плакал. Роурк сел с ним рядом на кровать. Он не мог отвести глаз от его сжатых кулаков, хотя это было тяжелое зрелище.
Через некоторое время Мэллори успокоился. Он взглянул на Роурка и увидел самое ласковое и доброе лицо. В нем не было намека на жалость. В нем было взаимопонимание и — уважение.
— А теперь ложись, — сказал Роурк, — и отдохни немного.
— Как они позволили вам существовать?
— Лежи тихо. Мы потом поговорим.
Мэллори пытался подняться, но Роурк силой уложил его в постель.
— Роурк, жаль, что я не встретил вас раньше… Я очень благодарен вам. Не за то, что вы дали мне работу. Не за то, что вы пришли сюда. Просто за то, что вы существуете на свете.
Затем юноша заснул. Роурк стоял рядом с его кроватью, и у него было странное чувство. Чувство ожидания. Ожидания войны… встречи с врагами. А мальчик, лежащий на кровати, был его соратником по оружию, пострадавшим в битве. И Роурку хотелось взять его на руки и унести в безопасное место…
Когда Мэллори открыл глаза, Роурк подвинул к кровати стул и сел:
— А теперь говори. Говори обо всем, о чем хочешь. Не рассказывай мне о своей семье, детстве, друзьях, чувствах. Говори о том, что ты думаешь.
Мэллори посмотрел на него с удивлением и прошептал:
— Как вы узнали об этом?
Роурк улыбнулся и ничего не ответил.
— Как вы узнали о том, что меня мучает? Терзает меня годами? Заставляет меня ненавидеть людей? Вы тоже это испытали? Вы когда-нибудь чувствовали, как вашим лучшим друзьям нравится в вас все -кроме главного? А то, что для вас важнее всего, ничего не значит для них? Вы хотите знать, что я думаю? И вам не будет скучно? Вам интересно?
— Да.
И Роурк сидел много часов, слушая, что Мэллори говорил о своей работе, о своих мыслях, о своих принципах, говорил, как утопающий, который стремится глотнуть воздуха.
На следующий день Мэллори пришел к Роурку в контору, и Роурк показал ему эскизы Храма. Когда Мэллори стоял у чертежного стола, он казался совершенно другим человеком. В нем не было неуверенности. Его жесты были резкими и точными, как у солдата на посту. На Роурка он глядел как равный.
Они долго говорили об архитектуре. Затем Роурк сказал:
— Я хочу спросить тебя, почему ты пытался застрелить Элсворса Тухи? — он увидел глаза юноши и добавил: — Если не хочешь, можешь не говорить.
— Да, я не хочу говорить об этом.
— Ну, тогда, давай поговорим о заказе.
Мэллори внимательно слушал Роурка о том, что он хочет от скульптора. В заключение он сказал:
— Только одна фигура. Она будет стоять здесь. — Он показал на макете. — Это должна быть фигура обнаженной женщины. Если ты понял основную мысль здания, ты знаешь, какой должна быть эта фигура — человеческий дух. Героическое в человеке. Стремление и осуществление одновременно. Поиски Бога — и обретение. Это можешь сделать только ты. Я хочу, чтобы ты работал для меня на тех же условиях которых я принимаю заказы от своих клиентов: ты знаешь, что я хочу — остальное за тобой. Мне хотелось бы предложить тебе модель. Но если она не подходит тебе, выбирай кого хочешь.
— А кого вы хотели бы предложить?
— Доминику Франкон.
— Господи!
— Знаешь её?
— Я видел её. Если бы я мог с ней договориться… Бог мой! Она потрясающе подходит для этого. Она… — Он остановился. — Но ведь она не будет позировать. А уж для вас наверняка не будет.
— Она будет.
Когда Гай Франкон услышал об этом, он пытался отговорить Доминику.
— Послушай, Доминика, — сердито сказал он. — Есть же какие-то пределы. Даже для тебя. Ну почему ты собираешься это сделать? И еще для здания Говарда Роурка! После всего, что ты о нем писала! Ты представляешь, что будут говорить о тебе люди? Если бы для кого-нибудь другого… Но ты — и Роурк! Что ты со мной делаешь? Как я объясню это друзьям? Ну, отвечай — что мне делать?
— Я бы посоветовала тебе заказать репродукцию этой статуи, папа. Она будет прекрасна.
Элсворс Тухи был крайне раздосадован. Войдя в её кабинет, он сказал:
— Это крайне неблагоразумно, Доминика, — сказал он.
— Я знаю, — ответила Доминика.
— Ты не могла бы отказаться?
— Я не откажусь, Элсворс.
Он пожал плечами:
— Ну, хорошо, дорогая, поступай, как хочешь.
Доминика делала правки и ничего не ответила. Элсворс Тухи зажег сигарету:
— Итак, он выбрал Стивена Мэллори.
— Да. Странное совпадение, не правда ли?
— Это не совпадение, моя дорогая. Такие вещи никогда не бывают совпадением. За этим кроется основной закон. Хотя я уверен, что он его не знает, и никто не помогал ему выбирать скульптора.
— Надеюсь, ты одобряешь этот выбор?
— От всего сердца. Это все ставит на место. Даже лучше, чем раньше.
— Элсворс, почему Мэллори пытался тебя убить?
— Не имею ни малейшего представления. Но думаю, что м-р Роурк знает. Во всяком случае должен знать. Кстати, кто предложил тебе позировать? Роурк или Мэллори?
— А это не твое дело, Элсворс.
— Понимаю. Значит, Роурк.
— Кстати, я сказала Роурку, что это ты уговорил Стоддарда отдать заказ Роурку.
Его сигарета замерла в воздухе. Затем рука поднесла ее ко рту.
— Да? Почему?
— Я увидела эскизы Храма.
— Настолько хороши?
— Еще лучше, Элсворс.
— А что он сказал, когда узнал?
— Ничего. Он засмеялся.
— Он засмеялся? Ну просто чудесно… Смею сказать, что к нему многие присоединятся — через некоторое время.
Всю эту зиму Роурк редко спал больше трех часов в сутки. Тем не менее, его энергия наполняла все пространство вокруг него и устремлялась к трем точкам города — к зданию Корд Билдинг в центре Манхеттена, зданию из меди и стекла; к гостинице Аквитания рядом с центральным Парком; и к Храму на скале около Гудзона.
В те редкие встречи, которые выдавались, Хеллер, с интересом и удовольствием наблюдая за Роурком, говорил: «Когда эти три здания будут закончены, Говард, тебя уже никто не остановит. Я иногда размышляю, как далеко ты пойдешь. Ты ведь знаешь, я всегда питал слабость к астрономии.»
Как-то вечером Роурк стоял на строительной площадке и смотрел на то, как основания будущих стен поднимались из земли рядом с ним.
Было уже поздно, рабочие уже ушли, и место казалось пустынным, отрезанным от всего мира. Свет горел только в деревянном помещении, построенном как студия для Стивена Мэллори, в которой ему позировала Доминика.
Храм должен был быть небольшим зданием из серого известняка. Его линии были горизонтальными — они были устремлены к земле, а не к небу. Казалось, храм простирался над землей как человеческие руки с повернутыми вниз кистями. Он не льнул к земле, но и не пресмыкался перед небом. Он не принижал человека, а, наоборот, являлся для него как бы оправой, в которой человек чувствовал себя чудом творения, мерой всех вещей. Пространство храма окутывало человека, и только в его присутствии приобретало законченность. Это было место, где человека охватывало радостное чувство, куда он приходил, чтобы почувствовать себя безгрешным и сильным, чтобы обрести душевное равновесие.
Внутри храма не было никаких архитектурных украшений — только уходящая перспектива стен и громадные окна. Поэтому пространство не казалось замкнутым, а как бы открывалось навстречу всей красоте земли и человеку — созидателю. И лицом к входу — фигура женщины.
Сейчас перед Роурком не было ничего, но Роурк думал о Храме как о законченном здании, помня до мельчайших подробностей все эскизы и ощущая их в кончиках своих пальцев.
Затем он пошел к студии.
— Одну минуту, — ответил голос Мэллори, когда он постучал.
Доминика сошла с возвышения и накинула халат. Мэллори открыл дверь.
— Извини, что мешаю, Стив. Но уже полдевятого, и если вы не собираетесь уходить, может быть прислать вам ужин.
— Не знаю, у нас что-то не ладится. Давай покурим. Мэллори был расстроен. Он целый день пытался заставить Доминику принять нужную ему позу, но у них ничего не получалось. Сейчас он ходил из угла в угол и нервно курил. Потом он сказал:
— Одевайся, Доминика. На сегодня хватит.
Доминика ничего не ответила. Она стояла, завернувшись в халат и не сводя глаз с Роурка. Внезапно она спросила:
— Ты этого хочешь, Стив?
Она быстро сбросила и нагая пошла на свое место. Мэллори смотрел то на неё, то на Роурка. И вдруг увидел то, что пытался добиться от нее целый день. Она стояла перед ним, напряженная, как натянутая струна, откинув назад голову и вытянув по бокам руки, ладонями наружу. Стояла, как стояла уже много дней подряд, но теперь её тело жило, оно все трепетало, казалось, что сейчас оно упадет и разлетится в дребезги.
Мэллори швырнул сигарету в другой конец студии.
— Стой так, Доминика! Стой так!
Он работал. Доминика стояла неподвижно. Роурк смотрел на неё, прислонившись к стене.
После конца рабочего дня на строительстве часто оставалось четверо — Роурк, Мэллори, Доминика и Майк, не пропустивший ни одного здания Роурка.
Они собирались в студии. Там не было стульев, поэтому Майк сидел на возвышении, Роурк растягивался на полу, положив руки под голову, Доминика сидела на единственной табуретке, а Мэллори готовил сосиски и кофе, рассказывая различные истории. Доминика смеялась как ребенок.
Они никогда не говорили о работе. Им просто было хорошо всем вместе. Они отдыхали. Здание, которому они отдавали себя, и которое виднелось недалеко от открытой двери, давало им на это право.
Через месяц прекратились работы на строительстве Аквитании: у корпорации были финансовые трудности. Здание стояло незаконченным.
— Я добьюсь продолжения строительства, — сказал Лансинг. — Но надо набраться терпения. Надо ждать. И, может, быть, долго.
Тухи назвал Аквитанию «Незаконченной Симфонией». И прибавил — «Слава Богу».
Иногда поздно вечером Роурк бродил по пустынной строительной площадке. Ночной сторож привык к нему и разрешал приходить сюда.
Это продолжалось несколько недель. Затем Роурк заставил себя забыть об Аквитании.
В октябре Храм был закончен. Он должен был открыться через неделю, на другой день после приезда Стоддарда. Вечером Роурк и Доминика, взявшись за руки, молча обошли весь Храм.
Когда Стоддард увидел здание, он пришел в ужас. Замысел Тухи удался. Стоддард объехал весь мир, видел сотни церквей, капелл, храмов, мечетей. Но ничего подобного он не видел. Это был дворец, пронизанный солнцем и светом. Храм Человеку. Скульптура голой женщины шокировала его.
Насмешливо-ядовитая статья Тухи еще больше подлила масла в огонь. Стоддард подал в суд на Роурка, требуя перестройки храма за счет архитектора. Поднялась жуткая шумиха. В газете «Знамя» появилась статья «Церкви нашего детства» с фотографиями религиозных и культовых скульптур. Была помещена и статуя Доминики, но имя модели не упоминалось. На Говарда Роурка было много карикатур.
Тухи разыскал в архиве фотографию Роурка на открытии Энрайт Хаус — лицо человека в момент экзальтации. Он поместил его в «Знамени» под заголовком: «Вы счастливы, м-р Сверхчеловек?». Тухи заставил Стоддарда открыть Храм для посетителей до начала суда. Толпы людей оставили непристойные подписи на пьедестале статуи Доминики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10